Эмилия дикинсон. Биография эмили дикинсон

ДИКИНСОН (Dickinson) Эмили (10 декабря 1830, Амхерст, шт. Массачусетс, США - 15 мая 1886, там же), американская поэтесса-лирик.

Дикинсон была второй из троих детей в семье; они оставались близкими всю жизнь. Младшая сестра Лавиния жила в родительском доме и не вышла замуж, а старший брат Остин жил в соседнем доме после женитьбы на подруге Эмили. Ее дед, Сэмюэл Фаулер, был одним из основателей Амхерст-колледжа, а отец, Эдвард Дикинсон, служил казначеем колледжа (1835-1872). Юрист, член Конгресса в 1853-55, он был строгим и скупым на ласку, хотя и не злым отцом. Мать Эмили не была близка с детьми.

Дикинсон училась в средней школе Амхерста в женской семинарии «Маунт Холиок» (1847-48). В семинарии наряду с обычным было обязательное религиозное образование, и на Дикинсон оказывали давление с целью сделать ее практикующей христианкой. Она, однако, устояла и, хотя многие ее стихи говорят о Боге, исповедовала скептицизм до самой смерти. При всех своих сомнениях, она была склонна к сильным религиозным чувствам; этот конфликт сообщил ее творчеству особую напряженность.

Под сильным впечатлением от творчества Р. У. Эмерсона и Э. Бронте Дикинсон около 1850 сама начала писать стихи. Ее литературным наставником был Бенджамин Ф. Ньютон, молодой человек, изучавший юриспруденцию в конторе ее отца. Лишь несколько ее стихотворений можно датировать периодом до 1858, когда она начала переписывать их в маленькие, сшитые от руки книжечки. Из ее писем 1850-х гг. возникает образ живой, остроумной, слегка застенчивой молодой женщины. В 1855 Дикинсон вместе с сестрой ездила в Вашингтон навестить отца, который тогда заседал в Конгрессе. По пути, они сделали остановку в Филадельфии, где она слушала знаменитого проповедника, преподобного Чарлза Уодсуорта - ему предстояло стать ее «дражайшим другом на этой земле». Он являл собой образ несколько романтический; говорили, что он познал в прошлом великое горе, а его красноречие на кафедре лишь подчеркивало склонность к размышлениям в одиночестве. Он и Дикинсон вступили в переписку по духовным вопросам; возможно, его правоверный кальвинизм по контрасту хорошо оттенял ее рассудочные построения. Его суровая строгая вера поколебала прекраснодушные представления о благом мироздании, характерные для Эмерсона и других трансценденталистов.

В 1850 Дикинсон начала переписываться с доктором Джосайей Дж. Холландом, его женой и с Сэмюэлом Баулзом. Холланд и Баулз редактировали «Springfield Republican» (Массачусетс), газету, которая уделяла место литературе и даже печатала стихи. Переписка продолжалась долгие годы, после 1850 Дикинсон адресовала большинство писем миссис Холланд, женщине, способной воздать должное утонченности и остроумию их автора. Дикинсон пыталась заинтересовать Баулза своими стихами, и для нее было большим ударом, когда он, человек ясного ума, но консервативных вкусов, не сумел их оценить.

К концу 1850-х гг., в период возросшей творческой активности, она полюбила человека, которого в черновиках трех писем назвала Мастером. Его невозможно отождествить ни с одним из друзей поэтессы, но им мог быть Баулз или Уодсуорт. Эта любовь просвечивает в строках ее стихов, «На меня права потеряли» и, «Какой восторг! Какой восторг!». Другие стихи раскрывают крушение этой любви, ее постепенное очищение и перерастание в любовь к Христу и духовное единение с ним.

Стихи Дикинсон 1850-х гг. сравнительно традиционны по чувству и форме, но примерно с 1860 они становятся экспериментальными как по языку, так и в просодии, хотя в метрическом отношении во многом опираются на поэзию английского автора церковных гимнов И. Уоттса, Шекспира и Библии короля Якова. Преобладающая у Дикинсон поэтическая форма - катрен трехстопного ямба, описанный в одной из книг Уоттса, находившейся в домашней библиотеке Дикинсон. Она также прибегала ко многим другим поэтическим формам и даже наиболее простым размерам церковных гимнов придавала сложность, постоянно изменяя ритм стиха в соответствии с замыслом: то, замедляя его, то, ускоряя, то перебивая. Она обновила стихосложение, широко используя неточные рифмы, в разной степени, отклоняющиеся от истинных, что тоже помогало передать мысль во всей ее напряженности и внутренней противоречивости. Стремясь к афористической лаконичности, она очищала поэтическую речь от лишних слов и следила за тем, чтобы оставшиеся были живыми и точными. Она свободно обращалась с синтаксисом и любила поставить привычное слово в неожиданный контекст, чтобы, озадачив читателя, привлечь его внимание и заставить открыть в этом слове новый смысл.

15 апреля 1862 Дикинсон отправила письмо и четыре стихотворения литератору Т. У. Хиггинсону, спрашивая его, есть ли в ее поэзии «жизнь». Хиггинсон посоветовал ей не печататься, однако признал оригинальность стихов и оставался «наставником» Дикинсон до конца ее жизни. После 1862 Дикинсон отклоняла все попытки друзей вынести ее поэзию на суд публики. В результате при жизни Дикинсон были опубликованы лишь семь ее стихотворений, пять из них - в «Springfield Republican».

Пик творческой активности Дикинсон - около 800 стихотворений - пришелся на годы Гражданской войны. Хотя темы своей поэзии она искала в себе самой, а не во внешних обстоятельствах, тревожная обстановка военных лет, вероятно, передалась ее творчеству, усилив его внутреннюю напряженность. Самым тяжелым оказался 1862, когда ее друзья были далеко и в опасности: Баулз находился на лечении в Европе, Уодсуорт получил новый приход и отбыл в Сан-Франциско, Хиггинсон служил офицером в армии северян. У Дикинсон началась болезнь глаз, отчего ей пришлось провести несколько месяцев в 1864 и 1865 на лечении в Кембридже, штат Массачусетс. Вернувшись в Амхерст, она уже никуда не уезжала, а с конца 1860-х гг. никогда не выходила за пределы дома и прилегающего к нему участка.

После Гражданской войны в поэтическом творчестве Дикинсон обозначился спад, но она все настойчивее стремилась строить свою жизнь по законам искусства. В ее письмах, которые порой достигают совершенства ее стихов, повседневный опыт поэта запечатлен с классической афористичностью. Когда, например, знакомый нанес ей обиду, прислав им с сестрой одно письмо на двоих, она ответила: «Общая слива - уже не слива. Вежливость не позволила мне претендовать на мякоть, а косточка мне не по вкусу». К 1870 Дикинсон носила только белое и редко выходила к гостям; ее затворничество ревностно охраняла сестра. В августе 1870 Хиггинсон посетил Амхерст и описал Дикинсон как «маленькую заурядную женщину», рыжеватую, во всем белом, которая вручила ему цветы в качестве «визитной карточки» и говорила «мягким, испуганным, задыхающимся, детским голосом».

Последние годы Дикинсон были омрачены скорбью из-за смерти многих любимых ею людей. Тяжелее всего она перенесла смерть отца и 8-летнего племянника Гилберта, что нашло отражение в самых проникновенных ее письмах. Судья Лорд из Сейлема, штат Массачусетс, в которого Дикинсон влюбилась в 1878, был ближайшим другом ее отца. Черновики ее писем к любимому раскрывают нежное позднее чувство, на которое Лорд отвечал взаимностью. Джексон, поэтесса и известная новеллистка, понимала величие стихов Дикинсон и безуспешно пыталась уговорить ее, их напечатать.

Вскоре после смерти Дикинсон ее сестра Лавиния решила опубликовать ее стихи. В 1890 увидели свет «Стихотворения» Эмили Дикинсон («Poems by Emily Dickinson») под редакцией Т. У. Хиггинсона и М. Л. Тодд. Между 1891 и 1957 вышло еще несколько сборников, включавшие неизданные стихотворения Дикинсон.

Главные темы стихов Дикинсон, выраженные языком доверительной домашней беседы, - любовь, смерть и природа. Контраст между спокойной, уединенной жизнью поэта в доме, где она родилась и умерла, и глубиной и напряженностью ее немногословных стихов вызвал множество толков о ее личности и личной жизни. Стихи Дикинсон и ее письма рисуют страстную умную женщину и безупречного мастера, претворившего в искусство не только свою поэзию, но также переписку и саму жизнь.

Эмили Дикинсон у меня ассоциируется с несколькими именами. С Эмилией Бронте - одинокой женщиной, прожившей почти всю жизнь в доме отца и написавшей в редкие минуты уединения единственную книгу - «Грозовой перевал». Но этого хватило, чтобы остаться в литературном пантеоне навсегда.

С Эдгаром По, одиноким странником и непризнанным гением, с Мариной Цветаевой, стремившейся в уединение, где Эмили Дикинсон прожила всю жизнь, и с восточной притчей, короткой, но точной и глубокой.

В ее поэзии гармонично сочетаются мужское начало с женским, романтика с трезвым умом, белое с красным, небесное с земным, хрупкость с твердостью характера и детская наивность с четко выбранным женским кредо - никогда не выходить замуж, быть самостоятельной и независимой всегда и во всем. Это был ее ответ миру на участь, которую он ей уготовал.

Я умерла за Красоту,
В могилу я легла,
И тут сосед меня спросил,
За что я умерла.

"За красоту", -- сказала я
И поняла -- он рад.
"А я за Правду, -- он сказал, --
Теперь тебе я брат".

Как родственники, что в ночи
Друг друга обрели,
Шептались мы -- покуда мхи
Нам губ не оплели.

Эмили Дикинсон - самый известный и самый цитируемый сегодня в Америке поэт, о которой написаны сотни, если не тысячи, диссертаций, исследований и монографий. Вокруг нее сложилось столько мифов, легенд и небылиц, что любая женщина могла бы позавидовать, даже Ида Рубинштейн с ее эксцентричностью и неподражаемостью.

Но, в отличие от Иды, Эмили почти никогда не уезжала из родительского дома, а если и выезжала, то только по необходимости. Она ни с кем не общалась, а если кто-то приходил к ней в гости, то кричала в ответ из-за закрытой двери, обмениваясь с гостем короткими репликами.

Мы привыкаем к темноте,
Когда погашен свет -
Так, проводив нас до крыльца,
Свечу унес сосед -

И мы шагнули наугад -
Как в черный омут - в Ночь,
Затем привыкли к темноте -
И зашагали прочь.

Во много раз темнее
В мозгу - где ночь всегда,
Где не посветит нам Луна
Иль бледная Звезда.

Кто посмелей, шагает -
Не видя ничего,
Нередко расшибая лоб,
Но зрение его

Становится острее -
А может, в свой черед
Меняется и темнота -
И Жизнь идет вперед.

Она никогда не была замужем и никогда не имела детей. Словом была классической старой девой, предпочитавшей уединение всему остальному миру. Ее редкие знакомые жили от нее далеко, иногда они писали друг другу письма.

Тот, кому она однажды рискнула отправить свои стихи с робкой просьбой оценить их, посоветовал ей никогда не печататься, а сам не устоял перед соблазном внести «свою правку» в ее «несовершенные стихи» и напечатать их без ведома Эмили.

Но его совет - не печататься - был излишним: меньше всего она стремилась стать публичной фигурой, считая славу постыдной и нужной ей как небо плавникам рыбы.

Я знаю - Небо, как шатер,
Свернут когда-нибудь,
Погрузят в цирковой фургон -
И тронется он в путь.
Ни перестука молотков,
Ни скрежета гвоздей -
Уехал цирк - и где теперь
Он радует людей?

И то, что увлекало нас
И тешило вчера -
Арены освещенный круг,
И блеск, и мишура, -
Развеялось и унеслось,
Исчезло без следа -
Как птиц осенний караван,
Как облаков гряда.

Рабочий стол и корзиночка, в которой она спускала угощение детям из окна своей комнаты

В своем родном городе она слыла монахиней, отшельницей, белой затворницей, странноватой женщиной, пишущей стихи, и чуть ли не сумасшедшей - настолько она была ни на кого не похожа: ни в образе жизни, ни в манере одеваться, ни в стихах.

Эта странная женщина всегда ходила в белом, жила на втором этаже отцовского дома и часто закрывалась на ключ, чтобы остаться наедине со своим миром, в котором проходила ее настоящая жизнь и в которую никто не имел право вторгаться. Ключ был тем волшебным замком, который делал ее свободной.

Часто под окном Эмили Дикинсон собирались местные ребятишки, которых она баловала угощениями собственного изготовления, спуская их в корзиночке со второго этажа на бельевой веревке. Но они видели только ее руки, потому что лица своего она не показывала никому.

День для нее был так же мучителен, как для человека, страдающего хронической бессонницей, ночь. Ее стихи похожи на короткие притчи, в них много смысловых пауз, которые Эмили обозначала знаком тире, как и Марина Цветаева - потом.

Вернулась я домой.
Вот и мое крыльцо.
Но страшно дверь открыть - а вдруг
Увижу я лицо

Чужое и вопрос
Услышу: "Вам кого?"
Мне, собственно, мою бы Жизнь,
И больше ничего.

И замерла душа
У двери не дыша,
И тишина, как океан,
Ворочалась в ушах.

И тут внутри себя
Услышала я смех:
Чего бояться, если ты
Уже встречала Смерть?

И двинулась рука
К щеколде чуть дрожа -
А вдруг сейчас отпрянет дверь -
И некуда бежать?

Я руку отвела -
Как будто из стекла
Она была - и, словно вор,
На цыпочках ушла.

Родительский дом, в котором Эмили Дикинсон прожила всю жизнь

В ее «Письмах к миру», как она называла свои стихи, нет названий и дат, хотя писала она почти каждый день, как потом делала (не в подражание ли?) Марина Цветаева, но которая, в отличие от Эмили, ставила даты под каждым своим стихотворением.

Писала «белая монахиня» на всем, что ей попадалось под руки: клочках тетрадей, оберточной бумаге, остававшейся от покупок, на картонных коробках и всем, на чем можно было писать. Потом она аккуратно сшивала эти листочки-кусочки и складывала их в потайную коробочку.

Так в течение жизни было написано 1775 коротких стихотворений, из которых увидели жизнь всего лишь пять, некоторые говорят - семь. Все остальные стихи были найдены только после смерти этой загадочной женщины, самой большой достопримечательности города.

Только после смерти ее верная младшая сестра и подруга жизни, добровольно ставшая ее келейницей, взяв на себя всю заботу о быте, решилась перебрать вещи своей старшей сестры и случайно наткнулась на ту потайную коробочку, в которую Эмили складывала свои небольшие тетрадочки со стихами.

В ней было завещание - «После смерти сжечь все написанное». Но завещание не было исполнено и спустя четыре года появился первый томик ее стихов и опять с правками того критика, который когда-то отсоветовал ей печататься. Томик стихов разошелся мгновенно и переиздания в «правленом» виде продолжались вплоть до 1955 года.

Что, если я не стану ждать,
Себя устану убеждать
И убегу - к тебе?

Что, если я отброшу прочь
Вот эту плоть - и в эту ночь
Вручу себя Судьбе?

Тогда им не схватить меня!
Ловушки пусть меня манят,
И пушки бьют - они -

Лишь призраки - как стихший смех,
Как скисший прошлогодний снег,
Как прожитые дни!

Цветы из сада, которые выращивала Эмили. Она была страстным садоводом и всю жизнь любила цветы, особенно розы.

В тот год, наконец-то, после сверки с оригиналом все ее 1775 стихотворений получили новую жизнь: без всяких сторонних правок и со своим порядковым номером. Трехтомник стал классическим изданием, по которому сегодня работают все специалисты и переводчики Эмили Дикинсон.

Одним из лучших переводчиков на русский язык стихов поэтессы является Аркадий Гаврилов, для которого ее переводы стали делом жизни. Почти все цитируемые в тексте стихи гениальной американской поэтессы даны в его переводе. К поэзии Дикинсон еще вернемся, а сейчас несколько строк биографии Эмили.

Родилась она в 1830 году в городе Амхерте штата Массачусетс, в котором поселились первые колонисты из старой Англии в надежде создать здесь новую общину правоверных англичан на основах библии и пуританской вере отцов.

И действительно, Амхерт отличало от других американских городов то, что в нем на каждого жителя приходилось самое большое количество священников и пасторов. И Эмили тоже воспитывалась в строгих религиозных традициях.

Раскаянье есть Память
Бессонная, вослед
Приходят Спутники ее -
Деянья прошлых лет.
Былое предстает Душе
И требует огня -
Чтоб громко зачитать свое
Посланье для меня.
Раскаянье не излечить -
Его придумал Бог,
Чтоб каждый - что такое Ад
Себе представить мог.

Академия в г.Амхерте

Дед Эмили был очень богатым человеком и основал в городе Академию, в которой дети получали первоклассное образование со знанием античной мифологии и античных языков, литературы и философии.

Дед и ее родители не делали различий в необходимости получения образования девочками и мальчиками и Эмили закончила с успехом эту академию. Потом она еще год проучилась в женской семинарии, из которой вернулась домой по до сих пор неясным причинам.

Отец Эмили был казначеем в Академии, вел адвокатскую практику и заседал какое-то время в Конгрессе. Словом, семья была очень известной, почитаемой и уважаемой в городе.

Мать Эмили была женщиной скрытной и крайне скупой на проявление эмоций. Эмили никогда с матерью не была в близких отношениях.

В подростковом возрасте девочка характеризуется как замкнутая, застенчивая, скромная, аккуратная и всегда с цветком: в волосах, на платье или в руках. Роза стала символом Эмили Дикинсон, а любовь к садоводству - страстью.

(Окончание здесь)

Итак, Эмили Дикинсон вернулась домой из женской семинарии. От семинарии на всю жизнь сохранилась любовь к цветам и садоводству: там ее научили делать гербарии из разных цветов и растений, дома она могла заниматься любимыми цветами сколько хотела. Эмили Дикинсон была искусным садоводом и вывела новый сорт белых лилий - калл и гранатового дерева. Белая лилия стала ее визитной карточкой.

По возвращении из семинарии все шло как обычно: религия, Библия, приход, домашние дела, родные, подруги из Академии, с которыми сохранила дружбу на всю жизнь. Особенно глубокие, близкие, а потом и родственные отношения ее связывали с Сьюзи Гилберт, которая стала женой ее старшего брата Остин и поселилась в их доме.

Страстные письма, которые поэтесса писала Сьюзи, до сих пор вызывают кривотолки. По этой причине после ее смерти младшая сестра Лавиния частично их сожгла, другая часть - тщательно редактировалась дочерью Сьюзи, племянницей Эмили Мартой, убиравшей все «неприличные», с точки зрения пуританства, слова и строчки.

Эмили Дикинсон семнадцать лет

В шестнадцать Эмили еще общительна и весела, мечтательна и красива:

«Я и в самом деле очень быстро взрослею! К семнадцати годам, наверное, буду соперничать со всеми здешними красавицами. Не сомневаюсь, что в этом возрасте меня будут окружать толпы поклонников. Пусть тогда трепещут и ждут моего окончательного выбора. Не правда ли, это приятно?»

И это несмотря на мрачное религиозное воспитание и строгое окружение в доме и школе. Но с родителями у нее не складывается: у отца, как вспоминала Эмили, сердце чистое, но холодное, она его страшно боялась; мать и вовсе была эмоционально застегнута на все пуговицы. Только со своими подругами девушка откровенна.

Вера - изящный и модный предмет.
Для господ, видящих без очков.
Но микроскопы - всё же нужней
В периоды катастроф!

Когда Эмили исполнилось двадцать, в ее руки попала книга Эмерсона, известного в Новой Англии, пастора, философа, бунтаря и поэта. Эмерсон выступил против Тайной Вечери, призвав прихожан отказаться от Причастия. Это был вызов! Его попросили с пасторской кафедры и он стал ездить по городам с лекциями и проповедями.

Ральф Уо́лдо Э́мерсон. Американский философ, поэт и пастор

Эмили импонировала его позиция - в вере, философии, поэзии, он оказался ей очень близок, потому что говорил о том, о чем девушка сама думала, и так, как сама могла сказать. Эмерсон заставил ее пересмотреть и переоценить почти все: он утверждал, что человек добр и не является исчадием ада, что является частью Природы, а Природа - образ Духа Святого. Она это приняла.

«Прости нас!» - молим мы
Того - кто нам невидим.
За что? Он знает - говорят -
Но нам наш грех неведом.
В магической тюрьме -
Всю жизнь на свет не выйдем! -
Мы счастье дерзкое браним -
Соперничая с Небом.

Под влиянием Эмерсона Эмили Дикинсон начала писать стихи и все больше сомневалась в той вере, которой ее учили в Академии и женской семинарии. Пока о своих сомнениях она никому не рассказывала, но в дневнике записывает:

«Небо кажется более обширным, или Земля - гораздо меньшей...Христос здесь взывает ко всем, все мои друзья ответили на зов, а я...я стою одна, упорная в бунте, и тянусь вверх весьма осторожно».

Эмили очень критически относится к первосвященникам, которых видела вокруг себя, к их проповедям и образу жизни. В конце концов, она приняла решение и
отказалась становиться членом Конгрегационалистской церкви.

Но вопросы веры от нее не ушли, они мучили ее всю жизнь, потому что она была очень религиозна, но вера ее была гораздо глубже, чем того требовала ортодоксальная религия. Ее Бог был у нее в душе: с Ним она играла, С Ним разговаривала и понимала Его одиночество, как и свое. Тема веры будет одной из главных наравне с темами любви, природы и смерти.

Страшней утратить веру,
Чем деньги потерять -
Разбогатеть возможно вновь -
Но чем же возместить
Наследство Вдохновенья —
Отписанное нам?
Кто издержал хоть грош один,
Останется нагим.

Эмили Дикинсон до двадцати пяти лет жила как все обычные девушки: влюблялась, писала стихи, много читала. Ее приятель Франклин Ньютон приносил ей книги, подсказывал, каких авторов надо читать, как видеть красоту и божественное начало в природе. В доме родителей тоже было много книг, хотя отец всегда контролировал, что читали его дети, ограждая от "дурного" влияния. Потом книгами ее снабжал брат.

Вскоре первая любовь и первый наставник Эмили Бенджамин Франклин Ньютон уехал из города и умер три года спустя. Это очень сильно повлияло на нее. Она все глубже погружалась в свой внутренний мир, все меньше интересовалась посиделками сверстников, все больше размышляла, сомневалась и уходила от внешнего мира.

Я - Никто! Скажи, ты кто?
Может быть, и ты - Никто?
Нас уж двое! Но - ни слова! -
Или нас прогонят снова.

В двадцать пять лет произошла та встреча, которая окончательно ее развернула от внешнего к внутреннему, к себе и Природе. Она знакомится с Чарльзом Уодсвортом, пастором, ставшим ее вторым наставником.

Частая переписка, общение по самым важным для молодой девушки темам и влюбленность окончательно сделали из нее поэтессу. Семь лет, до отъезда Уодсворта в Калифорнию, были для нее одними их самых творчески плодотворных.

Его отъезд в 1862 году стал для Эмили точкой эмоционального кризиса, депрессии и окончательного затворничества: она перестала встречаться со знакомыми, да и с большинством родственников - тоже. Ее поэзия приобрела трагически-философский характер

В наследство, сэр, оставили
Вы мне Любовь мою -
Такому Дару был бы рад
И сам Господь в Раю -
Еще оставили вы Боль -
Бездонную - как Мгла -
Которая меж Вечностью
И Временем легла.

Уодсворта она любила до конца жизни. Только еще раз, много позднее, она встретила мужчину, с которым хотела обручиться (за два года до смерти). Это был судья и друг отца лорд Филипп Отис. Если бы не его скоропостижная смерть…

Все больше Эмили Дикинсон видела красоту Природы, замечая ее мельчайшие нюансы, которые она облекала в удивительные образы и поэтические строчки. Пчелы, цветы, луга, лес - все ее волновало, во всем она видела Божественную красоту.

Стихи мои - посланье Миру,
Но он не отвечает мне.
Пишу о том, что мне Природа
Поведала наедине.

Рукам незримых Поколений
Ее Вестей вверяю свод.
Кто к Ней неравнодушен - верю -
Когда-нибудь меня поймет.

Дом, в котором Эмили Дикинсон жила.

В 1861 году началась гражданская война, которую она очень переживала и писала стихи о погибших на войне с болью. Через два года у Эмили начались проблемы со зрением, она вынуждена была уехать на два года лечиться в Кембридж. После возвращения домой в 1865 году и до самой смерти, в 1886 году, она уже никуда не выезжала, никуда не выходила, окончательно уйдя в свой мир и свое воображение.

Она понимала, что границы мы устанавливаем себе сами, что Бытие безгранично, надо только уметь находить радость Бытия во всем: в мертвой мухе, полях, цветах, потому что нас окружает волшебный мир и она умела им наслаждаться наедине с собой.

Природа - то, что видим мы -
Холмы - Поля - Леса -
Лисица - Шмель - а впрочем, нет -
Природа - Небеса.

Природа - то, что слышим мы -
Малиновка - Волна -
Гроза - Кузнечик - впрочем, нет -
Гармония она.

Природа - то, что знаем мы -
Но это звук пустой -
Бессильна мудрость пред ее
Всесильной простотой.

С тридцати пяти лет и в течение следующих двадцати она ограничила свое общение с близкими, литературными критиками и редакторами журналов и газет письмами, продолжая писать «неправильные» стихи.

Только раз она попыталась отправить их пастору и литературному критику Хиггинсону, который хоть и похвалил, но посоветовал кое-что подправить и все-таки не печататься. На что Эмили ответила:

«Я улыбаюсь, когда вы советуете мне повременить с публикацией, - эта мысль так мне чужда, как небосвод - плавнику рыбы. Если слава - мое достояние, я не смогу избежать ее - если же нет, самый долгий день обгонит меня - пока я буду ее преследовать - и моя собака откажет мне в доверии».

Хиггинсон в своих воспоминаниях о встрече с ней в 1870 году пишет, что ни разу в жизни не встречал человека, который бы так поглощал чужую энергию и очень рад, что не живет с ней под одной крышей. Она ему показалась загадочной и недосягаемой, не похожей на других женщин, напоминая скорее монахиню из немецкого монастыря.

Эмили Дикинсон писала все тяжелее, она стала понимать, что настоящая поэзия посещает не каждый день. Все чаще у нее появляется мотив смерти, она мучительно пытается разрешить для себя ее загадку, и снова и снова возвращается к этой теме.

В короткой жизни сей,
Что длится час, не боле,
Как много - и как мало -
Того, что в нашей воле.

Надгробный камень со последними словами Эмили "Отозвана обратно" 15.05.1886"

Наступили последние годы жизни, в течение восьми лет с 1874 по 1882 годы умирают один за другим отец, мать, близкие друзья, любимые... Она становится одержима смертью.

Я слышала жужжанье Мухи,
Когда за мною Смерть пришла.
Как штиль внезапный среди бури,
Стояла в доме тишина.
….
Звук этот странный, дребезжащий
Был ясно слышен в тишине.
Вдруг свет померк... Что было дальше -
Не довелось увидеть мне.

В 1884 году у нее случился первый приступ неизлечимой болезни - нефрита, через год она слегла и уже не вставала. Пятнадцатого мая 1886 года ее не стало. На надгробном камне высечена дата рождения и дата, когда была "отозвана назад" - последние слова, которые умирающая поэтесса написала на листочке бумаги перед самой смертью.

Ее настоящая жизнь, а точнее - бессмертие, началась после жизни. Сейчас уже невозможно представить мировую и американскую литературу без Эмили Дикинсон.

Наполовину старая дева, наполовину любопытный тролль,
а в сущности - смелый и «сосредоточенный» поэт,
по сравнению с которым мужчины, поэты ее времени,
кажутся робкими и скучными.
Джон Бойтон Пристли

Судьба - жилище без дверей.
Эмили Дикинсон

Коль чью-то жизнь я сохранила -
Не зря я в мир пришла.
Эмили Дикинсон

Глава из книги И.И.Гарина "Непризнанные гении". Примечания и цитирования указаны в тексте книги.

Для читателей этой книги «случай Дикинсон» интересен тем, что, хотя семья и близкие знали о том, что Эмили Дикинсон (1830–1886) пишет стихи, масштаб ее творчества стал известен только после смерти поэтессы, когда младшая сестра Лавиния обнаружила ее сшитые вручную тетрадки с огромным количеством стихов, которые были созданы в добровольном самозаточении. Тогда выяснилось, что в тетрадях содержится 1775 стихотворений, из которых только семь были опубликованы при жизни поэтессы. Все эти семь стихотворений вышли против ее желания, анонимно и без гонорара и, кроме того, подверглись серьезной редакторской переработке для приведения в соответствие с поэтическими нормами того времени.
Первая книга стихов Эмили Дикинсон «Poems by Emily Dickinson» вышла посмертно: в 1890 году Лавиния убедила издателя опубликовать часть наследия сестры. Сама поэтесса так и не узнала о высокой оценке своего творчества, хотя интуитивно понимала свою значимость как поэтессы:

Если меня не застанет
Мой красногрудый гость -
Насыпьте на подоконник
Поминальных крошек горсть.

Если я не скажу спасибо -
Из глубокой темноты -
Знайте - что силюсь вымолвить
Губами гранитной плиты.

Тогда сборник также подвергся сильной редакторской правке, а полное и почти неотредактированное издание было выпущено только в 1955 году Томасом Джонсоном. Хотя первые публикации стихов Эмилии Дикинсон вызвали неблагоприятные отзывы критики, в настоящее время она признана одной из важнейших фигур американской и мировой поэзии. Ныне она - самый читаемый в США поэт всех времен.
Эмили Элизабет Дикинсон родилась в США в пуританской семье, жившей в Массачусетсе с XVII века. Ее отец, Эдвард Дикинсон, юрист и политик, входил в палату представителей и сенат штата, одно время был даже конгрессменом США. Мать Эмили, урожденная Норкросс, родила троих детей: брат Уильям Остин (Ости) был на год старше, а сестра Лавиния - на три года младше Эмили. В доме в Амхерсте, где родилась Эмили Дикинсон, сейчас находится ее мемориальный музей.
Эмили рано отдали в начальную школу, а с 1840 года она одновременно с сестрой обучалась в Академии Амхерста, которая только за два года до этого стала принимать девочек. Здесь она училась до 17-летнего возраста, пропустив несколько семестров по болезни. Надо признать, что пуритански настроенный отец, как мог, ограждал детей от «тлетворного» влияния светской литературы, поэтому пытливой Эмили пришлось доставать книги тайком с помощью брата и знакомых.
Закончив Академию летом 1847 года, она небольшое время училась в женской семинарии Маунт-Холиоук близ Амхерста, но, по неизвестным причинам, добровольно покинула ее, вернувшись в дом родителей. Всю жизнь Эмили прожила там, лишь изредка и ненадолго покидая родительский дом.
Весной 1844 года двоюродная сестра Эмили, София Холланд, с которой она всегда поддерживала близкие отношения, внезапно умерла от тифа. Эта смерть так сильно подействовала на психику девушки, что родители отправили ее в Бостон для восстановления душевных сил. Некоторое время Эмили проявляла интерес к религии, регулярно посещала церковь, но в 22-летнем возрасте этот интерес сошел на нет. До 25 лет она вела жизнь, типичную для молодой девушки ее времени.
Живя вдали от культурных центров, Эмили не имела ни литературных связей, ни писательских знакомств. Все ее жизненные отношения ограничивались немногими друзьями и многочисленными родственниками. Получив хорошее по тем временам образование, Эмили была неплохо знакома с современной литературой, а друг семьи Бенджамин Франклин Ньютон приобщил ее к поэзии У. Вордсворта и Р. У. Эмерсона.
Весной 1855 года Эмили вместе с матерью и сестрой совершила самое дальнее свое путешествие, проведя три недели в Вашингтоне, где отец представлял штат Массачусетс в Конгрессе, а затем семья провела две недели в Филадельфии. Здесь Эмили познакомилась с коллегой отца священником Чарльзом Вордсвортом, который позже станет ее ближайшим другом по переписке. Хотя после этого они виделись только дважды, Вордсворт вплоть до своей смерти в 1882 году оказывал на нее серьезное духовное влияние. Кстати, с большей частью друзей она также общалась почти исключительно эпистолярно.
Принято считать, что любовная лирика Эмили Дикинсон связана с этим ее знакомством. Она называла Чарльза «самым дорогим земным другом». Принято считать, что отъезд Ч. Вордсворта в Калифорнию привел Дикинсон к внутреннему кризису и последующему «белому затворничеству». Возможно, ее последующее поведение объясняется такого рода «предательством» человека, которого она любила больше всего, предательством, заставившем ее отгородиться от людей, разговаривать с ними через полуоткрытую дверь.

То - что Любовь - это всё -
Вот всё - что мы знаем о ней -
И довольно!

Изредка она включала свои стихи в письма к друзьям, но они оставляли их совершенно равнодушными, обижая ее невниманием или непониманием.

Душа найдет родную душу,
Потом - замкнется изнутри -
Круг Собеседников незримых
Недосягаем с той поры.

Единственным литератором, с кем Э. Дикинсон изредка переписывалась, был малоизвестный у нас писатель и критик полковник Т. У. Хиггинсон. 15 апреля 1862 года Томас Хиггинсон получил странное письмо с несколькими не менее странными стихами. Начинающая поэтесса просила у него ответа на вопрос, «дышат» ли ее стихи и спрашивала совета: «…Я хотела бы учиться - Можете ли вы сказать мне - как растут в вышину - или это нечто не передаваемое словами - как Мелодия или Волшебство? …Когда я допустила ошибку - и Вы не побоитесь указать ее - я буду лишь искренне уважать - Вас».
Ответ не заставил себя ждать: критик сразу ощутил неподдельную искренность стихов Эмили, но его смутила их «дерзость» - «хаотичность и небрежность». Ответ был таков: стихи «живые», но публиковать их пока не стоит. Консервативного полковника Хиггинсона тогда смутило явное «нарушение канонов» классицизма, воспринятое им как поэтическая небрежность. Кстати, здесь следует заметить, что письмо полковнику Хиггинсону Эмили написала в самом начале своего поэтического пути (ей шел тогда 32-й год), об этом свидетельствует такая фраза: «Я не сочиняла стихов, за исключением одного или двух, до прошлой зимы, сэр».

Как раз перед тем, как послать первые образцы своих работ полковнику Хиггинсону, она выиграла решающую битву со своим навыком к легкости. Она нашла мужество писать стихи, «оскорблявшие разум» ее современников. Полковника Хиггинсона шокировало не то, что она иногда прибегала к «плохим» рифмам (столь частым в поэзии миссис Браунинг), и не то, что она подменяла рифму ассонансами, и даже не то, что она подчас отказывалась от рифмы вообще (подобные приемы он принимал у Уолта Уитмена, чьи работы он рекомендовал ей для чтения), - но то, что все эти неправильности соединялись и были глубоко внедрены в наиболее традиционную из всех стихотворных форм.

Критику Т. У. Хиггинсона Эмили выслушала, но его советам не воспользовалась, продолжая писать так, как считала нужным, как чувствовала, как выливались из нее сами стихи. Эмили признавалась, что приверженность правильным рифмам «затыкает меня в прозе».

Ночной восторг не так уж плох,
Босая - так пиши.
Опять застал меня врасплох
Восход моей души.

Как повторить его суметь:
Не подогнать - скорей!
…Он приходил почти как смерть
За матушкой моей…

Единственный совет Хаггинсона тогда был воспринят: писать в стол!.. Она ответила критику: «Я улыбаюсь, когда вы советуете мне повременить с публикацией, - эта мысль мне так чужда - как небосвод Плавнику рыбы - Если слава - мое достояние, я не смогу избежать ее - если же нет, самый долгий день обгонит меня - пока я буду ее преследовать - и моя Собака откажет мне в своем доверии - вот почему - мой Босоногий Ранг лучше».
Это была не вся правда, ибо трудно себе представить человека, пишущего о вечности и не думающего о своей собственной. Эпатажем и «непубличностью» она хотела показать лишь безразличие к одобрению «малых сих», подчеркнуть свое полное отстранение от человеческих суждений и пересудов. Я полагаю, мысль о возможности литературной славы все же не оставляла ее, не случайно она называла Вечность «главной частью Времени». Стихотворение за стихотворением она насмехалась над известностью: «Публикация - продажа Мыслей с молотка». Она сравнивала ее с аукционом и с кваканьем лягушек; но одновременно она приветствовала славу как посвящение в сан, как «жизненный свет» поэта и писала: «Стихи мои - посланье Миру, но он не отвечает мне». И еще:

Бессмертие - лишь слово -
Мы им не дорожим,
Но, из виду вдруг упустив,
Стремимся к встрече с ним.

Ее взгляд на людей становился все более и более абстрактным. Она не отвергла нас окончательно, но ей все больше нравилась мысль, что наша ценность значительно повышается, когда мы умираем. Ей хватило смелости взглянуть в лицо тому факту, что, возможно, нет никакой другой жизни: в стихотворении «Their Height in Heaven Comforts Not» она признает, что всё это лишь «дом предположений… на границе полей возможного».

Она обращалась к потомкам, чтобы засвидетельствовать, насколько ей безразлично его одобрение, но она не уничтожила своего труда. Она не уничтожила даже наброски, черновики, написанные на краю стола.

Эмили Дикинсон могла быть свободной, только спрятавшись от мира, укрывшись в спасительном коконе своего воображения, которое - «лучший дом». Со временем Дикинсон стала почти затворницей, а после 1870-х годов почти не покидала дом. Можно говорить о патологии, аутизме или болезненном случае самоизоляции, необходимой художнику для удовлетворения всепожирающей творческой страсти. Сама она комментировала свой образ жизни очень просто: «Жизнь сама по себе так удивительна, что оставляет мало места для других занятий». В другой раз она назвала самозаточение свободой. Уединение никак не сказалось ни на живости ее ума, ни на обостренном восприятии внешнего мира. «Я никогда не общался с кем-либо, кто бы так сильно поглощал мою нервную энергию. Не прикасаясь, она буквально выкачивала ее из меня», - признавался Т. У. Хиггинсон своей жене, имея в виду Эмили.
Возможно, уединение помогало ей сосредоточиться на своем внутреннем мире, обострив до предела духовное мироощущение. В стихах она часто повторяла одну мысль - только «голодный» способен максимально ощутить вкус, только лишившись можно по-настоящему понять цену потерянного.

Я все потеряла дважды.
С землей - короткий расчет.
Дважды я подаянья просила
У господних ворот.

Дважды ангелы с неба
Возместили потерю мою.
Взломщик! Банкир! Отец мой!
Снова я нищей стою.

Чопорные соседи считали девушку слишком эксцентричной, в частности, за то, что она редко выходила приветствовать гостей, мало общалась с людьми, даже с редкими посетителями разговаривала через едва приоткрытую дверь, а позже старалась вовсе не покидать своей комнаты, за что получила прозвище «белой затворницы». Это случилось после расставания с человеком, которого она любила.
Единственный дошедший до нас портрет Эмили Дикинсон во взрослом возрасте - это дагеротип 1846–1847 гг.
В одном из стихов Эмили есть такая строка: «Смерть - это спор меж Духом и Прахом». В ее случае Дух победил Прах.

Два раза я прощалась с жизнью.
Теперь лишь ждать осталось мне,
Пока отдернется Завеса -
И Вечность разъяснит вполне
Всё то, что дважды не смогла я
Постигнуть много лет назад.
В Прощаниях есть сладость Рая,
Но все же их придумал Ад.

***
Я не спешила к Смерти -
И вот Она за мной
Пришла - c Бессмертьем нас вдвоем
В возок впустила свой.

Умерла Эмили Дикинсон в Амхерсте 15 мая 1886 года. В предсмертной записке она написала: «Маленькие кузины. Отозвана назад». Вряд ли тогда жители Амхерста понимали, что они хоронят величайшую поэтессу страны - возможно, самую великую за всю историю Соединенных Штатов. Здесь можно добавить только то, что поэтам в Америке долгое время не везло: кумира европейских романтиков и символистов Эдгара По, оказавшего огромное влияние на французских проклятых, на родине признали лишь в ХХ веке, Уолт Уитмен долгое время считался возмутительным маргиналом, величайший поэт ХХ века Томас Стернз Элиот эмигрировал из США в Великобританию, объявив Америку «царством вульгарности», а Сильвия Плат уже в наши дни повторила судьбу своей предшественницы, оставшись почти безвестной при жизни.
Академическое собрание стихотворений Дикинсон в 3-х томах было выпущено Торнтоном Уайлдером Джонсоном в 1955 году, через 70 лет после смерти поэтессы; он же издал в 1958 трехтомник ее писем.
Критики считают, что творческое наследие Дикинсон весьма неоднородно: лишь десятая его часть представляет собой настоящие произведения искусства, и только три-четыре десятка стихотворений можно причислить к шедеврам, поражающим необычно богатой образностью, красотой формы и богатством мысли. Это стихи, отражающие богатый духовный мир человека, в котором нашли воплощение два полюса человеческих эмоций - экстаз и отчаяние, надежду на бессмертие в ожидания неотвратимого конца. Некоторые стихи содержат мотивы смерти и бессмертия, эти же сюжеты пронизывают ее письма к друзьям.
Во многих стихах ей так и не удалось преодолеть банальности или восторженности - безвкусицы, по словам Торнтона Уайлдера. Я не исключаю, что это было не нарочито плохое письмо, а полное отсутствие «обратных связей» с читателем. Как поэт, полностью оторванный от поэтической среды, Эмили Дикинсон не могла не испытывать тех трудностей, на которые обращал внимание Торнтон Уайлдер - я имею в виду невероятную легкость стихотворчества в сочетании с увлечением дурными образцами. Но будучи «поэтом от Бога», она довольно легко преодолела эти трудности, устремившись к самым высоким образцам (Шекспир, Мильтон, Вордсворт, Эмерсон) и не подавляя при этом собственную индивидуальность. Неоднородность ее дарования, особенно на ранних этапах творчества, я объясняю наличием или отсутствием поэтических экстазов, но никак не «влиянием церковных гимнов» и, тем более, дурного вкуса. Поразительные новации, уложенные поэтессой в стандартные формы шестистопной строфики, - результат ее просветлений и поэтической смелости, еще - внутренней борьбы с внешней эффектностью и легким пафосом.
Новые высоты в поэзии нуждаются в новых формах. Не отказываясь от привычной ритмики, поэтесса отвернулась от правильных и консервативных рифм, считая их «рабством» и «прозой». А если пользовалась ими, то исключительно для того, чтобы завершить ряд, отказавшись от рифмы вообще. У нее весьма специфическая и непривычная образная и ритмическая системы. Мастер намеков (under- statement), она исключительно изящно и тонко приоткрывает постороннему глазу внутренний мир глубоко чувствующего и страдающего человека.
Изобилие тире для Дикинсон - это инструмент ритмического деления, средство смысловой структуризации и просто универсальный заменитель всех остальных знаков препинания. Критики видят в этом свидетельство психического состояния спешки и нетерпения, способ своеобразного ускорения мысли и письма.
Некоторые видят в особенностях синонимических рядов, просодических характеристиках, синкопах, ассонансах и диссонансах Дикинсон огрехи мастерства, непрофессионализм, но с современных позиций всё это признаки страстной оригинальности и неповторимости поэта, говорящего с вечностью на понятном ей языке. Само ее творчество для меня является отражением той вечности, о которой некогда вдохновенно писал Исаак Ньютон, глядя на камешки на берегу океана.
Модернистские стихи Эмили Дикинсон не имеют аналогов в современной ей поэзии - и дело здесь не в необычной пунктуации, «тиремании» и злоупотреблении заглавными буквами, а в тематике, стилистике, ликах души…
Чтобы вжиться в поэзию Дикинсон, ее надо читать и перечитывать.
Общим местом стало проведение аналогии между Эмили Диккинсон и Мариной Цветаевой, прежде всего касательно ломки канонических стихотворных размеров и способов рифмовки. Но когда наши критики говорят о «цветаевском стиле» Дикинсон, следует помнить хронологию. Дикинсон упредила Марию Цветаеву и Сильвию Плат эмоциональной порывистостью, ассонансами и диссонансами, многими поэтическими «вольностями». Причем у Эмили Дикинсон всё это вполне уживается со стихотворной формой, основанной на размере английских церковных гимнов.
Творчество Эмили Дикинсон оказало влияние на многих поэтов - навскидку назову имена Уильяма Карлоса Уильямса, Карла Сэндберга, Сильвии Плат.
Все переводчики единодушны в мысли о трудности перевода стихов Дикинсон. Эта трудность заложена как в формах, так и в содержании ее поэзии, в уникальности ее поэтики и в самой личности поэтессы. Перевод всегда несет на себе отпечаток личности, а, как вы уже заметили, личности всех моих героев неповторимы. Тем более нельзя позавидовать тем смельчакам, которые берутся ее переводить. Тем не менее лирика Эмили Дикинсон действительно обречена на то, чтобы ее переводили - и обречена на то, что переводы эти заведомо не будут адекватными. Я считаю, что Вера Николаевна Маркова совершила два грандиозных открытия - это переводы японских трехстиший хокку и конгениальные переводы Э. Диккинсон.
Стихи Э. Дикинсон привлекали многих композиторов, среди которых Сэмюэл Барбер, Элиотт Картер, Аарон Копланд, Андре Превин, Майкл Тилсон Томас, Нед Рорем, Освальдо Голихов.
В заключение хочу предоставить читателю неповторимое удовольствие - прочитать несколько стихотворений Эмили Дикинсон, дающих представление о ее внутреннем мире и творчестве.

Она доросла до того, чтобы, бросив
Игрушки, что стали ей не нужны,
Принять почетную должность
Женщины и жены.

И если о чем-то она скучает -
О прежних днях, о тоске,
О первых надеждах или о злате,
Истончившемся на руке,

Она об этом молчит - как море,
Что прячет чудовищ и жемчуга,
И только сама она знает -
Как она глубока.

***
Наши новые руки
Отработали каждый прием
Ювелирной тактики
В детских играх с Песком.

***
Дважды жизнь моя кончилась - раньше конца -
Остается теперь открыть -
Вместит ли Вечность сама
Третье такое событье -

Огромное - не представить себе -
В бездне теряется взгляд.
Разлука - все - чем богато небо -
И все - что придумал ад.

***
Он был Поэт -
Гигантский смысл
Умел он отжимать
Из будничных понятий -
Редчайший аромат
Из самых ординарных трав,
Замусоривших двор -
Но до чего же слепы
Мы были до сих пор!

***
Я ступала с доски на доску -
Осторожно - как слепой -
Я слышала Звезды - у самого лба -
Море - у самых ног.

Казалось - я - на краю -
Последний мой дюйм - вот он…
С тех пор у меня - неуверенный шаг
Говорят - житейский опыт.

***
Душа парит в высотах -
От тела далека.

***
Говорят «Время лечит» -
Нет, ему неподвластно страдание
Настоящая боль каменеет
Так же, как Кости, с годами.

Время - только проверка несчастия
Если справилось с Горем -
Значит, мы волновались напрасно -
Значит, не было боли.

***
Наш Мир - не завершенье -
Там - дальше - новый Круг -
Невидимый - как Музыка -
Вещественный - как Звук.

***
Отличие Отчаянья
От Страха - как разлом -
За миг до катастрофы -
И через миг - потом.

***
Гигант в кругу пигмеев
Пригнется - он смущен -
Свое величие от них
Стыдливо спрячет он.

***
Поучал: «Будь широк!»
Стало ясно - он узок.
Мерка - только стесненье уму.
Правде - вывеска ни к чему.

***
Вглядись в Безумца - иногда
Он чуть ли не пророк,
А Слишком Умных глас толпы
Безумцами нарек.

***
Герой в бою стяжает славу -
Но знаю я - отважней тот,
Кто с целым полчищем Страданий
Борьбу в душе своей ведет.

***
Обида - признак Мелюзги.
Коль ты во мгле не зришь ни зги -
На Горизонт смотри!

***
Душой моей осуждена -
Я дрогнула - то Горний Глас -
Людьми осуждена - смеюсь -
Душа ведь - друг мне в этот час.

***
Страшней утратить веру,
Чем деньги потерять -
Разбогатеть возможно вновь -
Но чем же возместить

Наследство Вдохновенья -
Отписанное нам?
Кто издержал хоть грош один,
Останется нагим.

***
Взгляни на время благодарно,
Оно старалось, как могло;
Как нежно озаряет солнце
Все человеческое зло!

***
Блеск и трагизм - вот сущность славы.
Она на миг дарует Власть,
На имя - что не знало Солнца -
Своим лучам дает упасть,
Его согреет на мгновенье -
И гаснет,
Вновь предав забвенью.

***
Сперва мы просим радости,
Потом - покой лишь дать,
А позже - облегчения,
Чтоб только не страдать.

А после - только бы уснуть,
Когда поймем, что врач
Уже не в силах нам помочь,
А волен лишь палач.

***
В короткой жизни сей,
Что длится час, не боле,
Как много - и как мало -
Того, что в нашей воле.

***
Чтоб свято чтить обычные дни -
Надо лишь помнить:
От вас - от меня -
Могут взять они - малость -
Дар бытия.

***
Вера - прекрасное изобретение
Новые ноги топчут мой сад -
Для «зрящих незримое», господа.
Новые пальцы холят росток.
Но осторожность велит - тем не менее -
На ветке вяза бродячий Певец
И в микроскоп заглянуть иногда.
Одиночество гонит прочь.

***
Новые дети шумят на лугу.
Новые кости легли на ночлег -
И снова - задумчивая весна -
И вновь - пунктуальный снег.