Ходынское поле 1896 год. Ходынская трагедия (1896)

14 мая 1896 г. в Москве, в Успенском соборе Кремля Государь Император Николай II венчался на царство. На торжественной церемонии, как бы приуготовляя молодого царя к тяжелым испытаниям, Господь попустил случиться знаменательному происшествию. «Во время коронования, - вспоминал впоследствии игумен серафим (Кузнецов), - с Государем произошел, по-видимому, не заслуживающий внимания, случай, но он оказался впоследствии вещим.

После длительной и утомительной коронационной службы, в момент восхождения Императора на церковный помост, изнемогая под тяжестью царского одеяния и короны, он споткнулся и на время лишился чувств».

Трагические события последовали сразу после венчания Императора Николая II на царство, в дни коронационных торжеств, которые проходили с 6 по 26 мая. Коронация всегда была особым высокоторжественным моментом в жизни всего российского государства. Торжества сопровождались, по традиции, изданием манифеста с различными льготами для народа: понижением налогов, выкупных платежей и т. п. В частности, Царь Николай II после коронации списал с народа недоимку на общую сумму в 100 млрд. руб. и сотни тысяч рублей из личных сбережений пожертвовал на общественные нужды.

Кроме того, хотелось ему порадовать праздничными подарками неимущих людей, которые было решено раздать на Ходынском поле, недалеко от Москвы, на четвертый день торжеств.

Москва в эти дни выглядела празднично, была украшена флагами и цветными фонариками. В Кремле построили специальную электрическую станцию. По вечерам тысячи лампочек освещали кремлевские стены, башни и купола. Зрелище было необычайно красивым. Тысяча шестьсот колоколен огласили первопрестольную во время коронования. А когда молодые, сияющие красотой Царь и Царица, проезжали по городу в золоченой карете, их повсюду встречали толпы народа с радостными криками: «Ура! Ура!» Искреннее праздничное настроение царило тогда повсюду и, казалось, ничто не предвещало беды. Но она нагрянула...

Как уже говорилось, на Ходынском поле должны были раздавать царские гостинцы, которые состояли из пакета с колбасой, сайкой, большого пряника, леденцов и орехов. К этому подарку прилагалась и памятная «коронационная кружка» с гербом и инициалами Государя Императора Николая II. Для раздачи подарков были построены палатки, огражденные, чтобы сдерживать людские толпы, рвами и траншеями, которые были здесь выкопаны уже давно для учений войск Московского гарнизона. Когда рассматривался вопрос об охране порядка и привлечения для этого сил армии, то один из организаторов коронационных торжеств, дядя молодого Императора, великий князь Сергей Александрович заметил, что он верит в благоразумие народа и потому будет достаточно сил одной полиции.

И у него были основания так считать. Коронационные торжества проходили по сценарию торжеств в 1883 г. Когда венчался на царство отец Николая II Император Александр III. Тогда на Ходынском поле раздача царских подарков прошла без происшествий. Но, на всякий случай, раздаточных палаток в настоящее время было построено больше, чем в 1883 г.

Раздача подарков была назначена на 18 мая в 11 часов дня, но уже к вечеру 17 мая у Ходынского поля собралась огромная масса народа - свыше пятисот тысяч человек, которые решили провести здесь всю ночь. Среди собравшихся были не только бедные неимущие люди. Пришли сюда и ремесленники, и рабочие, и мещане. Многие были пьяны. Как отмечал в своих «Дневниках» известный публицист и издатель А. С. Суворин: «С вечера было много народа. Кто сидел около костра, кто спал на земле, кто угощался водкой, а иные пели и плясали».

Тем временем подарки из буфетов начали потихоньку разворовываться. «Артельщики баловали, - записал А. С. Суворин со слов очевидца, - стали выдавать своим знакомым и по несколько узелков. Когда же народ это увидел, то начал протестовать и лезть в окна палаток и угрожать артельщикам. Те испугались и начали выдавать (подарки) ».4 Таким образом, узелки с подарками вместо 11 часов дня стали раздавать около 6 часов утра. Когда это началось, то вместо того, чтобы получать подарки по очереди, для чего были сделаны специальные проходы, по свидетельству того же Суворина «народ с наружной стороны перелезал через палатки и набегал к проходам палаток с внутренней стороны. И с той и с другой стороны давили друг друга... Кто падал, того топтали, ходили по нему... Многие влезали на палатки, ломали крыши и доставали узелки».

Весть о том, что подарки уже выдают и их может на всех не хватить, молниеносно облетела весь, более чем 500-тысячный народ, собравшийся на ходынском поле. И тогда, как следует из записи историка С. С. Ольденбурга, сделанной со слов очевидца «толпа вскочила вдруг как один человек и бросилась вперед с такой стремительностью, как если бы за нею гнался огонь.. Задние ряды напирали на передние: кто падал, того топтали, потеряв способность ощущать, что ходят по живым еще телам, как по камням или бревнам. Катастрофа продолжалась всего 10-15 минут. Когда опомнились, было уже поздно Погибших на месте и умерших в ближайшие дни оказалось 1282 человека, раненых - несколько сот».

Когда Царь Николай II узнал о случившемся, он был потрясен. Смерть в дни национального праздника более тысячи людей казалась ему невероятной. В полдень он лично поехал на ходынское поле, чтобы разобраться в случившемся. По дороге ему встретились телеги с телами погибших. Он остановился, поговорил с теми, кто вез их, но толком ничего не узнал.

А на самом Ходынском поле к этому времени все было уже убрано: развевались флаги, радостная толпа, хлебнувши пива и вина, в обустроенных здесь же буфетах, радостно кричала «Ура!», оркестр играл «Боже, Царя храни» и «Славься»...В тот день Император Николай II записал в своем дневнике горькие слова: «Толпа, ночевавшая на Ходынском поле в ожидании начала раздачи обеда и кружки, наперла на постройки, и тут произошла давка, причем, ужасно прибавить, потоптано около тысячи трехсот человек. Я узнал об этом в десять с половиной часов... Отвратительное впечатление осталось от этого известия».

Конечно, это было ужасное происшествие, вызванное, в частности, алчностью толпы. И только что венчавшийся на царство Государь Император Николай II, по человечески мог бы растеряться и сделать неверные распоряжения. Но Самодержец, проявив твердую волю, назначил справедливое расследование, вследствие которого за плохую организацию охраны порядка был отстранен от должности обер-полицмейстер и наказаны подчиненные ему стражи порядка.

Хотя, казалось бы, что могли они сделать, когда такая огромная толпа, более чем в полмиллиона людей, проявив нетерпение, рванулась за подарками и стала неуправляемой и в диком стадном порыве передавила множество людей.

Но поскольку расследование выявило непредусмотрительность властей, к полицейским были приняты меры наказания, а к семьям погибших проявлено истинно христианское сострадание. По распоряжению Царя Николая II было выдано по 1 тысяче рублей на семью погибшего или пострадавшего в Ходынской трагедии.

Кроме того, погибшие были похоронены за государственный счет, а их дети при необходимости определены в приют.

Надо сказать, что раненые и пострадавшие в Ходынской давке осознавали свою вину в случившемся. После посещения их в больнице, мать Царя Николая II, императрица Мария Федоровна, записала в своем дневнике: «Они были такими трогательными, не обвиняя никого, кроме их самих. Они говорили, что виноваты сами и очень сожалеют, что расстроили этим Царя! Они как всегда были возвышенными и можно более чем гордиться, от сознания того, что ты принадлежишь к такому великому и прекрасному народу».

Так уж совпало, что в самый день катастрофы у французского посла в России графа Густава Монтебелло должен был состояться прием, который готовился задолго до коронации и которому придавалось важное межгосударственное значение, так как он должен был способствовать налаживанию союзнических отношений между Россией и Францией. После приема давался бал.

Что было делать в этой сложной ситуации русскому Государю? «Сердце Царево в Божией руке» - говорит нам Священное Писание. Император Николай II долг царского служения Отечеству, всему, вверенному ему Богом народу, поставил выше сиюминутной личной репутации среди придворной знати, которая отговаривала его от присутствия на приеме.

«В назначенный час, - пишет зарубежный историк прошлого века Е. Е. Алферьев, - Государь прибыл во французское посольство, оставался там минимальное время, предусмотренное протоколом, а затем отбыл, поручив послу передать свою благодарность французскому народу за его дружественные чувства к России».

А дружеские чувства к России Франция проявила искренне. День коронования русского Царя там был воспринят как свой государственный праздник. Париж был украшен русскими флагами, проходили праздничные демонстрации. Занятия в школах и лицеях были отменены, солдаты получили увольнения, а у чиновников установили неполный рабочий день. Сам президент Франции Феликс Фор и члены правительства присутствовали на торжественном богослужении в русском соборе св. Александра Невского в Париже. Мог ли после этого Император Николай II не приехать на прием к французскому послу?

А современный историк А. Степанов справедливо отмечает: «Прием у посла иностранной державы для руководителя государства - не развлечение, а работа. Конечно, можно было отменить прием. Но нужно иметь в виду, что у России и Франции только налаживались Союзнические отношения и всякая шероховатость могла быть использована враждебными государствами, чтобы расстроить возникавший союз. И Государь в этой непростой ситуации нашел достойный выход. Он посетил прием, чем подчеркнул верность России союзническим отношениям и заинтересованность в их развитии, но вскоре уехал, предоставив христианской совести каждого сделать выбор - веселиться ли в день скорбного события?»

На следующее утро Император и Императрица были на панихиде по погибшим в Ходынской трагедии, а позже несколько раз посещали раненых в больницах. Когда они, обходя палаты, разговаривали с пострадавшими, многие из них «со слезами на глазах просили Царя простить их, «неразумных», испортивших «такой праздник».8

Таким образом, поведение Царя Николая II, как политика и как православного христианина, следует признать безукоризненным. Официальная печать Российской Империи не скрывала от народа случившуюся на Ходынском поле катастрофу. А появление русского Государя на приеме у посла было по достоинству оценено в иностранной печати, особенно, французской.

И только русская либеральная общественность и газеты лево масонского толка использовали происшедшие события для очернения Царя Николая II. В них писали, что он чуть ли не сам повинен в Ходынской трагедии, после которой уехал веселиться на бал во французском посольстве. Таким образом, враги самодержавия стремились дискредитировать власть Императора Николая II и отдалить от него подданных, то есть русский народ. Но, как правильно говорит А. Степанов «если беспристрастно рассмотреть все факты, то следует признать, что Ходынская катастрофа явилась несчастным случаем. В этом несчастье лишь отчасти виноваты некоторые полицейские чины, понесшие наказание за непредусмотрительность. Никакой вины Императора Николая II объективный исследователь усмотреть не может».

Близко к сердцу принял Царь Николай II гибель людей на Ходынском поле. И хотя среди либеральной аристократии и интеллигенции царила критика его действий, простой народ морально поддержал своего Государя, о чем он благодарно отозвался в Манифесте от 26 мая. «Народные чувства, - говорил в нем Царь Николай II, - с особенной силой выразились в день народного праздника и послужили Нам трогательным утешением в опечалившем Нас посреди светлых дней несчастии, постигшем многих из участников празднества».

И тем не менее «Ходынка» стала знамением трагического царствования Государя Императора Николая II. Мудрые духовные старцы уже тогда видели в этой катастрофе недоброе предзнаменование, понимая, что без воли Божией ничего не происходит. Тем более ужасная скоропостижная гибель множества людей. Интересно отметить, что известный философ В. В. Розанов считал, что в трагедии во время коронационных торжеств совершилось «великое искупление» за убийство Царя Александра II 1 марта 1881 г.

Как бы там ни было, но случившуюся катастрофу оценивали как грозное знамение и обычные миряне. Вот что пророчески записал в то время в своих «Дневниках» А. С. Суворин: «Дни этой коронации - яркие, светлые, жаркие. И царствование будет жаркое, наверное. Кто сгорит в нем и что сгорит? Вот вопрос! А сгорит, наверное, многое, но многое и вырастет!»

30 мая 1896 года на празднованиях по случаю коронации Николая Второго произошла трагедия, которая в истории получила название Ходынской катастрофы. Вспомним главные подробности этого ужасного происшествия.

Ходынское поле

Народные гуляния по случаю коронации нового императора было решено организовать на поле площадью более тысячи квадратных метров. До гуляний по Ходынке маршировал московский гарнизон, здесь также брали песок и глину для нужд столицы. Поверхность поля не была ровной – повсюду зияли ямы и промоины, а рядом находился овраг. Впрочем, площадку для гуляний привели в порядок – ямы застлали дощатыми настилами и присыпали песком, по всему полю тут и там разместили балаганы, лавки, эстрады, а также 20 деревянных бараков, из которых народу должны были раздаваться царские подарки. Но то ли место было выбрано неудачно, то ли главный устроитель празднеств – дядя царя, великий князь Сергей Александрович «просчитался» - случилось то, что случилось. Впрочем, может причина трагедии кроется в чем-то другом?

Царская милость

Народ еще задолго до гуляний знал – день обещает быть памятным! Кроме зрелищ, народ получит и «хлеб». Из тех самых 20 бараков была обещана раздача подарочных кульков с сайками, колбасой, вяземскими пряниками с гербом, сладостями и орехами. Но главным «трофеем» могла стать кружка с вензелем Их Величества, которые рекламировались в витринах магазинов задолго до праздника. Бесплатно будут разливаться пиво и мед, ловкачи и силачи смогут побороться за сапоги и самовары, подвешенные на столбах. Самым же удачливым достанутся монеты с памятной надписью, которые будут швырять в толпу.

117 лет назад

Многие, узнав о грандиозных празднествах, решили непременно оказаться в самой гуще событий. Чтобы стать одним из первых, следовало пораньше явиться на место. Вот и приехали многие накануне: кто в одиночку, кто с компанией, а кто-то со всей семьей. Ночевали здесь же, на поле, жгли костры, выпивали, закусывали. К десяти утра следующего дня полумиллионная толпа замерла в ожидании «чудес». По словам участника событий, известного московского репортера Гиляровского, толпа «колыхалась», гудела, а затем начала стонать. Когда люди, гонимые слухом о том, что подарков на всех не хватит, рванулись к белеющим крышам бараков, 1800 полицейских физически не смогли им противостоять.

Жертвы Ходынки

Со словами «Дают!» люди ломанулись к баракам. Деревянный настил в некоторых местах не выдерживал, люди проваливались и падали, по ним шли следующие. Кто-то умирал от удушья, не выдержав натиска толпы, да так и продолжал двигаться вместе с обезумевшими людьми. Кого-то рвало, но, не имея возможности наклониться, он обливал нечистотами и себя, и окружающих. Маленьких детей выталкивали наверх и они, подобно зверюшкам, карабкались по головам и плечам колышущейся массы. Кто-то был задушен или убит в драке за подарки, другие умерли по дороге домой. Эти описания приведены в корреспонденции Гиляровского. Репортер также упоминает о женщине со скальпированной головой. Пишет он и о колодце, который был заколочен на время праздника деревянным щитом. Не выдержав напора, щит проломился, и колодец наполнился людьми. Позже из него извлекли 27 трупов и одного чудом уцелевшего человека. Всего в этот день по официальным данным погибло 1360 человек, около полутора тысяч получили увечья.

Праздник продолжается

Князь Сергей Александрович и император получили уведомление о страшной трагедии, которая произошла на Ходынском поле. Однако, ими было решено «прибраться» и продолжить праздничные мероприятия. Еще не были убраны все трупы, а в балаганах загремела музыка. К двум часам по полудню прибыл император, которого встречали криками «ура» и исполнением Народного гимна. Невзирая на трагические события, не были отменены также и празднества в Кремлевском дворце, и бал на приеме у французского посла. Николаю советовали не приезжать на бал, но он посчитал, что величайшее несчастье, произошедшее на Ходынском поле, не должно омрачить коронацию.

После катастрофы

Тела тех, кто не был опознан на Ходынке, свозили на Ваганьковское кладбище, куда съезжались родственники для опознания. Мать царя, Мария Федоровна, разослала для тяжело раненных в московские больницы бутылки портвейна и мадеры (по мнению ряда исследователей, то, что осталось после трех недель царских балов и банкетов). В пользу пострадавших от императорской семьи поступила сумма в размере 90 тысяч рублей. Марк Касвинов в своей книге «Двадцать три ступени вниз» пишет о том, что изначально император велел выдать каждой семье, потерявшей кормильца, по тысяче рублей. Но узнав, что количество таких семей исчисляется не десятками, а тысячами, снизил пособие до 50 рублей, а кого-то и вовсе лишил материальной помощи. Кстати, как замечает Касвинов, на коронацию было потрачено 100 миллионов рублей бюджетных средств.

На те же грабли

Все неопознанные были погребены на Ваганьковском кладбище в братской могиле, над которой воздвигли памятник жертвам Ходынской трагедии. За 16 лет до Ходынки в Москве произошла еще одна трагедия, которая унесла жизни десяти человек. Это случилось во время раздачи милостыни нищим. И, конечно же, вспоминаются трагические события во время похорон Сталина 9 марта 1953 года, когда в давке среди тех, кто пожелал проститься с вождем, погибло не менее двух тысяч человек. Впрочем, и сегодня время от времени, к сожалению, происходят трагические «ходынки».

30 мая (по новому стилю) 1896 года в Москве на Ходынском поле в результате давки погибли около 1400 человек.

Торжества с размахом

«Кто начал царствовать - Ходынкой / Тот кончит - встав на эшафот», - поэт Константин Бальмонт, написавший эти строки в 1906 году, в год 10-летия Ходынской катастрофы и за 12 лет до гибели последнего русского императора, точно предсказал судьбу Николая II.

Царствование, завершившееся крахом Российской империи, а затем и гибелью царской семьи, началось с события, в котором очень многие увидели «дурной знак» для императора. И хотя Николай II к трагедии 1896 года имел лишь косвенное отношение, однако в сознании людей она была прочно связана с его именем.

В мае 1896 года в древней столице России Москве прошли торжественные мероприятия, связанные с коронацией Николая II и его супруги Александры Фёдоровны.

К мероприятию готовились тщательно - одной столовой утвари из Петербурга в Москву привезли более 8000 пудов, причём одних только золотых и серебряных сервизов до 1500 пудов. В Кремле была устроена специальная телеграфная станция на 150 проводов для соединения со всеми домами, где жили чрезвычайные посольства.

Масштабом и пышностью приготовления значительно превосходили прежние коронации.

«Царские гостинцы» и 30 000 вёдер пива

Сама церемония прошла 26 мая по новому стилю, а спустя четыре дня были запланированы «народные гуляния» с раздачей «царских гостинцев».

В «царский гостинец» входили:

Памятная коронационная эмалированная кружка с вензелями Их Величеств, высота 102 мм;
фунтовая сайка из крупитчатой муки, изготовленная «Поставщиком двора Его Императорского Величества» булочником Д. И. Филипповым;
полфунта колбасы;
вяземский пряник с гербом в 1/3 фунта;
мешочек с 3/4 фунта сластей (6 золотников карамели, 12 золотников грецких орехов, 12 золотников простых орехов, 6 золотников кедровых орехов, 18 золотников александровских рожков, 6 золотников винных ягод, 3 золотника изюма, 9 золотников чернослива);
бумажный мешок для сластей с изображениями Николая II и Александры Фёдоровны.
Весь сувенир (кроме сайки) завязывался в яркий ситцевый платок, выполненный на Прохоровской мануфактуре, на котором были напечатаны с одной стороны вид Кремля и Москвы-реки, с другой стороны - портреты императорской четы.

Всего для бесплатной раздачи были заготовлены 400 000 «царских гостинцев», а также 30 000 вёдер пива и 10 000 вёдер мёда. Памятная коронационная кружка, «Кубок скорбей».

Поле с ловушками

Местом народных гуляний было выбрано Ходынское поле, к тому времени уже неоднократно выполнявшее подобные функции. На нём спешно подготовили временные «театры», эстрады, балаганы, лавки. В 20 бараках планировали угощать напитками, в 150 ларьках - раздавать «царские гостинцы».В обычное время Ходынское поле использовалось как плац для занятий войск Московского гарнизона, и никто не ждал здесь каких-либо происшествий.

Свидетелем всех событий на Ходынском поле стал Дядя Гиляй - знаменитый московский репортёр Владимир Гиляровский, который и сам едва не погиб там.

По его свидетельству, Ходынское поле, несмотря на большие размеры, было не лучшим местом для больших скоплений народа. Рядом с полем проходил овраг, а на самом поле было много промоин и ям после добычи песка и глины. Кроме того, было на Ходынке немало и плохо заделанных колодцев, на которые в обычные дни не обращали внимания.

Сами гуляния должны были начаться в 10 утра 30 мая, но люди стали прибывать ещё накануне. Приезжали целыми семьями и размещались на поле в ожидании заветного времени раздачи подарков. На Ходынку стекались не только москвичи, но также жители Подмосковья и соседних губерний.

«Невозможно было держаться против толпы»

К 5 утра 30 мая на Ходынском поле скопилось около 500 тысяч человек. «Душно было и жарко. Иногда дым от костра прямо окутывал всего. Все, утомлённые ожиданием, усталые, как-то стихли. Слышалась кое-где ругань и злобные окрики: „Куда лезешь! Чего толкаешься!“», - писал Владимир Гиляровский.«Вдруг загудело. Сначала вдали, потом кругом меня. Сразу как-то… Визг, вопли, стоны. И все, кто мирно лежал и сидел на земле, испуганно вскочили на ноги и рванулись к противоположному краю рва, где над обрывом белели будки, крыши которых я только и видел за мельтешащимися головами. Я не бросился за народом, упирался и шёл прочь от будок, к стороне скачек, навстречу безумной толпе, хлынувшей за сорвавшимися с мест в стремлении за кружками. Толкотня, давка, вой. Почти невозможно было держаться против толпы. А там впереди, около будок, по ту сторону рва, вой ужаса: к глиняной вертикальной стене обрыва, выше роста человека, прижали тех, кто первый устремился к будкам. Прижали, а толпа сзади всё плотнее и плотнее набивала ров, который образовал сплошную, спрессованную массу воющих людей», - сообщал о начале катастрофы Дядя Гиляй.

По свидетельству очевидцев и данным полиции, катализатором событий стали слухи о том, что буфетчики раздают подарки среди «своих» и потому на всех подарков не хватит.

Раздражённые многочасовым ожиданием люди двинулись к ларькам. Зажатые в толпе участники гуляний не видели, куда идут. Люди стали падать в рвы, на них валились следующие, нижних буквально затаптывали. Крики ужаса лишь усиливали панику и хаос. Под давлением огромной людской массы не выдержали плохо заделанные колодцы, в которые также стали проваливаться люди. Из одного из таких колодцев, ставших ловушками, полицейские затем извлекли 27 трупов и одного раненого, практически обезумевшего от пережитого.

«Похолодевший труп колыхался с нами»

Перепуганные буфетчики, опасавшиеся, что толпа их сомнёт, стали бросать свёртки с «царскими гостинцами» в толпу. Давка усилилась - те, кто бросался за подарками, уже не могли вынырнуть из толпы.

По разным сведениям, в районе Ходынки было сосредоточено от нескольких сотен до 1800 полицейских. Этого количества оказалось недостаточно, чтобы предотвратить трагедию. Основные силы полиции были сосредоточены на охране Московского кремля, где ночевала царская чета.
«Рассвело. Синие, потные лица, глаза умирающие, открытые рты ловят воздух, вдали гул, а около нас ни звука. Стоящий возле меня, через одного, высокий благообразный старик уже давно не дышал: он задохся молча, умер без звука, и похолодевший труп его колыхался с нами. Рядом со мной кого-то рвало. Он не мог даже опустить головы», - писал Владимир Гиляровский.

Дядю Гиляя спасло вмешательство подоспевшего казачьего патруля, который прекратил доступ на Ходынку вновь прибывающим и принялся «разбирать снаружи эту народную стену». Тем, кто, как Гиляровский, оказался не в самом эпицентре людского моря, действия казаков помогли спастись от смерти.

Гиляровский, выбравшийся из давки, отправился домой, чтобы привести себя в порядок, но уже спустя буквально три часа вновь появился на Ходынском поле, дабы увидеть результаты происшедшего утром. Жертвы давки на Ходынском поле во время торжеств по случаю коронования Николая II. 18 (30) мая 1896 года.

«Лежали передо мной женщины с вырванными косами»

По Москве уже поползли слухи о сотнях погибших. Те, кто ещё не знал об этом, двигались в сторону Ходынки, чтобы принять участие в гуляниях, а навстречу им тянулись истерзанные и полуживые люди, нёсшие в руках так дорого доставшиеся им «царские гостиницы». Также с Ходынки ехали и телеги с трупами - власти отдали распоряжение как можно скорее избавиться от следов давки.«Описывать выражение лиц, описывать подробности не буду. Трупов сотни. Лежат рядами, их берут пожарные и сваливают в фуры. Ров, этот ужасный ров, эти страшные волчьи ямы полны трупами. Здесь главное место гибели. Многие из людей задохлись, ещё стоя в толпе, и упали уже мёртвыми под ноги бежавших сзади, другие погибли ещё с признаками жизни под ногами сотен людей, погибли раздавленными; были такие, которых душили в драке, около будочек, из-за узелков и кружек. Лежали передо мной женщины с вырванными косами, со скальпированной головой. Многие сотни! А сколько ещё было таких, кто не в силах был идти и умер по пути домой. Ведь после трупы находили на полях, в лесах, около дорог, за двадцать пять вёрст от Москвы, а сколько умерло в больницах и дома!» - свидетельствует Владимир Гиляровский.

В давке на Ходынском поле, по официальным данным, погибло около 1400 человек, сотни получили увечья. Жертвы Ходынской давки.

Трагедия на Ходынке не заставила отказаться от торжеств

О случившемся было доложено Николаю II и его дяде, московскому генерал-губернатору великому князю Сергею Александровичу. Несмотря на происшедшее, запланированные гуляния отменены не были. В два часа дня император с супругой посетили Ходынское поле и «были встречены громовым ура и пением гимна».

В тот же день торжества продолжились в Кремлёвском дворце, а затем балом на приёме у французского посла.

Нежелание властей менять программу торжеств даже после массовой гибели людей было воспринято в обществе отрицательно.

Понять истинное отношение Николая II к происшедшему сложно. Вот запись из его дневника в этот день: «До сих пор всё шло, слава Богу, как по маслу, а сегодня случился великий грех. Толпа, ночевавшая на Ходынском поле, в ожидании начала раздачи обеда и кружки, напёрла на постройки, и тут произошла страшная давка, причём, ужасно прибавить, потоптано около 1300 человек!! Я об этом узнал в 10 1/2 ч. перед докладом Ванновского; отвратительное впечатление осталось от этого известия. В 12 1/2 завтракали, и затем Аликс и я отправились на Ходынку на присутствование при этом печальном «народном празднике». Собственно, там ничего не было; смотрели из павильона на громадную толпу, окружавшую эстраду, на которой музыка всё время играла гимн и «Славься». Переехали к Петровскому, где у ворот приняли несколько депутаций и затем вошли во двор. Здесь был накрыт обед под четырьмя палатками для всех волостных старшин. Пришлось сказать им речь, а потом и собравшимся предводителям двор. Обойдя столы, уехали в Кремль. Обедали у Мама в 8 ч. Поехали на бал к Montebello. Было очень красиво устроено, но жара стояла невыносимая. После ужина уехали в 2 ч.»

Переживал ли император из-за случившегося, или обед «у Мама» и бал заставили его забыть о «великом грехе»? Братская могила погибших 18 мая (по старому стилю) 1896 года на Ваганьковском кладбище Москвы.

«Не будет проку в этом царствовании!»

Большинство трупов погибших, которых не опознали на месте, отвезли на Ваганьковское кладбище, где состоялось их массовое захоронение.

Императорская семья пожертвовала в пользу пострадавших 90 тыс. рублей, разослала тысячу бутылок мадеры для пострадавших по больницам, посетила раненых, находившихся на лечении в стационарах.

Генерал Алексей Куропаткин в своих дневниках писал о реакции представителей царской фамилии на случившееся: «Великий князь Владимир Александрович сам возобновил со мною разговор, передав сказанные ему в этот вечер слова герцога Эдинбургского, что при праздновании 50-летия царствования Виктории было 2500 человек убитых и несколько тысяч раненых, и никто этим не смущался».

Были слова герцога Эдинбургского сказаны в самом деле, или они являются выдумкой, но «не смущаться» гибелью 1400 человек на Ходынке российское общество оказалось не готово.

За генерал-губернатором Москвы закрепилось прозвище «князя Ходынского». Что касается самого императора, то, согласно одной из версий, именно после Ходынки его впервые назвали Николаем Кровавым.

«Меня окружили наборщики с вопросами и заставили прочитать. Ужас был на всех лицах. У многих слёзы. Они уже знали кое-что из слухов, но всё было туманно. Пошли разговоры.

На беду это! Не будет проку в этом царствовании! - самое яркое, что я слышал от старика наборщика. Никто не ответил на его слова, все испуганно замолчали… и перешли на другой разговор», - вспоминал Владимир Гиляровский.

Власти до последнего колебались, разрешать ли публикацию статьи о катастрофе. В конечном итоге разрешение было дано в тот момент, когда полиция уже собиралась арестовать тираж газеты «Русские ведомости» с материалом «Ходынская катастрофа».

После проведённого расследования событий на Ходынском поле виновными были признаны московский обер-полицмейстер Александр Власовский и его помощник. За необеспечение мер безопасности обоих сняли с занимаемых ими должностей. При этом за Власовским была сохранена положенная ему пенсия.

Слово «Ходынка» после 1896 года в русском языке стало именем нарицательным, синонимом масштабной катастрофы с большим числом жертв.

Николай II Романов стал последним российским самодержцем, процарствовав 22 года. Это было время все нараставшего революционного движения, которое смело в 1917 году и самого Николая II, и династию Романовых. Чуть не смело саму Россию. Прологом к этим трагическим годам, сдвинувшим сознание миллионов, стали коронационные торжества, завершившиеся Ходынской трагедией, после которых нового самодержца прозвали "Кровавым".

В январе 1895 г. в Зимнем дворце, принимая делегацию от дворян, земств и городов, Николай II произнес краткую, но содержательную речь. В ней, отвечая на пожелания людей, желавших провести реформы, он заявил: "... мне известно, что в последнее время слышались в некоторых земских собраиях голоса людей, увлекавшихся бессмысленными мечтаниями об участии представителей земств в делах внутреннего управления. Пусть все знают, что я, посвящая все свои силы благу народному, буду охранять начало самодержавия так же твердо и непреклонно, как охранял его мой незабвенный родитель".

Через 10 лет той же рукой, что в анкетном листе Всероссийской переписи начертала "хозяин земли русской", он вынужден был подписать манифест о некоторых ограничениях своей власти, а 3 смарта 1917 года - отречение от престола. Спектакль, завершившийся трагедией революций и гражданской войной начинался так:

«Николай II выпивает чарку на Ходынке перед военным парадом»


«Росписанiе торжествъ и празднествъ предстоящаго Святаго Коронованiя»

«Кремль и Московрецкий мост украшенные по случаю праздника»

«Большой театр в день коронования»

«Воскресенская площадь (пл. Революции) у фонтана Витали»

«Кортеж участников торжеств проезжает по Страстной (Пушкинской) площади»

«через Тверскую, напротив Страстного монастыря - деревянный павильон Московского земства»

«Пышная колоннада в Охотном ряду, перед ещё не перестроенным зданием Благородного собрания»

«Декоративная колонна в Охотном ряду, у церкви Параскевы Пятницы»

«Лубянская площадь»

«Красная площадь во время коронационных торжеств»

«Флаги у Покровского собора»

«Манеж и Кутафья башня с гербом»

«Александровский сад с Троицкого моста, от Кутафьей башни»

«Москвичи и гости гуляют напротив Петровского путевого дворца, где по приезде из Питера останавливались Романовы»

«Сбор иностранных делегаций на Ходынском поле у Петровского дворца»

«Триумфальные ворота на Тверской, через которые царь въезжал в Москву, и колонны-обелиски с текстом "Боже, царя храни" и "Слава во веки вековъ"»

«Николай Романов на белом коне с серебрянными подковами по традиции первым възжает в древнюю столицу по Тверской через Триумфальную арку (вдали)»

«Николай Романов подъезжает к Иверским воротам»

«Романовы спешились для посещения Иверской часовни»

«Через Иверские ворота Николай скачет на Красную площадь»

«Царский кортеж торжественно проезжает мимо Минина/Пожарского и свежепостроенного ГУМа (Верхних торговых рядов)»

«Дамская императорская карета на Красной площади; на месте будущего Мавзолея - гостевые трибуны»

«Войска поджидают Николая II на Красной площади возле Лобного места»

«Торжественный въезд в Кремль через святые Спасские ворота»

«Гусары и гости на временных трибунах-галереях напротив Царь-колокола, у подножья Ивана Великого»

«Караульный на страже императорских регалий в Большим Кремлёвском дворце»

«Церемониймейстер объявляет народу о предстоящей коронации»

«Публика в Кремле у Чудова монастыря в ожидании действа»

«Шествие Их Величеств со свитой по Красному крыльцу в Успенский собор»

«Царская процессия выходит из собора»

«Николай II после коронации под балдахином»

«Царский обед»

«Полиция на Ходынском поле»

«Вначале на Ходынке всё было спокойно»

«Царский павильон, трибуны и людское море на Ходынском поле за несколько часов до трагедии»

«Ходынская трагедия»

«Ходынская трагедия»

Согласно "росписанiю", 6 мая 1896 двор прибыл в Москву и по традиции останаувился в Петровском путевом дворце в Петровском парке, напротив Ходынки. 9 мая император торжественно въехал в Белокаменную через Триумфальные ворота у Тверской заставы, потом вновь переместился за город - в Нескучное, в царский Александровский дворец (теперь - здание РАН в Нескучном саду). Сама процедура взошествия на престол проходила 14 мая в Успенском соборе Кремля. Потом шли многочисленные приёмы депутаций, поздравлений, званые обеды, ужины, балы и т.п.

18 мая 1896 на Ходынском поле были запланированы масштабные народные гулянья с увеселениями и даровым угощением. Они закончились трагически - в чудовищной давке погибло только по официальным данным 1389 человек (а по неофициальным - больше 4000).

Вдовствующая мать-Императрица потребовала прекратить торжества и наказать градоначальника Москвы князя Сергея Александровича, дядю Николая II. Но прерывать мероприятия видимо, было накладно - и Ники не сделал этого, ограничившись выделением средств пострадавшим. Всю вину свалили на обер-полицмейстера города Власовского, а князь-губернатор даже получил высочайшую благодарность за "за образцовую подготовку и проведение торжеств". Пока Москва оплакивала погибших, помазанник и гости продолжали пить, есть и веселиться. Многие увидели в таком кровавом начале царствования недобрый знак. А ночью, когда убирали тела погибших Кремль впервые озарился иллюминацией:


«Праздничная иллюминация в честь коронации»

Вот как описал Ходынскую трагедию знаменитый московский журналист и писатель Гиляровский:

"...К полуночи громадная площадь, во многих местах изрытая ямами, начиная от буфетов, на всем их протяжении, до здания водокачки и уцелевшего выставочного павильона, представляла собой не то бивуак, не то ярмарку. На более гладких местах, подальше от гулянья, стояли телеги приехавших из деревень и телеги торговцев с закусками и квасом. Кое-где были разложены костры. С рассветом бивуак начал оживать, двигаться. Народные толпы все прибывали массами. Все старались занять места поближе к буфетам. Немногие успели занять узкую гладкую полосу около самих буфетных палаток, а остальные переполнили громадный 30-саженный ров, представлявшийся живым, колыхавшимся морем, а также ближайший к Москве берег рва и высокий вал. К трём часам все стояли на занятых ими местах, все более и более стесняемые наплывавшими народными массами".

"После 5 часов уже очень многие в толпе лишились чувств, сдавленные со всех сторон. А над миллионной толпой начал подниматься пар, похожий на болотный туман... У первых палаток крикнули "раздают", и огромная толпа хлынула влево, к тем буфетам, где раздавали. Страшные, душу раздирающие стоны и вопли огласили воздух... Напершая сзади толпа обрушила тысячи людей в ров, стоявшие в ямах были затоптаны..."

"Толпа быстро отхлынула назад, а с 6 часов большинство уже шло к домам, и от Ходынского поля, запруживая улицы Москвы, целый день двигался народ. На самом гулянье не осталось и сотой доли того, что было утром. Многие, впрочем, возвращались, чтобы разыскать погибших родных. Явились власти. Груды тел начали разбирать, отделяя мертвых от живых. Более 500 раненых отвезли в больницы и приемные покои; трупы были вынуты из ям и разложены кругом палаток на громадном пространстве".

Заместитель прокурора Московской судебной палаты А.А. Лопухин, занимавшийся расследованием причин трагедий, заявил: "Ходынская катастрофа явилась естественным последствием исконного убеждения русской администрации в том, что она призвана нести заботу не о благе народа, а об охране власти от народа".

Катастрофа на Ходынском поле

Паническая давка, случившаяся в Москве 18 (30) мая 1896 года в день народных гуляний по случаю коронации императора Николая II, получила название Ходынской катастрофы

Ходынское поле было достаточно большим (около одного квадратного километра), однако рядом с полем проходил овраг, а на самом поле было много промоин и ям. Служившее ранее учебным плацем для войск московского гарнизона, Ходынское поле ранее не использовалось для народных гуляний. По его периметру были построены временные «театры», эстрады, балаганы, лавки, в том числе 20 деревянных бараков для бесплатной раздачи водки и пива и 150 ларьков для раздачи бесплатных сувениров - подарочных кульков, в которых были разложены булки, куски вареной колбасы, пряники и фаянсовые кружки с портретом царя.

Помимо этого, устроители гуляний предполагали разбрасывать в толпе мелкие монеты с памятной надписью. Начало гулянья было назначено на 10 часов утра 18(30) мая, но уже с вечера 17(29) мая на поле стали прибывать со всей Москвы и окрестностей люди (зачастую семьями), привлеченные слухами о подарках и раздаче денег.

В пять часов утра 18 (30) мая толпа, жаждущая открытия буфетов, бараков и раздачи даров, в общей сложности насчитывала не менее 500 тысяч человек.
1800 полицейских не смогли сдержать толпы, когда по ней прокатился слух, что буфетчики раздают подарки среди «своих», и потому на всех подарков не хватит. Люди через ямы и канавы, которые по случаю праздника лишь прикрыли досками и присыпали песком, ринулись к временным деревянным строениям. Настилы, прикрывавшие колдобины, рухнули, люди падали в них, не успевая подняться: по ним уже бежала толпа.

Раздатчики, понимая, что народ может снести их лавки и ларьки, стали бросать кульки с едой прямо в толпу, что лишь усилило сутолоку. Сметенные людской волной полицейские ничего не могли сделать. Лишь после прибытия подкреплений толпы рассеялись, оставив на поле тела затоптанных и изувеченных людей.

О случившемся доложили великому князю Сергею Александровичу и императору Николаю II. Они не стали отменять свой праздничный обед в Петровском дворце (недалеко от Ходынского поля). В 12 часов дня императорский кортеж, едущий во дворец, встретил на дороге подводы с телами убитых и раненых, закрытые рогожами. На самом же Ходынском поле оставшиеся в живых приветствовали проезжающего императора криками «Ура!», оркестрами, исполнявшими «Боже, царя храни!» и «Славься!». Для аристократии празднества по случаю коронации продолжились вечером в Кремлевском дворце, а затем приемом у французского посла.

По официальным данным, на Ходынском поле погибли 1389 человек, 1500 получили увечья. Правительство старалось скрыть от общества масштабы случившегося, на каждую семью погибшего выделили по 1000 рублей, сирот определи в приюты, похороны провели за счет казны. На Ваганьковском кладбище сохранился памятник, посвященный жертвам Ходынской катастрофы.

Источник:
Фото с сайта: Wikipedia

Воспоминания Владимира Гиляровского

В 1896 году, перед коронационными торжествами, ко мне приехал М. А. Саблин и от имени редакции просил меня давать для газеты описания событий, связанных с торжествами.

Около двухсот русских и иностранных корреспондентов прибыло к этим дням в Москву, но я был единственный из всех проведший всю ночь в самом пекле катастрофы, среди многотысячной толпы, задыхавшейся и умиравшей на Ходынском поле.

Накануне народного праздника вечером, усталый от дневной корреспондентской работы, я прямо из редакции «Русских ведомостей» решил поехать в скаковой павильон на Ходынку и осмотреть оттуда картину поля, куда с полудня шел уже народ.

Днем я осматривал Ходынку, где готовился народный праздник. Поле застроено. Всюду эстрады для песенников и оркестров, столбы с развешанными призами, начиная от пары сапог и кончая самоваром, ряд бараков с бочками для пива и меда для дарового угощения, карусели, наскоро выстроенный огромный дощатый театр под управлением знаменитого М. В. Лентовского и актера Форкатия и, наконец, главный соблазн - сотни свеженьких деревянных будочек, разбросанных линиями и углами, откуда предполагалась раздача узелков с колбасой, пряниками, орехами, пирогов с мясом и дичью и коронационных кружек.

Хорошенькие эмалевые белые с золотом и гербом, разноцветно разрисованные кружки были выставлены во многих магазинах напоказ. И каждый шел на Ходынку не столько на праздник, сколько за тем, чтобы добыть такую кружку. Каменный царский павильон, единственное уцелевшее от бывшей на этом месте промышленной выставки здание, расцвеченное материями и флагами, господствовало над местностью. Рядом с ним уже совсем не праздничным желтым пятном зиял глубокий ров - место прежних выставок. Ров шириной сажен в тридцать, с обрывистыми берегами, отвесной стеной, где глиняной, где песчаной, с изрытым неровным дном, откуда долгое время брали песок и глину для нужд столицы. В длину этот ров по направлению к Ваганьковскому кладбищу тянулся сажен на сто. Ямы, ямы и ямы, кое-где поросшие травой, кое-где с уцелевшими голыми буграми. А справа к лагерю, над обрывистым берегом рва, почти рядом с краем ее, сверкали заманчиво на солнце ряды будочек с подарками.

Когда я вышел из Чернышевского переулка на Тверскую, она кишела гуляющими москвичами, а вереницы рабочего народа с окраин стремились по направлению к Тверской заставе. Извозчиков по Тверской не пускали. Я взял у Страстного лихача, надел ему на шляпу красный кучерский билет, выданный корреспондентам для проезда всюду, и через несколько минут, лавируя среди стремительных толп, был на скачках и сидел на балконе членского павильона, любуясь полем, шоссе и бульваром: все кишело народом. Гомон и дым стояли над полем.

Во рву горели костры, окруженные праздничным народом.
- До утра посидим, а там прямо к будкам, вот они, рядом!

Оставив павильон, я пошел на Ходынку мимо бегов, со стороны Ваганькова, думая сделать круг по всему полю и закончить его у шоссе. Поле было все полно народом, гулявшим, сидевшим на траве семейными группами, закусывая и выпивая. Ходили мороженщики, разносчики со сластями, с квасом, с лимонной водой в кувшинах. Ближе к кладбищу стояли телеги с поднятыми оглоблями и кормящейся лошадью - это подгородные гости. Шум, говор, песни. Веселье вовсю. Подбираясь к толпе, я взял от театра направо к шоссе и пошел по заброшенному полотну железной дороги, оставшейся от выставки: с нее было видно поле на далеком расстоянии. Оно тоже было полно народом. Потом полотно сразу оборвалось, и я сполз по песку насыпи в ров и как раз наткнулся на костер, за которым сидела компания и в том числе мой знакомый извозчик Тихон от «Славянского базара», с которым я часто ездил.

Пожалуйте рюмочку с нами, Владимир Алексеевич! - пригласил он меня, а другой его сосед уж и стаканчик подает. Выпили. Разговариваем. Я полез в карман за табакеркой. В другой, в третий… нет табакерки! И вспомнилось мне, что я забыл ее на столе в скаковом павильоне. И сразу все праздничное настроение рухнуло: ведь я с ней никогда не расстаюсь.
- Тихон, я ухожу, я табакерку забыл!

И, несмотря на уговоры, встал и повернул к скачкам.

Поле гудело на разные голоса. Белеет небо. Стало светать. Прямо к скачкам пройти было невозможно, все было забито, кругом море народа. Я двигался посредине рва, с трудом лавируя между сидящими и прибывающими новыми толпами со стороны скачек. Душно было и жарко. Иногда дым от костра прямо окутывал всего. Все, утомленные ожиданием, усталые, как-то стихли. Слышалась кое-где ругань и злобные окрики: «Куда лезешь! Чего толкаешься!» Я повернул направо по дну рва навстречу наплывавшему люду: все стремление у меня было - на скачки за табакеркой! Над нами встал туман.

Вдруг загудело. Сначала вдали, потом кругом меня. Сразу как-то… Визг, вопли, стоны. И все, кто мирно лежал и сидел на земле, испуганно вскочили на ноги и рванулись к противоположному краю рва, где над обрывом белели будки, крыши которых я только и видел за мельтешащимися головами. Я не бросился за народом, упирался и шел прочь от будок, к стороне скачек, навстречу безумной толпе, хлынувшей за сорвавшимися с мест в стремлении за кружками. Толкотня, давка, вой. Почти невозможно было держаться против толпы. А там впереди, около будок, по ту сторону рва, вой ужаса: к глиняной вертикальной стене обрыва, выше роста человека, прижали тех, кто первый устремился к будкам. Прижали, а толпа сзади все плотнее и плотнее набивала ров, который образовал сплошную, спрессованную массу воющих людей. Кое-где выталкивали наверх детей, и они ползли по головам и плечам народа на простор. Остальные были неподвижны: колыхались все вместе, отдельных движений нет. Иного вдруг поднимет толпой, плечи видно, значит, ноги его на весу, не чуют земли… Вот она, смерть неминучая! И какая!

Ни ветерка. Над нами стоял полог зловонных испарений. Дышать нечем. Открываешь рот, пересохшие губы и язык ищут воздуха и влаги. Около нас мертво-тихо. Все молчат, только или стонут, или что-то шепчут. Может быть, молитву, может быть, проклятие, а сзади, откуда я пришел, непрерывный шум, вопли, ругань. Там, какая ни на есть,- все-таки жизнь. Может быть, предсмертная борьба, а здесь - тихая, скверная смерть в беспомощности. Я старался повернуть назад, туда, где шум, но не мог, скованный толпой. Наконец, повернулся. За мной возвышалось полотно той же самой дороги, и на нем кипела жизнь: снизу лезли на насыпь, стаскивали стоящих на ней, те падали на головы спаянных ниже, кусались, грызлись. Сверху снова падали, снова лезли, чтобы упасть; третий, четвертый слой на голову стоящих. Это было именно то самое место, где я сидел с извозчиком Тихоном и откуда ушел только потому, что вспомнил табакерку.

Рассвело. Синие, потные лица, глаза умирающие, открытые рты ловят воздух, вдали гул, а около нас ни звука. Стоящий возле меня, через одного, высокий благообразный старик уже давно не дышал: он задохся молча, умер без звука, и похолодевший труп его колыхался с нами. Рядом со мной кого-то рвало. Он не мог даже опустить головы.

Впереди что-то страшно загомонило, что-то затрещало. Я увидал только крыши будок, и вдруг одна куда-то исчезла, с другой запрыгали белые доски навеса. Страшный рев вдали: «Дают!.. давай!.. дают!..» - и опять повторяется: «Ой, убили, ой, смерть пришла!..»

И ругань, неистовая ругань. Где-то почти рядом со мной глухо чмокнул револьверный выстрел, сейчас же другой, и ни звука, а нас все давили. Я окончательно терял сознание и изнемогал от жажды.

Вдруг ветерок, слабый утренний ветерок смахнул туман и открыл синее небо. Я сразу ожил, почувствовал свою силу, но что я мог сделать, впаянный в толпу мертвых и полуживых? Сзади себя я услышал ржание лошадей, ругань. Толпа двигалась и сжимала еще больше. А сзади чувствовалась жизнь, по крайней мере ругань и крики. Я напрягал силы, пробирался назад, толпа редела, меня ругали, толкали.

Оказалось, что десяток конных казаков разгонял налезавших сзади, прекращая доступ новым, прибывавшим с этой стороны. Казаки за шиворот растаскивали толпу и, так сказать, разбирали снаружи эту народную стену. Это понял народ и двинулся назад, спасая свою жизнь. Я бросился среди убегавших, которым было уже не до кружки и не до подарка, и, вырвавшись, упал около забора беговой аллеи. Я рвал траву и ел, это утоляло жажду, и я забылся. Сколько времени это продолжалось - не знаю. Когда пришел в себя, почувствовал, что лежу на камне. Полез в задний карман и нашел там табакерку… Я лежал на ней и думал - камень!
- К черту смерть! К черту Ходынка! Вот она где!

Я воскрес, смотрю на сверкающее солнце и сам не верю. Открываю, нюхаю. И всю усталость, весь ужас пережитого как рукой сняло. Я никогда и ничему так не радовался, как этой табакерке. Это был подарок моего отца.

«Береги на счастье», - сказал он мне, даря ее еще в 1878 году, когда я приехал к нему, вернувшись с турецкой войны. И это счастье я чувствовал.

В этот миг я думал только об одном - попасть домой, взять ванну и успокоить своих. Я забыл и газеты и корреспондентскую работу, мне противно было идти на Ходынку. Я бросился по аллее к шоссе мимо стремящихся туда и оттуда толп, галдевших, торопившихся. На мое счастье, из скаковой аллеи выезжал извозчик. Я вскочил на пролетку, и мы поехали по шоссе, кипящему народом. Извозчик мне что-то говорил, но я не понимал, с восторгом нюхал табак, а у Тверской заставы, увидав разносчика с апельсинами, остановил лошадь, схватил три апельсина, взяв деньги из промокшей насквозь от пота пачки новеньких кредиток. Съел сразу два апельсина, а третьим, разорвав пополам, вытер себе пылавшее лицо.

Навстречу громыхали пожарные фуры, шли наряды полиции.
В Столешниковом переулке, расплатившись с извозчиком, я тихо своим ключом отпер дверь квартиры, где все еще спали, и прямо - в ванную; напустил полную холодной воды, мылся, купался.

Несмотря на душистое мыло, все же чувствовалось зловоние. Мое разорванное, провонявшее пальто я спрятал в дрова, прошел в кабинет и через минуту уснул.
В девять часов утра я пил в семье чай и слушал рассказы об ужасах на Ходынке:
- Говорят, человек двести народу передавили! Я молчал.

Свежий и выспавшийся, я надел фрак со всеми регалиями, как надо было по обязанностям официального корреспондента, и в 10 часов утра пошел в редакцию. Подхожу к Тверской части и вижу брандмейстера, отдающего приказание пожарным, выехавшим на площадь на трех фурах, запряженных парами прекрасных желтопегих лошадей. Брандмейстер обращается ко мне:
- Поглядите, Владимир Алексеевич, последние пары посылаю!
И объяснил, что с Ходынки трупы возят.

Я вскочил на фуру без пальто, во фраке, в цилиндре, и помчался. Фуры громыхали по каменной мостовой. Народу полна Тверская.

Против фабрики Сиу, за заставой, повстречались две пожарные фуры, полные покойников. Из-под брезентов торчат руки, ноги и болтается ужасная голова.

Никогда не забыть это покрытое розовой пеной лицо с высунутым языком! Навстречу ехали такие же фуры.

По направлению к Москве плетется публика с узелками и кружками в руках: подарки получили!

У бегущих туда на лицах любопытство и тревога, у ползущих оттуда - ужас или безразличие.

Я соскочил с фуры: не пускают. Всемогущий корреспондентский билет дает право прохода. Я иду первым делом к наружной линии будок, которые на берегу рва, я их видел издали утром из-под насыпи. Две снесены, у одной сорвана крыша. А кругом - трупы… трупы…

Описывать выражение лиц, описывать подробности не буду. Трупов сотни. Лежат рядами, их берут пожарные и сваливают в фуры.

Ров, этот ужасный ров, эти страшные волчьи ямы полны трупами. Здесь главное место гибели. Многие из людей задохлись, еще стоя в толпе, и упали уже мертвыми под ноги бежавших сзади, другие погибли еще с признаками жизни под ногами сотен людей, погибли раздавленными; были такие, которых душили в драке, около будочек, из-за узелков и кружек. Лежали передо мной женщины с вырванными косами, со скальпированной головой.

Многие сотни! А сколько еще было таких, кто не в силах был идти и умер по пути домой. Ведь после трупы находили на полях, в лесах, около дорог, за двадцать пять верст от Москвы, а сколько умерло в больницах и дома! Погиб и мой извозчик Тихон, как я узнал уже после.

Я сполз вниз по песчаному обрыву и пошел между трупами. В овраге они еще лежали, пока убирали только с краев. Народ в овраг не пускали. Около того места, где я стоял ночью, была толпа казаков, полиции и народа. Я подошел. Оказывается, здесь находился довольно глубокий колодец со времен выставки, забитый досками и засыпанный землей. Ночью от тяжести народа доски провалились, колодец набился доверху рухнувшими туда людьми из сплошной толпы, и когда наполнился телами, на нем уже стояли люди. Стояли и умирали. Всего было вынуто из колодца двадцать семь трупов. Между ними оказался один живой, которого только что перед моим приходом увели в балаган, где уже гремела музыка.

Праздник над трупами начался! В дальних будках еще раздавались подарки. Программа выполнялась: на эстраде пели хоры песенников и гремели оркестры.

У колодца я услыхал неудержимый смех. Вынутые трупы лежали передо мной, два в извозчичьих халатах, и одна хорошо одетая женщина с изуродованным лицом была на самом верху - лицо ногами измято. Сначала из колодца достали четверых мертвых, пятый был худощавый человек; оказался портной с Грачевки.

Живой этот! - кричит казак, бережно поднимая его кверху из колодца. Поднятый шевелил руками и ногами, глубоко вздохнул несколько раз, открыл глаза и прохрипел:
- Мне бы пивца, смерть пить хотца! И все расхохотались.
Когда мне это рассказывали, тоже хохотали.

Нашли офицера с простреленной головой. Тут же валялся револьвер казенного образца. Медицинский персонал ходил по полю и подавал помощь тем, у кого были признаки жизни. Их развозили по больницам, а трупы на Ваганьково и на другие кладбища.

В два часа я уже был в редакции, пришел в корректорскую и сел писать, затворив дверь. Мне никто не мешал. Закончив, сдал метранпажу на набор. Меня окружили наборщики с вопросами и заставили прочитать. Ужас был на всех лицах. У многих слезы. Они уже знали кое-что из слухов, но все было туманно. Пошли разговоры.

На беду это! Не будет проку в этом царствовании! - самое яркое, что я слышал от старика наборщика. Никто не ответил на его слова, все испуганно замолчали… и перешли на другой разговор.

Метранпаж сказал:
- Надо подождать редактора!
- Наберем! Давай набирать! - закричали наборщики.
- В гранках редактор прочтет! - И десятки рук потянулись к метранпажу.
- Наберем! - И, разделив на куски, стали набирать. Я вернулся домой пешком - извозчиков не было - и, не рассказывая подробностей пережитого, лег спать. Проснулся на другое утро в 8 часов и стал готовиться к работе. Подали «Московские ведомости», «Московский листок». О катастрофе ничего не нашел. Значит, запретили! Собрался перед работой забежать в «Русские ведомости», взять на память грядущим поколениям гранки статьи, если успели набрать. Принесли наконец «Русские ведомости». Глазам не верю: ХОДЫНСКАЯ КАТАСТРОФА - крупное заглавие,- план катастрофы и подпись «В. Гиляровский». Домашние в ужасе смотрят на меня. Замерли и смотрят. А я, свежий, прекрасно выспавшийся, чувствую себя вполне нормально. Рассказываю о своем путешествии, прежде взяв слово, чтобы меня не ругали, так как - победителей не судят! А я чувствовал себя победителем!

Входят двое: русский, Редер, корреспондент австрийской газеты, а с ним японец, корреспондент токийской газеты. Меня интервьюируют. Японец с удивлением смотрит на меня, поражается, а Редер сообщает, что «Русские ведомости» арестованы и в редакции у газетчиков отбирают номера газеты.

Они уходят, я надеваю фрак и хочу идти. Звонок. Входят еще трое: мой знакомый, старый москвич Шютц, корреспондент какой-то венской газеты, другой, тоже знакомый, москвич, американец Смит, который мне представляет типичнейшего американского корреспондента газеты. Корреспондент ни слова по-русски, ему переводит Смит. Целый допрос. Каждое слово американец записывает.

На другой день Смит сказал, что американец послал телеграмму в 2 тысячи слов - всю мою статью, все, рассказанное мной.

Я бросился первым делом в редакцию. Там В. М. Соболевский и М. А. Саблин. Радостно меня встречают. Благодарят. На дворе шумят газетчики - получают газету для розницы, мне устраивают овацию.

Действительно,- говорит В. М. Соболевский,- газету, как только ее роздали для разноски подписчикам, явившаяся полиция хотела арестовать, но М. А. Саблин поехал к генерал-губернатору и узнал, что газету уже разрешили по приказанию свыше. Целый день допечатывали газету. Она была единственная с подробностями катастрофы.

В корреспондентском бюро меня тоже встретили овацией русские и иностранные корреспонденты. Интервьюировали, расспрашивали, осматривали, фотографировали. Художник Рубо зарисовал меня. Американцы и англичане ощупывали мои бицепсы и только тогда поверили, что все написанное - правда, что я мог вынести эту давку.