Марк тарловский детский писатель биография. Марк тарловский - рассказы
Марк А́риевич (Аркадьевич) Тарло́вский (20 июля (2 августа) 1902, Елисаветград — 15 июля 1952, Москва) — русский поэт, переводчик.
Родился в семье типографского служащего. Стихи начал писать в 1910 (басни). В 1912 вместе с семьёй переехал в Одессу, где окончил гимназию. В 1917—1919 сошёлся с Ю. Олешей, В. Катаевым, Э. Багрицким, о котором после его смерти написал стихотворные мемуары «Весёлый странник»; через них, а позднее через Г. Шенгели приобщился к т. н. южно-русской (одесской) поэтической школе.
В 1922 перевёлся из Одесского университета на историко-филологический факультет МГУ (окончил в 1924). Занимался в семинаре профессора А. С. Орлова, специалиста по древнерусской литературе; написал дипломную работу на тему «Образ автора в „Слове о полку Игореве“», также выполнил поэтическое переложение «Слова» (опубл. 1938).
Участвовал в литературном объединении «Никитинские субботники», гостил в коктебельском Доме поэта у М. Волошина.
В середине июня 1928 вышел первый сборник стихотворений Тарловского «Иронический сад», вскоре принесший автору не только известность, но и первые обвинения в «непролетарскости».
Вторая книга стихотворений — «Почтовый голубь» (подготовлена в 1929) вышла в конце 1931 под заглавием «Бумеранг»: в угоду цензуре тексты многих стихотворений были «исправлены», состав сильно урезан, однако добавился раздел «актуальных» стихотворений о победах социализма в Средней Азии и стройках коммунизма. Всё это не спасло Тарловского от многочисленных нападок со стороны РАПП, в том числе от обвинений в шовинизме и близости к поэтике Н. Гумилёва.
Третьей книге — сборнику ура-патриотических стихов «Рождение родины» (1935) — суждено было стать последней. Избранное «Из трёх книг», подготовленное для «Библиотеки „Огонёк“», а также предложенный Гослитиздату в 1936 сборник «Борение иронии» не вышли в свет.
Со второй половины 1930-х до конца жизни, почти не печатаясь как оригинальный поэт, Тарловский работал для ГИХЛ при секции перевода с языков народов СССР. В годы Великой Отечественной войны исполнял обязанности русского литературного секретаря акына Джамбула, был основным переводчиком его военных стихотворений, в том числе знаменитого «Ленинградцы — дети мои!..». Также переводил европейских поэтов (П.-Ж. Беранже, В. Гюго, Г. Гейне, И. Красицкий, М. Конопницкая, К. Гавличек-Боровский), классиков поэзии Востока (Навои,Махтумкули), эпос («Манас», «Гэсэр», «Кобланды-Батыр» и др.).
Умер от гипертонического криза, упав на улице недалеко от своего дома. Урна с прахом Тарловского захоронена в колумбарии Донского кладбища.
Двоюродный брат — поэт и переводчик Абрам Маркович Гольденберг, известный под литературным псевдонимом Арго.
Марк Ариевич Тарловский
Стихотворения
Липкин рассказывал мне, как в 1922 году к только что переехавшему в Москву Георгию Шенгели постучался подростково-хрупкий двадцатилетний студент филфака МГУ. Он переступил порог со словами: "Бей, но выучи!" Это был Марк Тарловский.
"Он точный мастер!" - сказал Олеша о Шенгели.
Для характеристики Тарловского тут надо заменить всего одну букву: "Он тонкий мастер!" В столкновении с литературной ситуацией выпавшего ему времени тонкость обернулась ломкостью…
Марк Ариевич Тарловский родился 20 июля (2 августа) 1902 года в Елисаветграде (Кировограде). Вскоре семья перебралась в Одессу, где поэт и прожил до поступления в Московский университет. Стихи начал писать в гимназии. Совсем юным - "младшим собратом" - вошел, как говорится, в круг будущих одесских знаменитостей: Багрицкий, Катаев, Олеша…
Печататься стал уже в Москве. На исходе университетских лет всерьез подумывал о филологической карьере. Его работу "Образ автора в "Слове о полку Игореве" высоко оценил Самарин, которому понравилось и сделанное тогда же Тарловским переложение "Слова", как выразился маститый профессор, "в стиле Алексея Толстого". Однако научная деятельность не задалась - ее оттеснили стихи.
Бил ли его Шенгели - свидетельств не сохранилось, но выучил, вернее, помог выучиться. Нечто вроде надписи Жуковского: "Победителю-ученику…" - читается в подзаголовке поэмы Шенгели "Пушки в Кремле": "Подражание Тарловскому". Впрочем, такого рода состязание было обоюдным: венок сонетов Тарловского "Жемчуг" явно инициирован "Осенним венком" учителя. Есть и другие примеры…
Первая книга Тарловского "Иронический сад" вышла в 1928 году. И молодой поэт "проснулся знаменитым". Эта отличная, совершенно зрелая книга автора со своим голосом и почерком была сразу замечена - и поэтами, и критиками. К сожалению, в числе последних первыми были РАППовцы, сразу почуявшие добычу, возможность безопасно напасть на не защищенного репутацией и литературными связями сочинителя. Его обвинили в формализме, архаизме, чуть ли не контрреволюционности, в "протаскивании" традиций старой литературы, а также и в "гумилевщине". И надо признать, что все эти филиппики были вполне резонны.
Сложные формальные задачи Тарловский решал замечательно, с легкостью даже несколько демонстративной (хотя до написанного позже "Искусства", с его двойными анжамбеманами, в этом смысле было еще не близко). Реминисценции и цитаты из Пушкина, Лермонтова и прочей классики в книги тоже присутствовали не мимолетно. Равно как эхо гумилевского ритмического звона (в предлагаемой выборке его можно услышать, например, в "Возвращении" или в "Гавайских островах"). Что все это служило собственным художественным целям поэта - обвинителей не интересовало. Они добивались своего - и добились: указали мишень литературным властям.
В 1929 году вторая книга Тарловского "Почтовый голубь" была "зарублена" цензурой-главлитом, сохранилась лишь верстка. В неузнаваемо изувеченном (самим автором) виде она вышла два года спустя под заглавием "Бумеранг". В котором рапповцы тоже различили криминал: дескать, зашифрованы таким образом инициалы… "Николай Гумилев"! На что Тарловский недоуменно возражал, если бы он назвал книгу, допустим, "Мозг", в том вероятно, увиделась бы апология эмигрантки Зинаиды Гиппиус…
Он не выдержал грубого натиска. Третья книга - "Рождение родины" (1935) - сделана специально, "чтобы напечатали". И не стоит его дара…
Шенгели помог ему и тут - "приютил" в художественном переводе, нише, которую к тому времени - обустроил для себя и тех, кого все решительней вытесняли из литературы, лишали возможности печататься.
Переводил Тарловский много и быстро, используя блестящую технику не по назначению, из пушки по воробьям, относился к делу профессионально, не более того. Выбором себя не утруждал - брал чуть не все, что предлагали. Это приносило материальное благополучие - и уносило жизненные силы.
Кое- что стало хрестоматийно знаменитым, вроде вошедшего в учебники Джамбула: "Ленинградцы, дети мои"… Но радоваться было нечему.
Больше половины написанного оставалось в столе. Впрочем, с годами он писал для себя все меньше…
Тарловcкий умер, не дожив до пятидесяти, 17 июля 1952 года. От инсульта. На улице Горького (Тверской), в ста метрах от памятника Пушкину…
Продержись он еще три-четыре года, литературная судьба могла обернуться иначе. Но смерть не знает сослагательного наклонения.
На мой взгляд, он - единственный поэт такого дара и мастер такого класса, чье наследие до сих пор остается недоступным не только для читателей, но и для историков литературы и стиховедов. Хотелось бы верить, что пробел восполнит подготовленный, наконец, к изданию однотомник.
Вадим Перельмутер
ПЕРЕД ПОТОПОМ
Когда холодная тревога
В груди косматой завелась,
Почтовым голубем от бога
Комета вещая неслась,
И светлой падала струною
На напряженные моря,
Предусмотрительному Ною
О горнем гневе говоря.
А он, далеко от ночлега,
Без устали, спешил пока
Благословенного ковчега
Крутые вывести бока.
И глядя вниз нетерпеливо,
Уже надеялся Творец
На мир греховный и строптивый
Пролиться карой наконец.
И пред небесным водоемом
При свете ангельской свечи
Совал в замок, ругаясь громом,
Плотины ржавые ключи.
Марк Ариевич Тарловский
20 VII / 2 VIII 1902, Елисаветград (Кировоград) – 15 VII 1952, Москва
Поэт, журналист, переводчик
Выпускник отделения литературы и языка Факультета Общественных Наук 1-го МГУ
Родился в Елисаветграде в семье типографского служащего. Стихи писал с детства. В 1912 г. семья переехала в Одессу. До 13 лет Тарловский обучался дома, а в 1915 г. поступил в частную мужскую гимназию Н.Ф.Черткова (бывш. Илиади). В 1918 г. принял участие в конкурсе поэтов на тему «Душа России», объявленном одесским журналом «Жизнь». Интерес к конкурсу был так велик, что материалы на него поступили от ста поэтов. В число победителей Тарловский не вошел, но стихи 16-летнего сочинителя были «признаны подлежащими напечатанию». Тарловский рано начал зарабатывать на жизнь. Еще учась в гимназии, давал частные уроки. Летом 1919 г. служил в бумажно-полиграфическом отделе одесского губсовнархоза счетоводом, но при сокращении штатов был уволен. В мае 1920 зачислен статистиком 1 разряда в статистическо-экономический отдел Особой Одесской губернской комиссии по снабжению Красной Армии продовольствием (Опродкомгуб). Здесь же в информационном отделе работал К.Паустовский, описавший этот период своей жизни в повести «Время больших перемен». С февраля по август 1921 г. Тарловский – литературный сотрудник Одесского отделения РОСТА и заведующий залом депеш РОСТА. В 1921 г., продолжая работать, поступил на литературное отделение Одесского Института Народного Образования (в биографической литературе ошибочно указывается Одесский университет). С августа по ноябрь 1921 г. работал библиотекарем Одесского Губполитпросвета, а с ноября 1921 г. по апрель 1922 г. – библиотекарем Одесской публичной библиотеки. В это время Тарловский познакомился с Э.Багрицким, В.Катаевым, Ю.Олешей, Г.Шенгели, вступив в так называемое Южнорусское сообщество поэтов и писателей.
Летом 1922 г. семья перебирается в Москву, и Тарловский переводится на 2-й курс этнолого-лингвистического отделения Факультета Общественных Наук 1-го МГУ, переименованного в 1923 г. в отделение литературы и языка. Успешную учебу он совмещает с самой разнообразной работой: статистика во Всероссийском текстильном синдикате, репетитора и, наконец, с апреля 1923 г. корреспондента журнала «Огонек» и вечерней газеты «Трудовая копейка», а также московских отделений киевской газеты «Пролетарская правда» и петроградской «Красной газеты». Пишет очерки, рецензии, ведет хронику. Если в работе журналиста Тарловский отражает день сегодняшний, то его научные исследования направлены в прошлое. Специализируется по древнерусской литературе у профессора А.С.Орлова; под руководством которого пишет дипломную работу на тему «Образ автора в "Слове о полку Игореве"». Одновременно Тарловский готовит и поэтическое переложение «Слова», которое увидело свет в 1938 г. В сохранившейся зачетной книжке студента Тарловского есть автографы университетских преподавателей и – оценка «весьма удовлетворительно» по истории русской литературы XX в. и «зачет» по историческому материализму. 27 мая 1925 г. Тарловский получил удостоверение (аналог диплома) об окончании 1-го МГУ. Молодой ученый мог успешно продолжать научную деятельность, однако предпочел поэтическую стезю.
Участвовал в литературном объединении «Никитинские субботники», гостил в коктебельском Доме поэта М.Волошина. Первый поэтический сборник Тарловского "Иронический сад" вышел в 1928 г. и не остался незамеченным: в непримиримую оппозицию автору встали рапповцы, не обнаружившие в книге воспевания современных социалистических реалий. Их старания привели к тому, что следующая книга, «Почтовый голубь», вышла не в 1929, а в 1931 г. под новым названием – «Бумеранг» (изд. «Федерация», отв. редактор Э.Багрицкий). Книга была посвящена памяти отца. Авторское предисловие к «Бумерангу» отражает следы идеологического давления, если не откровенного унижения, испытанного Тарловским при переделке этого сборника:
|
Преодоление влияния до-пролетарской культуры далось мне не сразу. Пожалуй, оно вполне еще и не далось. Между нашей действительностью и тематикой многих моих произведений (а также их оформлением и самой трактовкой тем) был разрыв. Рост моего политического самосознания на протяжении ряда лет опережал мою литературную практику. Угол расхождения граней этого разрыва за последнее время начал, однако, уменьшаться. Это нетрудно усмотреть из настоящего сборника. Наличие в нем вещей, написанных в разные годы и расположенных в хронологическом порядке, должно дать представление о диалектике постепенного формирования моего мировоззрения и о влиянии этого формирования на мою литературную работу. Сопоставление различных частей этого сборника должно показать, что для советского писателя перестройка в сторону приближения к нашей действительности совершенно неизбежна и, раз начавшись, она должна все более и более приближать его работу к повседневным задачам нашего социалистического строительства. В этой связи сожалею о том, что не успел включить в настоящий сборник своего стихотворения «Техника?Чутье» и других вещей, написанных в последний период. |
Последняя прижизненная книга стихов Тарловского, «Рождение родины» (1935), сочиненная, по мнению исследователей, специально «чтобы напечатали», в художественном отношении сильно уступает предыдущим. Как многие собратья по перу, в последующие годы Тарловский обратился к переводам. Со второй половины 1930-х гг. работал для ГИХЛ при секции перевода с языков народов СССР. В годы Великой Отечественной войны исполнял обязанности русского литературного секретаря казахского акына Джамбула, был основным «переводчиком» его военных стихов, в том числе знаменитого «Ленинградцы – дети мои!..». Переводил европейских поэтов (В.Гюго, Г.Гейне, П.-Ж.Беранже, М.Конопницкую, И.Красицкого, К.Гавличек-Боровского), классиков поэзии Востока (Навои, Махтумкули), эпос («Манас», «Гесер», «Кобланды-Батыр») и др.
Скоропостижно скончался в Москве в июле 1952 г. Урна с прахом покоится в колумбарии Донского монастыря.
В новом веке издана книга произведений Тарловского, названная цитатой из его стихотворения – «Молчаливый полет» (М.: Водолей, 2009). Это самая полная публикация сочинений Тарловского, куда вошли все упомянутые сборники стихов, мемуары в поэтической форме об Э.Багрицком «Веселый странник», а также ряд ранее не публиковавшихся стихотворений.
А.В.Уланова
Марк Наумович Тарловский
Рассказы
Вперед, мушкетеры!
«… - Защищайтесь, сударь! - вскричал д"Артаньян… и луч солнца, коснувшись в эту минуту его головы, оттенил тонкие и смелые черты его лица…»
В тот же миг в воздухе зазвенела сталь скрестившихся клинков.
Борьба была недолгой. Парируя один из яростных выпадов противника, д"Артаньян, как змея, скользнул мимо вытянутой руки гвардейца и пронзил его шпагой. Тот рухнул как подкошенный…
Я был в восторге. Еще одна попытка кардинала провалилась. О, его преосвященство еще не знает, с кем имеет дело. Шпага д"Артаньяна не ведает поражений, его рука тверда, как железо, и он дьявольски умен, этот гасконец…
Каждую минуту я подсчитывал, сколько страниц уже прочел и много ли осталось. Пятьдесят, сто, двести страниц позади, но впереди еще целых пятьсот!
«…Тот рухнул как подкошенный. Д"Артаньян вскочил в седло и пришпорил коня…»
Но конь д"Артаньяна уже мчится, он переходит на галоп, и я бросаю на ходу:
Еще пять минут!
А вот и берег Франции. Последняя отчаянная стычка - и д"Артаньян почти у цели. Но все ли препятствия позади и доберется ли он до Бекингема? Кардинал хитер и опасен, от него все можно ожидать…
Пять минут уже прошли. Что за наказание!..
Еще одну страницу.
Ни строчки!
Полстраницы! Ну до главы, до главы!
Я высоко поднимаю книжку и показываю, где глава. Обмана быть не может, здесь все как на ладони. Я поворачиваю книжку к свету, я подношу ее к самому папиному лицу - как мало, как до смешного мало до следующей главы.
Согласен.
И снова в путь, и снова скачка. Наконец Англия. Бекингем потрясен, он вызывает ювелира…
«… - Сколько дней понадобится, - спрашивает герцог, - чтобы изготовить два таких подвеска? Вы видите, что здесь двух не хватает…»
И тут меня буквально вытащили из следующей главы, куда я не замедлил углубиться. Мягко стукнув, книга перекочевала на полку в шкаф.
Я перевел невидящий свой взор на стол. Он был покрыт учебниками и тетрадями и был мне непонятен. Отыскав дневник, я раскрыл его - далекая действительность заглянула мне в лицо. География, ботаника, арифметика…
«…Сколько дней понадобится, чтобы изготовить два таких подвеска? - Голос герцога звучал тревожно и настойчиво. - Вы видите, что здесь двух не хватает…»
Он повелевал, он требовал. Еще бы! Если они не успеют, французская королева выйдет на бал без алмазных подвесков, и трудно представить, чем все это кончится. Что же все-таки ответил ювелир? И вообще, что было дальше?
Я раскрыл задачник.
«На одной свиноферме было восемьдесят свиней, на другой - в пять раз больше. На каждую свинью приходилось…»
Проклятые свиньи! Там их восемьдесят, а тут в пять раз больше… И на каждую приходилось…
Я отложил задачник.
«За десять таких задач я не дал бы и двух ливров… Клянусь честью мундира, эти свиньи мне изрядно надоели!» - так думал я, трогая эфес шпаги…
Потом я раскрыл географию и узнал, что большая часть Восточной Сибири представляет собою низменность. Я задумчиво прищурил глаза и увидел ее, низменность. Она была голой и гладкой, как клеенка.
Но вот вдалеке вспыхнуло легкое облачко. Оно росло, оно приближалось. Бешеный топот копыт - д"Артаньян! Атос! Портос! Арамис!..
«А не пора ли нам закусить?» - важно покручивая ус, спрашивает Портос и подмигивает мне. Он все такой же, этот добродушный великан Портос.
А рядом Атос - благородный лоб, печальные глаза. И Арамис, обманчиво мечтательный…
Я опускаю голову - мушкетеры пропадают. География, ботаника, арифметика…
«Воронцов, иди к доске, - говорит Вера Сергеевна и пристально глядит мне в глаза. - Да, да, с дневником… Расскажи, как ты решил задачу? А класс пусть послушает…»
«Садись, два! - холодно бросает Антонина Петровна. - Не мог выучить такой легкий урок - строение капусты!»
«Позор! - размахивает указкой Геннадий Николаевич. - Позор, Воронцов! Не знать, где находится Восточно-Сибирская низменность! Восточно-Сибирская низменность, на территории которой могли бы уместиться Англия, Франция и Италия вместе взятые!.. Ты занимаешься все хуже и хуже, придется тебя рассадить с Лазаревым».
Но вдруг Геннадий Николаевич делает бешеный скачок и выбрасывает в мою сторону руку с указкой. Это не указка, а шпага. Лицо учителя растягивается в надменной усмешке, и я узнаю коварного агента кардинала графа де Рошфора. Таинственный незнакомец из Менга…
Д"Артаньян бесстрашно дрался с врагами, он разил направо и налево. И чем больше было врагов, тем больше радовался я, потому что знал: д"Артаньян победит всех. И мне хотелось крикнуть вместе с ним: «Ко мне, господин гвардеец! Я убью вас!..»
Но самым дорогим была здесь дружба. Дружба четырех отважных, разрушить которую не могли никакие силы. Один за всех, все за одного! И, когда Атос встречался с д"Артаньяном, я вместе с Атосом радовался, что вижу д"Артаньяна, а вместе с д"Артаньяном - что вижу Атоса.
Я тосковал по семнадцатому веку с его кривыми, пыльными улицами, быстрыми каретами и серыми, как иллюстрация, остроконечными домами. Семнадцатый век был прекрасен звоном шпаг, широкополыми шляпами, длинными плащами и дымом жаркого, которое ели мои мушкетеры…
Они пили анжуйское вино, они пили его в харчевне «Красная голубятня».
Я закрыл глаза и увидел своего отца. На нем были пышные бархатные штаны, старый камзол с позолоченными пуговицами и башмаки. На правом мизинце - фамильный перстень. Длинные пряди седых волос падали на его плечи.
«Сын мой, - говорил он хриплым, но твердым голосом, - сын мой, вы молоды и обязаны быть храбрым…»
А эта грустная женщина в длинном платье - моя мать. В ее дрожащих руках рецепт чудодейственного бальзама. Плача, она обнимает меня.
«Сын мой! - кричит отец и вскакивает с кресла. - Только мужеством можно пробить себе дорогу. Возьмите эту шпагу!»
Темная ночь, узкая мостовая улицы Могильщиков. Душно. В Париже сегодня был жаркий день. Одиноко мигает деревянный фонарь… Пятеро гвардейцев нападают на меня, пятеро отборных гвардейцев. О, я слишком мешаю кардиналу Ришелье, я разрушаю все его планы, и он решает убрать меня. Пять неотразимых ударов обрушивается на меня, но…
«Вы, кажется, сегодня не в духе, господа гвардейцы! - беззаботно восклицаю я и молниеносно выхватываю шпагу…»
Ты будешь заниматься или нет? - передо мною стоит папа. На нем уже нет бархатных штанов и старого камзола, его волосы коротко подстрижены. - Вот уже час, как ты бездельничаешь!
Грозно оглядев меня, папа уходит. Учебники и тетради выплывают из ночного мрака, медленно проступает стол. Уже совсем поздно, а впереди еще столько уроков! По географии меня уже давно не вызывали. По арифметике, правда, спрашивали, но Вера Сергеевна любит вызывать неожиданно.
Тогда я стал рассчитывать. И получилось, что после уроков у меня останется еще два часа, целых два часа свободного времени. Это же здорово! Надо только поскорее начать учить. Немедленно, сейчас же!
Но сначала… сначала я прочту еще одну страницу. Только одну! Одна страница не повредит…
И мне стало вдруг весело, а уроки показались очень легкими и интересными. И как же это я раньше не мог додуматься? Ведь как хорошо все складывается: сначала уроки, а потом снова читать. Мало того, я и сейчас еще почитаю. Одну страницу.
Стараясь не шуметь, я осторожно выбрался из-за стола и подкрался к шкафу. При виде коричневого, тисненного золотом переплета и косо скрещенных шпаг я вздрогнул.
«…Сколько дней понадобится, чтобы изготовить два таких подвеска? Вы видите, что здесь двух не хватает…» И все смешалось, все понеслось передо мной. Я едва успевал переворачивать страницы. Ведь у меня два часа, целых два часа после уроков. Но какое это имеет значение - до или после!.. Какое это имеет значение, если между Францией и Англией война, если Атос, Портос и Арамис и, конечно же, д"Артаньян так удачно снарядились в военный поход!
Еще не утих попутный ветер Ла-Манша и еще свежо дыхание туманного Лондона, а впереди уже новые приключения, полные страшных опасностей и удивительных подвигов.
Вперед, мушкетеры! Вперед, храбрецы! Вперед - в Ла-рошель!..
Дул муссон
Я не часто бывал в кино и давно уже ждал сегодняшнего дня. И вот он настал, но денег у меня не было: я потерял их. Я обыскал все карманы, и лестницу в доме, и двор, по которому шел, до самых ворот. А вдруг я выбросил деньги, доставая платок? Я очень верил, что сегодня, в воскресенье, обязательно попаду в кино. Я радовался этому всю неделю… Я радовался утру того дня, когда пойду в кино. И тому, как буду идти. И как загляну в кассу. И даже когда мне оторвут билет, даже тогда мое счастье останется нетронутым.
