Плач ярославны перевод лихачева. Плач Ярославны (древнерусский текст в реконструкции Дмитрия Лихачёва)

Плач Ярославны (древнерусский текст в реконструкции Дмитрия Лихачёва)

На Дунаи Ярославнынъ гласъ ся слышитъ, зегзицею незнаема рано кычеть: «Полечю, — рече, — зегзицею по Дунаеви,

омочю бебрянъ рукавъ въ Каяле реце, утру князю кровавыя его раны

на жестоцемъ его теле».

Ярославна рано плачетъ въ Путивле на забрале, аркучи: «О ветре, ветрило! Чему, господине, насильно вееши? Чему мычеши хиновьскыя стрелкы

на своею нетрудною крилцю

на моея лады вои?

Мало ли ти бяшетъ горе подъ облакы веяти,

лелеючи корабли на сине море?

Чему, господине, мое веселие

по ковылию развея?»

Ярославна рано плачеть

Путивлю городу на забороле, аркучи:

«О Днепре Словутицю! Ты пробилъ еси каменныя горы

сквозе землю Половецкую.

Ты лелеял еси на себе Святославли носады

до плъку Кобякова.

Възлелей, господине, мою ладу къ мне, а быхъ не слала къ нему слезъ

на море рано».

Ярославна рано плачетъ

въ Путивле на забрале, аркучи:

«Светлое и тресветлое сълнце! Всемъ тепло и красно еси: чему, господине, простре горячюю свою лучю

на ладе вои?

Въ поле безводне жаждею имь лучи съпряже,

тугою имъ тули затче?»

Прысну море полунощи, идутъ сморци мьглами. Игореви князю богъ путь кажетъ

изъ земли Половецкой

на землю Рускую,

къ отню злату столу.

*****

Валерий Темнухин

Плач Ярославны

До окраин, горечи полны,

Не кукушки всхлипы долетают –

Ярославны, Игоря жены.

В первый день печального похода,

В тяготах разлуки и тревог,

Вглядываясь в сумрак небосвода

И немую даль земных дорог,

Рано утром одинокой птицей,

Руки, словно крылья, распластав,

Причитает зорям-багряницам,

Причитает с болью на устах:

« С вольным ветром по речным долинам,

В тишину недобрую полей

Полечу в тоске неодолимой

Горьким плачем верности моей.

Стонами кукушки неприметной

Проберусь туда издалека,

Где в кровавой дымке предрассветной

Засверкала грозная река.

А, потом, над ней, Каялой тёмной,

Промелькну, хранимая судьбой;

Не крылом коснусь волны бессонной –

Белым шёлком с нитью золотой;

Белым шёлком на моей одежде,

На её крылатых рукавах.

Безоглядно верная надежде,

Поспешу, превозмогая страх.

И, когда увижу поле брани,

Буйных трав растерзанную гладь,

Князя дорогого окликать.

Там, в поток невзгод бросаясь смело,

Одиноких дум сорву печать;

Милого израненное тело

Стану, как умею, врачевать:

Белым шёлком, смоченным водою,

Кровь на ранах мужу оботру,

И дыханье смерти роковое,

Словно призрак, сгинет на ветру…»

Разгорелась битва утром рано –

На Дону мечи обнажены.

А в Путивле плачет Ярославна,

Причитает с крепостной стены:

«Ветер, ветер! Что ты поневоле

Налетаешь, преграждая путь?

К дальним грозам отметая горе,

Ласково ладьи качая в море,

Мало в синеве свободно дуть?

Как на крыльях, мчишь под небесами,

Бьёшься против мужа моего:

Всё быстрее гонишь над полями

Тучи стрел на воинов его!

Что ты, повелитель, как в ненастье

Кружишь вихри?

И всё круче бой!

…И моя мечта о тихом счастье

В ковылях развеяна тобой…»

На второй день битвы, ранним утром,

Над Путивлем, с крепостной стены,

«Днепр Славутич! Силою полны

Пенятся твои живые воды,

Прорезая даже камень гор,

В том краю, где волею природы

Диких трав раскинулся простор,

А земля – под властью половецкой.

Ты, всегда бесстрашен и могуч,

В дальний путь с дружиной молодецкой

Уносился от высоких круч

Киева, князей великих града,

И, ладьи качая на волне,

Святослава, мужниного брата,

Вёл к вершинам славы на войне.

Увлекал вперёд над бездной мрака,

Через тьму препятствий и невзгод

До становищ грозного Кобяка,

Хана половецкого. И вот

Вмиг волною княжеских клинков

Разметало войско степняков.

Так верни с победой, господин мой,

Мужа на сверкающей волне,

Чтобы, как и прежде, быть любимой,

Будущему радоваться мне;

Чтобы не вставала утром рано,

Не лила потоки горьких слёз;

Чтобы ты под пологом тумана

Все печали за море унёс!»

Третий день грохочет бой неравный

На степной далёкой стороне,

Слышен ранним утром на стене:

«Свет мой, Солнце Ясное! Ты трижды

На заре вставало над землёй;

Простирая в сумрак луч надежды

Обещало славу и покой.

Солнце полдня, солнце зорь закатных,

Солнце ранней утренней зари!

Проплывая в далях необъятных

Ласково на землю посмотри;

Приноси тепло и свет любому,

Согревая души красотой!

Так зачем сверкаешь по-иному –

Видно, подменённое судьбой!

Что, владыко, жгучими лучами

Настигаешь храбрые полки;

Тяжкий зной колеблешь над полями,

Точно волны призрачной реки?

Жажда, посильнее вражьей сабли,

Так и ходит всюду по пятам

В тех полях, где нет воды ни капли,

Где любимый с воинами –

Там

Гневом распалила степь глухую…

Русичам сжимая луки,

Ты

Тетиву расслабило тугую –

Стрелам нет ни сил, ни высоты;

Русичам усталым ты всё чаще

Кожаный колчан полупустой,

Стрелы прогибая в нём, скрипящем,

Накрываешь гибельной тоской…»

*****

Нет, не спорить людям с небесами,

Коль друг с другом справиться невмочь!

Заходило страшными волнами

Море смерти в грозовую ночь:

Паруса круша, живое раня,

Смерчем завилась ночная жуть!

Молний в небесах рвануло пламя –

Словно Бог всевидящий перстами

Игорю указывает путь

Из пучины бед – к степному долу,

И в раздолье русской стороны;

К золотому отчему престолу

Вопросы на засыпку

Этот вопрос не дает мне покоя с тех самых пор, как я задумался о подлинности древней поэмы «Слово о полку Игореве». Исследователи уверяют нас, что поэма была широко распространена на Руси, что ее образы использованы другими авторами в своих трудах. Давайте согласимся с таким мнением.

Но тут же возникает вполне нетривиальный вопрос: почему ни одного экземпляра поэмы не сохранилось? Я уточняю. Ни одного экземпляра древнего списка хотя бы ХVI или XVII века, не говоря о более древних веках, как ни странно, не сохранилось. Если поэма была столь популярной, что ее цитировали, то не могли же исчезнуть все до одного экземпляра.

Или кто-то преднамеренно уничтожал все подлинное и заменял фальшивками?

Был какой-то один единственный текст найден вместе с другими, с него сделали две копии и подготовили в 1800 году публикацию, но и этот текст и часть тиража сгорели в большом московском пожаре 1812 года вместе с древними манускриптами Мусина-Пушкина. Рукописи сгорели, а дом, где они хранились, стоит до сих пор. Их, видимо, вынесли для того, чтобы от них не осталось и следа. Похоже, что кто-то был очень заинтересован, чтобы древние рукописи сгорели: нет документальных свидетельств, нет фактов, чтобы опровергать ту ложь, которая положена с фундамент отечественной истории. По сути все древности на Руси позднего происхождения, они созданы в основном после воцарения Романовых, то есть в XVII веке и позднее. А где шлемы, мечи, доспехи, колокола, короны, державы, скипетры, печати, ярлыки, грамоты и просто письма русских царей и великих князей доромановской России? Наконец, где гробы и саркофаги великих князей и царей? Все исчезло, все уничтожено или заменено дешевыми подделками, как и сама история России.

На мой взгляд, «Слово о полку Игореве» - это ярко выраженная подделка более позднего времени, иллюстрация к той истории, которую изготовили иностранцы по заказу русских царей из династии Романовых. Я не исключаю, что при создании «Слова о полку Игореве» авторы подделки пользовались какими-то действительно талантливыми произведениями русской словесности, древними манускриптами, какими-то рукописями на русском языке. Поэма – я это хочу отметить особо – не столь гениальна, как об этом толковали и толкуют комментаторы. Просто российское общество находится под гипнозом многочисленных комментариев и хвалебных отзывов. Бесспорно, есть в поэме талантливо исполненные фрагменты, местами неповторима лексика, четко продуман сюжет. Произведение тщательно выстроено, имеет сложную композицию. И все же это не подлинник. В пользу подделки свидетельствуют многие факты, в том числе плач Ярославны.

Надо особо отметить, что плач – принадлежность очень популярного в свое время литературного течения - сентиментализма. Сентиментализм (от французского sentumentalisme < sentiment «чувство») как литературное течение возник в конце XVIII – начале XIX века, направленное в противовес просветительскому рационализму. То есть чувства и чувствительность были противопоставлены хищничеству и торговому расчету. Яркими выразителями сентиментализма были Жан Жак Руссо во Франции, Лавренций Стерн в Англии, Фридрих Шиллер в Германии, Николай Карамзин в России. Само появление такого направления в литературе очень закономерно, даже в рамках официальной истории.

К XVIII веку завершился раскол мировой империи, закончилась эпоха жестоких разборок и междоусобных войн. Было разделено имущество старого имперского центра в Европе и захвачены победителями огромные заморские территории. Прежний единый мир с одним управляющим центром поделен на несколько, единая гигантская империя, занимающая все известные к тому времени материки, расколота, и новые правители монополий вдруг почувствовали себя очень значительными фигурами, сели на богато украшенные троны и взяли в свои руки золотое яблоко с крестом в качестве древнего символа единой верховной царской власти.

Из колоний теперь везут в Европу золото, серебро и дешевые товары, все схвачено, за все заплачено. История переделана в угоду правящей Реформации. Церковь раскололась на три великие течения. Пора остановиться, оглядеться, подумать о душевном состоянии верхушечного слоя общества. Но к этому времени образование стали получать и те, кто был на более низких социальных ступеньках. Они тоже начинают требовать своей доли от единого пирога. Выясняется, что они-то более других пострадали в ходе реформационных преобразований. У людей в новых метрополиях появилось больше свободного времени, которое можно использовать на самообразование, на чтение книг, за занятие художественным творчеством. Литература стала еще одним способом наживы. И услужливые литераторы, похоже, не без влияния религиозной литературы, стремятся выжать слезу у просвещенного читателя. За такие произведения больше платят. Не сентиментализм ли с его слезливостью вывел на площади народ, который начал класть на плахи своих прежних правителей? Впрочем, это тема для особого разговора.

Уточняю. Плач как жанр становится одним из самых главных направлений сентиментализма.

Вслед за автором апокалипсиса Святым Иоанном Богословом, напуганным якобы предстоящим будущим, герои литературных произведений начинают не только плакать, но и рыдать. Апокалипсис – предшественник сентиментализма, между ними нет многовекового разрыва, как нас пытаются убедить. Это плоды близких эпох, только апокалипсис рассказывает о событиях, которые предшествовали расколу мировой империи. Если можно грубо выразиться, то Иоанн рыдает о судьбе всего человечества в канун великого раскола, а сентиментализм как бы подводит итоги и завершает раскол, рыдая о судьбах конкретного человека. То есть к моменту зарождения сентиментализма новый мир слегка зализал уже нанесенные раны на теле и приступил к врачеванию душевных травм. Между этими событиями, апокалипсисом и сентиментализмом, – работа историков, хронистов, философов, которые разнесли события по хронологической шкале и создали новую, фальшивую канву мировой истории. Теперь требовалось эту канву наполнить фактами.

«Слово о полку Игореве» по сути – иллюстрация к той будущей истории России, которую потом напишет Николай Карамзин по инструкциям, полученным в научных центрах Западной Европы, по шпаргалкам, подготовленным иностранцами в Российской Академии Истории. Карамзин предварил свою работу над поэмой и историей Государства Российского поездкой по просвещенной Европе и «Письмами русского путешественника».

В «Слове о полку Игореве» одна из самых ярких сцен – плач княгини Ярославны. И хотя это литературное произведение, созданное в полном согласии с канонами сентиментализма, комментаторы зачем-то разыскали якобы подлинных прототипов. Ярославне якобы соответствует Ефросинья Ярославна, дочь Ярослава Владимировича Галицкого, «Осмомысла», вторая жена (с 1184г.) Игоря Святославича.

Когда твердо уверен и четко осознаешь, что история России была другой, отчетливо замечаешь и промахи «фальшиводельцев».

Плач, казалось бы, всегда сопровождал Русь, такую судьбу ей уготовили, быть униженной и обиженной. Ситуация сохраняется якобы с древнейших времен до настоящего времени. Народ, который обладает очень высокой степенью выживаемости и оптимизма, который в недавние времена объединял еще шестую часть суши, народ, который до сего дня обладает уникальным, очень выразительным и образным языком, не может иметь такой истории, которая ему оставлена западными реформаторами.

Русских, как и турок, просто выкинули из мирового исторического процесса. Почему? Русские даже в условиях жесточайшего террора власти и оккупации сохраняют и оптимизм, и трезвый взгляд, и стремление к справедливости.

Плакать – это прослезиться, проливать слезы, слезно скорбеть или умолять. Рыдать – это вопить, плакать вслух, навзрыд, воем. Плакать – это более искреннее выражение чувств. Рыдать – чаще всего работа напоказ, для оценки другими. И вовсе не случайно, в русском языке в прошлом появилось слово рыдальщицы, так называли в народе профессиональных плакальщиц по чужим покойникам. Плакальщица – это своя, рыдальщица – за деньги, за какую-то услугу, милость или за товар, это напоказ.

Плач Ярославны – это все-таки искренний плач, искренняя забота о ком-то, но вряд ли об Игоре. Плач Ярославны – это очень выразительная вставка в поэме, но она почти не связана с другими частями.

Вчитайтесь в тексты поэмы, и вы почувствуете нестыковки. Давайте разбираться вместе. Ярославна плачет по своему мужу, уехавшему далеко на войну. Он может погибнуть. Ярославна как бы мысленно сопровождает его в пути и ведает, что в каждый момент с ним происходит. Я знал немало людей, которые на больших расстояниях чувствуют душевное состояние своих близких: они спокойны, пока у их родственников все нормально, но чувствуют тот момент, когда родные попадают в беду. Ярославна почувствовала беду, свалившуюся на ее мужа, она словно незримо сопровождала его в походе, но – и это очень странно – она ни разу не называет князя по имени. Почему? А может быть, муж не был князем? А может быть, ее муж воевал совсем в другом месте? А может быть, у него было совсем другое имя? Количество вопросов возрастает. Закрадываются сомнения в достоверности событий, а от них недалеко до предположения, что в переписанном откуда-то отрывке не было никакого имени.

И вот что еще странно. «На Дунаи Ярославнын глас ся слышит» (цитируется по древнерусскому тексту, считающемся официальным). Что там слышится? «Полечю – рече – зегзицию по Дунаеви, омочу дебрян рукав в Каяле реце, утру князю кровавые раны на жестоцем его теле».

Сразу возникает вопрос, почему речь о Дунае, если Игорь вместе с братом повели свои дружины на Дон или Донец, как отмечено в некоторых комментариях? Дунай течет совсем в другом месте. Может быть, в той древней поэме, из которой позаимствован этот выразительный отрывок, действие происходило на Дунае?

Впрочем, может быть, Ярославна родом откуда-то с Дуная, ведь романовские историки помещают летописную Галицкую Русь где-то возле Дуная. Возможно, эту территорию назначили быть Галицией потому, что на старых имперских гербах была такая территория, и Романовы решили обозначить ее как бы в своих владениях. В частности, историки уверяют, что Галицкий князь Ярослав Святославич, отец Ярославны, управлял не только Киевом, но и Венгрией. Следы Галиции есть на юге Польши, в северных Карпатах, но в этом случае у Ярославны не должно быть воспоминаний о Дунае.
В обращении к Днепру Ярославна уточняет: «Возлелей, господине, мою ладу ко мне, а бых не слала к нему слёз на море рано». Из текста плача следует, что лада Ярославны воюет где-то на Дунае возле моря, а вовсе не на Дону. А потому и к Днепру она обращается только потому, что это кратчайший путь до моря и по нему до устья Дуная.

Одного этого факта достаточно, чтобы заметить подделку. Можно сказать, что это приспособленный к данному месту отрывок из какого-то не дошедшего до нас подлинного произведения прошлого. Так школьник вставляет в свои сочинения отрывки из чужих произведений, подгоняет их под свою тональность, пытается убедить всех, что это он сам додумался до этого, но на каком-нибудь пустяке обязательно споткнется. Плач Ярославны тоже выделяются и уличает переписчика в подделке. Казалось бы, пустяки – имя любимого князя не названо, место битвы указано возле моря - но они и подводят фальсификатора. Попытаемся во всем этом разобраться.

Путивль сегодня город не российский, а украинский, он стоит на реке Сейм, которая впадает в Десну, приток Днепра. Значит, и в старину, о которой рассказано в «Слове», он стоял на той же реке. Новгород-Северский, стоящий на реке Десне, – это ныне тоже украинский город, а по словам комментаторов «Слова», в прошлом им владел потомок черниговских князей Игорь Святославич (якобы 1150 – 1202), сын Святослава Ольговича, внук Олега Святославича, прозванного «Гориславичем». Два города, Новгород-Северский и Путивль, между ними менее ста километров. В одном произведении два эти города притянуты за уши. Между ними никакой прямой связи, если не учитывать комментариев, в которых Ярославну называют второй женой князя Игоря. Князь Игорь княжил в Новгороде-Северском, там, видимо, имел добротный дом, а жену оставил где-то за сотню верст в Путивле. Почему? Объяснения этому нет.

«Ярославна рано плачет в Путивле на забрале». Забрало, по Далю, подъемная решеточка впереди шлема, для лица, личник, наличник. По аналогии представляем древнерусский город. Забрало, похоже, это - укрепленная лицевая часть города, въездные ворота с надвратными построениями. Значит, когда в переводе мы читаем «на стене», это не совсем верно. Само слово забрало очень интересно и выразительно, она показывает, что за счет него как бы слегка расширяется то, чем владеешь. У крепости это, похоже, тоже решетка, выдвинутая вперед, стоящая перед воротами. Могли забралом назвать и весь комплекс укреплений у въездных ворот.

А в одном из современных переводов, адресованных школьникам, отмечено:
«Ярославна рано поутру плачет в Путивле-городе на стене зубчатой». Откуда появилась эта стена зубчатая? Уж если переводить прозой, то надо быть до предела точным.

Знаменитый поэт Василий Жуковский тоже не совсем верно перевел это место? У него «Ярославна плачет на стене».
А что говорится в других переводах? В переложении Аполлона Майкова читаем:
«Игорь слышит Ярославнин голос…
Там она, в Путивле, раным-рано
На стене стоит и причитает…»

В поэме нет ни слова о том, что она стоит. Стоит – это слишком театрально, напоказ, а Ярославна искренне тоскует по мужу. Она одинока в своем горе.

А вот Николай Заболоцкий верно прочел это место в поэме:
Далеко в Путивле, на забрале,
Лишь заря займется поутру,
Ярославна, полная печали,
Как кукушка, кличет на юру.

Очень известный иллюстратор «Слова» В.А. Фаворский на своих гравюрах изобразил Ярославну на стене деревянного городка. В тех местах на Руси ставили белокаменные стены из тесаного природного камня с известью, и делали это не из прихоти, а по необходимости, поскольку это уже лесостепь и с древесиной, из которой можно строить крепости, напряженка.

Итак, «Ярославна рано плачет в Путивле на забрале». В соответствии с традициями устного народного творчества, да и многих литературных произведений, Ярославна трижды делает свои обращения: к ветру («О, ветре, ветрило!»), к реке («О, Днепре Словутицю!»), к солнцу («Светлое и тресветлое солнце!»)

Вы ничего странного не заметили? Игорь отправился с дружиной на Дон, а Ярославна собиралась лететь зегзицею на Дунай. Игорь ехал на Дон через Курск. Помните, он дожидается милого брата Всеволода, а у того уже дружина на запряженных лошадях под Курском дожидается. Но ведь верхний Дон и Дунай вообще в разных сторонах.

Ну, допустим, Ярославна была безграмотной и не изучала географию. Но автор-то куда глядел? Если судить по тексту, то он был очень образованным человеком своего времени.

И это еще не всё. Игорь со Всеволодом и дружинами отправились на восток или юго-восток. Битва с половцами идет где-то на Дону, а Ярославна обращается к Днепру. А эта река совсем в другой стороне, ведь Сейм течет от Путивля на запад, а Десна на запад и юго-запад до слияния севернее Киева с Днепром.

Есть логика в том, что Ярославна встает на рассвете, пока никого еще нет и никто не мешает, и обращается к восходящему солнцу, потом к ветру. Муж с воинами где-то там же. Логичнее обратиться к Дону, он там же, в той стороне, где восходит солнце. Но Ярославна обращается к Днепру. Почему? На этот вопрос мы уже ответили: через Днепр легче попасть к морю, а через него в устье Дуная. Все, что говорится об Игоре, и все, что говорится об Ярославне, – это два разных литературных произведения.

А теперь смотрим завершающие строки поэмы. Игорь из плена прибегает в Киев. Но это же не его вотчина. Его дом в Новгороде-Северском, его вторая жена Ефросинья Ярославна, если верить комментариям, ждет князя в Путивле. А он бежит в Киев, мимо собственного дома, мимо местонахождения жены, прямо к тестю. Вот тот обрадуется своему зятю, который дружину потерял, половцев привел на родную землю, а сам ни с чем явился на его великокняжеский двор! Почему? Где логика для объяснения такого поступка? Домой же Игорю ближе, чем в Киев: и ответ перед великим князем, да еще тестем держать не надо, ведь время – лучший лекарь, и с женою поскорее встретиться, она своими действиями поможет и с тестем разногласия уладить, и гнев великого князя смягчить. Опасно приносить плохую весть, можно попасть под крутую руку.

А половецкие ханы Гзак и Кончак рассуждают о том, что если сокол летит к родному гнезду, то не позарится он на красных девиц. А если позарится, то может этих красных девок и с собой увезти. А сокол-то этот мимо дома да в чужое княжество, в Боричев, предместье Киева, на богослужение. Словом, опять противоречие здравому смыслу.

Вот таких же противоречий много в мировой истории, как в комедии Грибоедова: шел в комнату, попал в другую.

Нечто подобное случилось с Колумбом: плыл в Индию, приплыл в Америку, открыл Новый Свет. Отправился в дальнее путешествие якобы из Палоса, маленького портового городка, которого и след в современном мире простыл, а приплыл в Барселону, на торжества к испанскому королю. А это лишних 700-800 километров. Или на бумаге и не столько можно показать?

Магеллан якобы дал название Тихому океану. Океан совсем не Тихий, но если Магеллан осуществлял военную экспедицию по захвату для Европы новых земель и не встретил на островах Тихого океана яростного сопротивления аборигенов, то тогда можно называть океан Тихий. Похоже, что Джеймс Кук доверился этой оценке и пострадал.

Отсюда вывод: когда где-то начинают врать, то концы с концами сойтись не могут.

Я много прочитал различной литературы, связанной со «Словом о полку Игореве», но откровенно признаюсь, не знаю ответа на вопрос, почему Ярославна плачет в Путивле. Обычно в таких условиях молодую жену оставляли под надзором близких родственников в своем доме, а не где-то за сотню верст неизвестно у кого. В общем, плач Ярославны – это талантливо выполненный отрывок из совсем другого произведения, ничем не связанного с рассказом о неудачном походе князя Игоря.

Древнерусский текст :

На Дунаи Ярославнынъ гласъ ся слышитъ,
зегзицею незнаема рано кычеть:
"Полечю - рече - зегзицею по Дунаеви,
омочю бебрянъ рукавъ въ Каяле реце,
утру князю кровавыя его раны

на жестоцемъ его теле".
Ярославна рано плачетъ
въ Путивле на забрале, аркучи:
"О ветре, ветрило!
Чему, господине, насильно вееши?
Чему мычеши хиновьскыя стрелкы

на своею нетрудною крилцю

на моея лады вои?

Мало ли ти бяшетъ горе подъ облакы веяти,

лелеючи корабли на сине море?

Чему, господине, мое веселие

по ковылию развея?"
Ярославна рано плачеть

Путивлю городу на забороле, аркучи:

"О Днепре Словутицю!
Ты пробилъ еси каменныя горы

сквозе землю Половецкую.

Ты лелеял еси на себе Святославли носады

до плъку Кобякова.

Възлелей, господине, мою ладу къ мне,
а быхъ не слала къ нему слезъ

на море рано".
Ярославна рано плачетъ

въ Путивле на забрале, аркучи:

"Светлое и тресветлое сълнце!
Всемъ тепло и красно еси:
чему, господине, простре горячюю свою лучю

на ладе вои?

Въ поле безводне жаждею имь лучи съпряже,

тугою имъ тули затче?"

На современном русском (мой)

"Полечу,- кукует,- я Дунаем в дали,
там рукав шелковый омочу в Каяле,
утру князю кровь, омою злые раны
на его болящем теле после брани."

Голосит в Путивле Ярославна
на забрале в сизой дымке ранней:
"0 ветрило, ветер легкокрылый!
Почему ты веешь всею силой?
Почему мчишь хиновские стрелы
на ратаев моей Лады смелых?
Мало ль тебе в горах тучи веять,
в синем море корабли лелеять?
Для чего, могучий, тебе надо
в ковылях губить мою отраду?

В городе Путивле брезжут дали,
плачет Ярославна на забрале:
"0 Славутич-Днепр, река, как море!
Ты пробился к половцам сквозь горы,
нёс, лелеючи, насады Святослава
потоптать Кобяка полчище на славу.
Мою Ладу возлелей ко мне, смой горе,
слать с зарёй ему не буду слёзы к морю."

Плачется, кручинясь, Ярославна
на стене Путивля утром рано:
" Солнце светлое, пресветлое светило!
Всем тепло ты красное дарило.
Ныне что лишь половцев ласкало,
а на ратных Лады жар лучей пускало?
им в безводном поле жаждой луки гнуло,
им колчаны к горю зноем затянуло?"

На малорусском Т. Шевченко:

В Путивлі-граді вранці-рано
Співає, плаче Ярославна,
Як та зозуленька кує,
Словами жалю додає.
«Полечу,— каже,— зигзицею,
Тією чайкою-вдовицею,
Та понад Доном полечу,
Рукав бобровий омочу
В ріці Каялі. І на тілі,
На княжім білім, помарнілім,
Омию кров суху, отру
Глибокії, тяжкії рани...»

І квилить, плаче Ярославна
В Путивлі рано на валу:
«Вітрило-вітре мій єдиний,
Легкий, крилатий господине!
Нащо на дужому крилі
На вої любії мої,
На князя, ладо моє миле,
Ти ханові метаєш стріли?
Не мало неба, і землі,
І моря синього. На морі
Гойдай насади-кораблі.
А ти, прелютий... Горе! Горе!
Моє веселіє украв,
В степу на тирсі розібгав».

Сумує, квилить, плаче рано
В Путивлі-граді Ярославна.
І каже: «Дужий і старий,
Широкий Дніпре, не малий!
Пробив єси високі скали,
Текучи в землю половчана,
Носив єси на байдаках
На половчан, на Кобяка
Дружину тую Святославлю!..
О мій Словутицю преславний!
Моє ти ладо принеси,
Щоб я постіль весела-слала,
У море сліз не посилала,—
Сльозами моря не долить».

І плаче, плаче Ярославна
В Путивлі на валу на брамі,
Святеє сонечко зійшло.
І каже: «Сонце пресвятеє
На землю радість принесло
І людям, і землі, моєї
Туги-нудьги не розвело.
Святий, огненний господине!
Спалив єси луги, степи,
Спалив і князя, і дружину,
Спали мене на самоті!
Або не грій і не світи.
Загинув ладо... Я загину!»

4 іюня , СП6

Плачем Ярославны начинается новая часть «Слова», которая следует за «золотым словом Великого Святослава», обращённом к русским князьям. В этой связи можно отметить, что жена Игоря, как и жена буй тура Всеволода, названа не по имени, а по отчеству. Это важно, так как их отцы, сильные князья, из родственных соображений должны по призыву Великого Святослава прийти на помощь Ольговичам и «отмстить за раны Игоревы».
Плач Ярославны состоит из вступления про зегзицу и трёхчастного обращения к ветру, Днепру Славутичу и солнцу. Рассмотрим вступление.

На Дунаи Ярославнынъ гласъ слышитъ, зегзицею незнаемь рано кычеть.
«Полечю, – рече, – зегзицею по Дунаеви,
омочю бебрянъ рукавъ въ Каял; р;ц;,
утру князю кровавыя его раны на жестоц;мъ его т;л;». (168 - 171)

ДУНАЙ
О Дунае говорилось выше (см. «Девицы поют на Дунаи…»). Обычно это место понимается так: на реке Сейме, что протекает у стен Путивля, слышен голос Ярославны. При этом полагается, что любая река, и в том числе Сейм, может быть названа Дунаем. Поэтому и говорится: «на Дунае слышен голос Ярославны». Это официальная точка зрения (Лихачёв).
Однако по нашему мнению данную фразу можно толковать иначе:
Два предыдущие раза Дунай назывался в связи с Ярославом Осмосмыслом, отцом Ярославны. Связь этих двух фрагментов подчеркивается тем, что каждый из них предваряет обращение к Рюрику и Давыду. Считая Дунай в данном отрывке тем же самым Дунаем, что и раньше, понимаем это место буквально: на Дунае (родине княжны, в Галицком княжестве) Ярославнин глас слышен (отец слышит как плачет по мужу его дочь)…
Впрочем, в последнем фрагменте с Дунаем «Девицы поют на Дунаи…», возможно, имеется в виду конкретное место на Дунае, которое стоит поискать неподалёку от места проживания «готских дев».
Так или иначе, свой мысленный полёт Ярославна начинает с Дуная и по Дунаю.
Представляется, в плаче Ярославны называются и связываются между собой несколько отдалённых географических точек – Дунай, Каяла, Путивль и Днепр Славутич.
Просьба к русской реке Днепру Славутичу «прилелеять» её ладу к ней – это просьба о помощи к Киеву, т.е. к Святославу и Рюрику. Дунай (в устье) – согласно «Слову», земля, контролируемая Ярославом Осмосмыслом, отцом Ярославны. Поэтому упоминание Дуная – это обращение к отцу: «Стреляй, господине, Кончяка, поганаго кощея, за землю Русьскую, за раны Игоревы, буего Святъславличя!». Путивль - город на границе Новгород-Северского княжества (здесь находится Ярославна), Каяла - место поражения и плена Игоря.

«ПОЛЕЧУ ЗЕГЗИЦЕЮ ПО ДУНАЕВИ»
Про зегзицу и её «незнаемость» говорилось выше (см. «зегзицею незнаема рано кычет»). Относительно мысленного полёта Ярославны заметим, что он зеркален мысленному бегу Игоря в чутком сне:
«Погасоша вечеру зари. Игорь спитъ, Игорь бдитъ, Игорь мыслію поля м;ритъ отъ Великаго Дону до Малаго Донца.»
Как и во многих фрагментах раньше, начиная с Мысленного Древа Бояна, Ярославна и Игорь образуют пару: она летит птицей, а он бежит волком (в данном эпизоде неназванным, но подразумеваемым, как волк из второго фрагмента с Мысленным Древом). Правда, бегут они не вместе, а навстречу друг другу.

КАЯЛА
Река Каяла, где происходила битва, не идентифицирована. Есть мнение, что название её образовано от глагола «каять». Этому вроде бы способствует сам автор:
«Ту н;мци и венедици, ту греци и морава поютъ славу Святъславлю, кають князя Игоря, иже погрузи жиръ во дн; Каялы…»
Из соображений симметрии понимаем, что слово «кают» означает понятие, противоположное «пению славы», т.е. бесславят, осуждают, корят.
И всё же, возможно, производя имя реки от слова «каять», мы путаем причину со следствием. Действительно, автор обыгрывает созвучие имени реки со словом «каять», но из этого не следует, что река названа по глаголу «каять». Ведь и в летописи она названа Каялой. Имело бы смысл поискать имя реки в половецком наречии. Хотя с другой стороны, может быть, небольшая безвестная речка и была названа русскими по печальному событию, произошедшему на её берегу. (Другая «плохая» река в тексте – Стугна – напоминает «стужу» (холодные ключи?) В тексте про неё сказано, что она имеет «худую струю», т.е. в том числе и холодную. Плюс печальные события на ней происшедшие и утонувшего в ней юного князя.)

За прелюдией про зегзицу и Дунай следуют три равные по объёму части обращения Ярославны к ветру, Днепру и солнцу:

«О, в;тр; в;трило! Чему, господине, насильно в;еши?
Чему мычеши хиновьскыя стр;лкы на своею нетрудною крилцю на моея лады вои?
Мало ли ти бяшетъ гор; подъ облакы в;яти, лел;ючи корабли на син; мор;?
Чему, господине, мое веселіе по ковылію разв;я?». (172 – 176)

Ярославна рано плачеть Путивлю городу на заборол;, аркучи:
«О, Днепре Словутицю! Ты пробилъ еси каменныя горы сквоз; землю Половецкую.
Ты лел;ялъ еси на себ; Святославли носады до плъку Кобякова.
Възлел;й, господине, мою ладу къ мн;, а быхъ не слала къ нему слезъ на море рано».
(177 – 180)

Ярославна рано плачетъ въ Путивл; на забрал;, аркучи:
«Св;тлое и тресв;тлое слънце! Вс;мъ тепло и красно еси!
Чему, господине, простре горячюю свою лучю на лад; вои? Въ пол; безводн; жаждею имь лучи съпряже, тугою имъ тули затче». (181 – 183)

ЛЕВО – ПРАВО – ЛЕВО
Обращение к ветру и солнцу аналогичны – Ярославна корит их за то, что в той битве они приняли сторону половцев. Эти обращения начинаются одинаково: «Ярославна рано плачетъ въ Путивл; на забрал;, аркучи». В отличие от этих двух обращений, обращение к Днепру Славутичу качественно отличается от них: Ярославна напоминает ему помощь русским воинам в 1184 году и просит принести милого домой. Как бы подчёркивая особую важность среднего обращения, призыв к Днепру Славутичу начинается немного иначе: «Ярославна рано плачеть Путивлю городу на заборол;, аркучи».
Обращаясь к ветру и солнцу, Ярославна смотрит в сторону половецкой степи, тогда как обращаясь к Днепру, Ярославна смотрит в сторону Киева и просит у него поддержки (также как упоминание Дуная есть обращение за помощью к Ярославу Осмосмыслу). Таким образом, Ярославна простирает руки в разные стороны, как это правильно изобразил И.Г.Блинов на миниатюрах к своей рукописной книге 1912 года.

В ПУТИВЛЕ НА ЗАБРАЛЕ
Путивль – удельный город Владимира Игоревича, пасынка Ярославны. Кстати, в результате поражения русичей на Каяле, Путивль был осаждён половцами, но не взят.
Забрало – это укреплённая стена города. Как таковое, будучи границей, оно наполняется свойственным для русской традиционной культуры сакральным значением любой границы. В данном же случае забрало Путивля, помимо обычного значения границы-межи, буквально превратились в границу «свои – чужие». Учитывая это, возможно, Ярославна, обращаясь к ветру и солнцу, смотрела туда, где происходила битва или был в плену Игорь, т.е. в сторону половецкой земли. Соответственно, обращаясь к Днепру, она смотрела в сторону русских – Путивля и Киева. (Может это и значит «плачет Путивлю городу»?)
В своё время Набоков саркастично заметил, что для пасынка у Ярославны слёз не нашлось. Однако это не совсем так. Владимир, один из четырёх князей-солнц, участников похода, косвенно среди прочих называется в обращении к солнцу:
Светлое и тресветлое солнце = 1 + 3 = Игорь + (Всеволод + Святослав + Владимир)

КОГДА ПЛАКАЛА ЯРОСЛАВНА?
В обращении к ветру и солнцу Ярославна говорит не об Игоре, а о его воинах, которые погибли из-за неблагосклонности к ним данных стихий. Тогда как в обращении к Днепру Славутичу она просит принести к ней её любимого. Из этого можно заключить, что Ярославна уже знала о поражении русичей в битве, но знала также, что муж её жив и находится в плену.
К слову, половцы разлучили пленённых князей и развели по четырём станам. Далее они назначили за пленных князей большой выкуп. При этом за старшего князя, Игоря Свяитославича, выкуп был огромным и, кроме того, было поставлено условие, что он должен быть выкуплен последним.
Плач Ярославны возымел действие:
«Прысну море полунощи, идутъ сморци мьглами. Игореви князю Богъ путь кажетъ изъ земли Половецкой на землю Рускую, къ отню злату столу.» (184)

«Ярославна рано плачет...»