В этой гипотезе я не нуждался. Об одной ненужной гипотезе

Наполеон сближается с институтом

К 1799 году положение Франции существенно изменилось. Территория республики расширилась, а грабеж населения стран, побежденных войсками Бонапарта, позволил укрепить финансы Франции. Положение крупной буржуазии, благодаря этим событиям, укрепилось. Ей оставалось лишь окончательно упрочить свое положение. Однако внутреннее положение не позволяло крупной буржуазии быть вполне уверенной в том, что завоеванные ею позиции будут сохранены.

В стране продолжалось непрерывное брожение. Недобитые роялисты время от времени устраивали путчи и грозили восстановить ненавистный феодальный порядок. С другой стороны, угнетенный и голодающий пролетариат столицы и мелкая буржуазия все еще питали надежду сбросить иго правящего класса богачей. Несмотря на жестокие репрессии, восстания бедноты иногда потрясали столицу и нарушали спокойствие буржуазной верхушки.

Директория со своей нерешительной политикой, морально скомпрометированная, раздираемая внутренними противоречиями, не казалась крупной буржуазии надежным защитником ее интересов. После выступления Бонапарта в Египетский поход Суворов во главе русских войск отнял у французов Италию. В Вандее снова поднимался монархический мятеж.

Директория не могла справиться даже с шайками разбойников, свирепствовавших в стране и мешавших свободной торговле.

Поэтому буржуазия и зажиточное крестьянство, освобожденные от феодального гнета, жаждали только одного – силы, способной защитить завоеванные ими позиции от врага внутреннего – городской и сельской бедноты и внешнего – монархической интервенции.

Почва для военной диктатуры была подготовлена; многие с надеждой смотрели на окрепшую армию, как на силу, которая могла выдвинуть кандидата в диктаторы. Особенной популярностью пользовался молодой генерал Наполеон Бонапарт, который в глазах широких масс был их решительным защитником против посягательств монархистов. Памятно было, как 13 вандемьера (5 октября 1795 г.) он расстрелял из пушек вооруженную толпу, организованную верхушкой буржуазии и монархистами, собиравшуюся разогнать термидорианский состав Конвента. Поэтому и рабочие, мечтавшие о «режиме, при котором едят», не увидели никакой угрозы для себя в том, что храбрый генерал Бонапарт уничтожает ненавистную им директорию.

16 октября 1799 года вернувшийся из Египта Бонапарт, в котором уже видели «спасителя республики», был с рукоплесканиями встречен в Париже. Общий восторг и надежду, что Бонапарт установит в стране «прочный порядок» и создаст «твердую власть», целиком разделял и Национальный институт.

Лично и хорошо знакомый с будущим диктатором, Лаплас больше других радовался возвращению Бонапарта во Францию. Они были старые знакомые и чуть ли не друзья.

Замкнутый, самолюбивый юноша, в котором никто еще не мог заподозрить будущего беспощадного диктатора, в 1784 году вступил в Парижскую военную школу. Избрав своей специальностью артиллерию, Бонапарт слушал лекции Лапласа и Монжа. Лапласу он сдавал выпускные экзамены по математике как экзаминатору королевского корпуса артиллеристов.

Лапласу запомнился начитанный и талантливый юноша, в котором скрыты были общие им обоим честолюбие и настойчивость.

В флореале XII, последнего, года республики (1804) Лаплас писал Наполеону: «Я хочу к приветствиям народа присоединить и свое приветствие императору Франции, герою, которому двадцать лет тому назад я имел счастливую привилегию открыть карьеру, осуществленную им с такой славой и с таким счастием для Франции».

Еще до от"езда в Итальянскую экспедицию Наполеон был близок со многими членами института и этой связи не порывал до конца своей блистательной карьеры.

Наполеон любил, чтобы в «его» государстве блистали имена «его» актеров (как Тальма), «его» писателей (как Шатобриан) и «его» ученых (как Монж). Оказывая им мелкое внимание с высоты своего могущества, он умел действовать на их психологию, пленять их собой, подобно тому, как умел влиять на своих офицеров и солдат. Но повышенный интерес императора к физико-математическим наукам и их представителям лежал в другой плоскости.

Из биографии Наполеона хорошо известно, что в ранней молодости он все свое свободное время посвящал чтению. Больше всего привлекали его внимание военная история, математика и география. На пятнадцатилетнего любознательного и критически настроенного юношу не могли не повлиять уроки таких крупных ученых, энтузиастов науки, как Лаплас и Монж. Особенно увлекало Наполеона артиллерийское дело. Как артиллерист, к тому же выдающийся, он прекрасно понимал, какое значение для развития этого рода оружия имеет механика, позволяющая вычислять траектории снарядов, дальность выстрела, нужную величину заряда и т. д.

В Оксонне в 1788 году Наполеон написал трактат по внешней балистике (по метанию ядер и бомб). Если бы революция не дала выхода его способностям и честолюбию, незаметный артиллерийский офицер, возможно, попытался бы добиться славы на ученом поприще. Поэтому, может быть, не так смешна его фраза, обращенная к Лапласу в период лихорадочной деятельности по устройству Булонского лагеря: «Истинно сожалею, что сила обстоятельств удалила меня от ученого поприща».

После термидорианского переворота подозреваемый в симпатиях к якобинцам двадцатипятилетний генерал с трудом был зачислен в топографическое отделение военного штаба, возглавляемого Карно. В эти месяцы он продолжал усиленно заниматься, посещал астрономическую обсерваторию, где, как говорят, жадно слушал лекции Лаланда. Он возобновил в это время свое знакомство с Лапласом и другими членами института, преимущественно механиками и математиками.

Вскоре после успешного подавления вандемьерского мятежа роялистов Бонапарт оставил свои занятия наукой.

Сделавшись любимцем Барраса, главы Директории, он был назначен главнокомандующим итальянской армией, что его привлекало, конечно, гораздо больше, чем изучение небесных светил.

Вернувшись в декабре 1797 года в Париж после победоносного завершения итальянской кампании, Наполеон при поддержке Талейрана стал добиваться у Директории средств на организацию похода в Египет. Тут Наполеон снова обратился к Национальному институту, но уже не как скромный ученик, а как кумир армии.

Обращение Наполеона к институту свидетельствует о том огромном влиянии, которым в эту эпоху пользовались ученые. Талейран, а потом и сам Бонапарт прочитали в институте доклады о Египте и доказывали, как много выигрывает Франция, обратив процветающую страну в свою колонию. Изучение природных богатств страны невозможно без содействия науки, и Наполеон без труда убедил ученых подать свой веский голос за желательность военной экспедиции в Африку.

Хлопоты Бонапарта увенчались успехом. Готовясь к далекому походу, Наполеон не забыл взять с собой в Африку целую плеяду крупнейших ученых.

Вербовкой ученых занимался Бертолле: «Мы не знаем, – говорил он, – куда отправится армия, но знаем, что ею будет командовать Бонапарт, а мы будем заниматься исследованием стран, по мере покорения их нашими легионами». Кроме крупных ученых, в экспедицию, несмотря на неопределенность ее целей, напросилось сорок шесть человек молодежи из Политехнической школы.

Лаплас не рискнул отправиться в далекое и опасное путешествие. Он не любил рисковать.

Тотчас же по занятии Каира Наполеон основал Египетский институт (22 августа 1798 г.) по образцу Национального института в Париже. Несмотря на кратковременное существование, Египетский институт прославился тем, что его сотрудники успели выполнить множество краеведческих работ, впервые раскрывших перед европейцами страну фараонов и пирамид. В разряд математики института вошли Монж (председатель) и друзья Лапласа – Фурье (секретарь) и Бертолле. Себя Бонапарт тоже не забыл и назначил товарищем председателя того же разряда математики. От президентства он отказался якобы говоря: «Главою института надо сделать не меня, а Монжа; это сообразнее со здравым смыслом».

Уважение Наполеона к институту было так велико, что, как говорит историк Тэн: «Уже в Египте победитель ставил в заголовке своих прокламаций – „Бонапарт, главнокомандующий, член института“, будучи уверен, как говорят, что это будет понятно последнему барабанщику».

Стремительно вернувшись во Францию с твердым намерением принять участие в дележе власти разваливающейся Директории, Наполеон сразу же обратился к Национальному институту. Он заранее хотел заручиться его поддержкой при предстоящем перевороте. Ему надо было за короткие три с половиной недели, отделявшие его приезд от переворота 18 брюмера, перевидать целую вереницу нужных людей.

Закрепить за собой симпатии членов института, являвшихся представителями и вождями французской интеллигенции, Наполеон старался лестью и обещаниями.

Первое же письмо, написанное им в Париже, было адресовано Лапласу и содержало благодарность за присылку ему первого тома «Небесной механики», только-что вышедшего из печати. Вот оно:

«С благодарностью принимаю, гражданин, присланный вами экземпляр вашего прекрасного труда. Первые же шесть месяцев, которыми я буду иметь возможность располагать, пойдут на то, чтобы прочесть ваше прекрасное произведение. Если у вас нет ничего лучшего в виду, сделайте мне удовольствие притти пообедать с нами завтра. Мое почтение госпоже Лаплас».

«Первые шесть месяцев», которыми Наполеон мог бы располагать, конечно, у него уже не нашлись до его ссылки на остров Эльбу.

Зато у Лапласа действительно «не нашлось ничего лучшего», как принять приглашение Наполеона. Вероятно, во время этой интимной беседы Наполеон хорошо прощупал политическое настроение Лапласа, убедился в его полной благонадежности и, быть может, намекнув на будущие милости, даже заручился его поддержкой в Академии.

За семнадцать дней до переворота, 1 брюмера, (23 октября 1799 г.) Бонапарт отправился в институт на обычное заседание. Он вошел в зал, на правах рядового члена занял свое место и внимательно прослушал научные доклады. На следующее заседание, через четыре дня, ему по его просьбе предоставили слово для доклада. Бонапарт сообщил подробности о состоянии Египта и его памятников древности. Он утверждал, что Суэцкий канал, соединявший Средиземное море с Красным, действительно существовал я что по сохранившимся остаткам его возможно восстановить. Он, Бонапарт, распорядился произвести на месте астрономо-геодезическую с"емку и нивеллировку, которые облегчат задачу восстановления канала.

После Бонапарта с дополнительным докладом выступил Монж, подчеркнув научную ценность изысканий и мероприятий Наполеона. Члены института были восхищены, видя во всемогущем генерале «завоевателя-цивилизатора». Недаром про Бонапарта говорили: «Из всех военных – это самый штатский». В сравнении с ним генералы Журдэн, Ожеро, Бернадот, Лаян и другие казались грубыми солдафонами. Ученые наивно воображали, что Бонапарт создает правительство прогрессивное и ученое, максимально поощряющее науки и философию. В их глазах победа Наполеона являлась победой их интересов, политических и идеологических.

В институте началась непрерывная пропаганда в пользу Наполеона, руководимая его спутниками по Египту: Монжем, БертОлле, Вольнеем и Кабанисом.

Лаплас, уже посвященный в эту тайну, вероятно, из своей обычной осторожности держал язык за зубами.

Наполеон всеми мерами поддерживал легенду о своей идеологической близости к энциклопедистам. Вольнея, например, Наполеон заполучил в число сторонников, расхваливая его литературные описания Востока, правдивость которых он теперь мог якобы проверить во время своих экспедиций. Кабанису генерал высказывал свое восхищение с тем актерским «наигрышем», который окружающие раскусили в нем гораздо позже.

Без пяти минут диктатор, он усиленно подчеркивал свои симпатии к последним энциклопедистам эпохи Просвещения, клялся в верности их идеалам и частенько цитировал Руссо, которым немного увлекался в ранней молодости. Готовя меч, генерал часто посещал места, где собирались философы, и в саду госпожи Гельвеции восхвалял «мирное житие на лоне сладостной натуры».

Если бы эти люди знали, что этот «просвещенный атеист» в эполетах из политических соображений восстановит во Франции католицизм, они бы сразу отшатнулись от него. Это было еще то время, когда, например, Нэжон вместе с астрономом Лаландом открыто воевали против религии, продолжая дело Гольбаха и Дидро. Однажды Нэжон на заседании института воскликнул: «Клянусь, что бога нет, и требую, чтобы его имя никогда не упоминалось в этих стенах».

Часто высказывавшееся Наполеоном презрение к религиозным предрассудкам, казалось, гарантировало сохранение материализма как идеологии будущего государства. Кто мог предвидеть, что скоро Первый консул будет открыто спекулировать религиозными предрассудками, излагая в научных кругах свои нелепые теории, будет дразнить своих бывших товарищей и говорить им: «Попробуйте-ка, Монж, с помощью ваших друзей-математиков и философов пошатнуть мою религию». Под друзьями Монжа Наполеон в первую очередь имел в виду астрономов Лаланда и Лапласа. Бывало, что свое неудовольствие выступлениями Лаланда, привыкшего за время революции к полному и открытому «вольнодумству», он высказывал в очень резкой форме. Лаплас был, как всегда, скромен в изложении мыслей, неугодных властителям, и лишь в начале отношений с Наполеоном решался подчеркивать свой атеизм…

Неудачный министр

18 брюмера Наполеон разогнал Совет Пятисот, Директорию и установил консулат, в котором сразу занял положение диктатора.

Три новоиспеченных консула – Бонапарт, Сиейс и Роже Дюко – первое же заседание на другой день после переворота посвятили организации власти и назначению нозых министров. Впрочем, трое из старых министров: Камбасерес – министр юстиции, Бурдон – морской министр и Рейнар – министо иностранных дел временно сохранили свои места.

Военным министром Бонапарт сделал своего верного генерала Бертье. Министром финансов был назначен Годэн.

Историк Вандаль говорит: «Для министерства внутренних дел нужно было более крупное имя. Так как ведомство это руководило и народным просвещением и всем, что касалось умственнной жизни страны, то консулы решили испробовать, может ли первоклассный ученый быть хорошим министром, и назначили Лапласа с тем, чтобы у кормила власти он был представителем науки и философии, славного сословия ученых, среди которых реформа нашла и принципиальное сочувствие и высокоценную поддержку. Назначение Лапласа было долей барышей, предоставленных институту».

Вандаль не совсем прав: Лаплас был персональным ставленником Наполеона. Наполеон не назначил на этот ответственный пост ни Монжа, ни Фурье, ни Бертолле, деливших с ним все лишения и опасности Египетского похода.

Прямой и честный Монж, хотя и привязанный лично к Наполеону, еще недавно был ярым якобинцем. Его революционные принципы не позволили бы ему сделаться послушным орудием в борьбе Наполеона за открытую диктатуру – Монж явно «не подходил». Примерно то же можно сказать о Фурье. Более других подошел бы Бертолле, но, повидимому, он не обладал достаточной известностью и должной твердостью.

В противоположность искреннему и наивному Монжу, осторожный, сдержанный и хитроумный Лаплас скорее годился для роли министра. Холодный, расчетливый ум Лапласа нравился Наполеону, и он находил в нем нечто общее с собою.

Наполеон, как известно, предпочитал «хитрых каналий», которых в случае нужды всегда сам мог перехитрить. Недаром же и министры всесильной полиции он взял продажнейшего интригана Фуше.

Конечно, роль министров при консулах была незавидной. Они не смели вести политику; от них требовалось только одно: безропотно выполнять волю Наполеона. Министры должны были быть не политиками, а солдатами.

Через два дня после переворота, 21 брюмера (12 ноября 1799 г.), фактический глава государства явился на закрытое заседание института в штатском платье зеленого цвета, висевшем, как на вешалке, на тогда еще тощем теле Бонапарта. На этот раз он пробыл там только три четверти часа – ровно столько, сколько нужно было ему для прочтения доклада, заранее включенного в повестку заседания. О своем назначении министром Лаплас узнал от самого Бонапарта.

Невозможно сомневаться, что высокое назначение чрезвычайно льстило огромному самолюбию Лапласа, но он едва ли серьезно думал о том, что и как он должен будет делать. Ведь активной политической роли Лаплас до сих пор не играл и даже не знал как следует ни жизни, ни положения Страны. Все свое время он посвящал науке, домашнему очагу и инсти туту.

Между тем задача, ложившаяся на его плечи, была велика и ответственна. Аппарат министерства был полностью расшатан. В канцеляриях кишел «неописуемый муравейник плутов и бездельников». Государственная казна была пуста, чиновники уже десять месяцев не получали жалованья. Через несколько дней Лаплас должен был явиться к консулам с заявлением, что у него «дела вот-вот станут за отсутствием денежных фондов».

Еще через несколько дней к Лапласу стали поступать весьма разнообразные сведения из провинции. Власть на местах в большинстве случаев была выборная или назначенная еще Конвентом и в своем большинстве плохо мирилась с переворотом. Многие местные власти не хотели признать брюмерский переворот и противились обнародованию бонапартовских прокламаций. Департамент Юра собирался даже поднять восстание и двинуться на Париж.

С другой стороны, переворот окрылил надежды монархистов и примыкавших к ним групп. Опьяненные надеждой на успех, они в ряде городов стали играть руководящую роль, устраивали манифестации и даже организовали кое-где нападения на гражданских чиновников, преимущественно из старых кадров, созданных за годы революции.

В расчеты Бонапарта не входило дать роялистской реакции разрастись настолько, чтобы создать серьезную угрозу реставрации Бурбонов.

Поэтому в первые же дни своего правления Наполеон внушительно одернул зарвавшихся реакционеров. Это было необходимо и для успокоения тех, кто в оживлении реакции мог увидеть сочувствие нового правительства монархической реставрации.

Войскам было поручено силой разгонять реакционные сборища. Епископу Ройе и другим попам, громко агитировавшим за усиление реакции, было сделано строгое внушение. Между 30 брюмера (21 ноября) и 6 фримера (27 ноября) Лаплас и Фуше, по распоряжению консулов, составили циркуляры, гарантирующие страну от возвращения эмигрантов и от преобладания какого-либо культа. Циркуляры были разосланы на места.

Лаплас в своем циркуляре выступает воинствующим безбожником и недооценивает чисто политические расчеты Наполеона. Он указывает, например, со значительной долей наивности: «Не упускайте ни одного случая доказать вашим согражданам, что суеверие не больше роялизма выигрывает от перемен, происшедших 18 брюмера. Вы оправдаете доверие правительства лишь в том случае, если будете с самой неуклонной точностью исполнять законы, которыми установлены национальные празднества и празднование десятого дня декады, республиканский календарь, новая система мер и весов и т. д.»

Фуше, напротив, прекрасно понимая, даже предугадывая политику Бонапарта в вопросах религии, выражался иначе. Он писал: «Правительство одинаково покровительствует всем вероисповеданиям», давая этим надежду и католическому духовенству, что отныне оно снова будет находиться под защитой закона.

Лаплас, как министр внутренних дел, должен был ведать всей административной жизнью страны, в том числе торговлей, промышленностью, общественными работами, путями сообщения и многими другими отраслями, позже выделенными в другие министерства.

Одним из главных препятствий к экономическому возрождению Франции являлось убийственное состояние дорог. В дождливый период в некоторых местностях дороги становились совершенно непроезжими, и всякое сообщение между городами прекращалось. По докладу Лапласа, консулы отпустили министерству внутренних дел на исправление дорог особый кредит в четыре миллиона франков, но, как увидим, Лапласу не пришлось его использовать.

Стол нового министра заваливали донесения, вроде рапорта помощника комиссара исполнительной власти при центральной администрации департамента Жиронды: «Я не вправе скрывать от вас, господин министр, что ни одна из установленных властей г. Бордо не пользуется доверием общества, что делает необходимым почти полную реформу. Общество требует, чтобы ожидаемые реформы осуществлялись как можно скорее, иначе власть перестанут признавать, и все ее указы потеряют силу; тогда спокойствие по необходимости будет нарушено…»

Первое время Лаплас не знал, кем заменить местные власти, и пока Бонапарт не принялся решительно за централизацию власти, в провинции сидели старые кадры. Лаплас представлял на утверждение консулов лишь постановления, касавшиеся отдельных лиц. Увольнялись немногие чиновники, открыто выражавшие вражду к новому режиму, либо слишком восстановившие против себя общественное мнение.

В мотивировках, даваемых Лапласом, чувствовались настроения, мало соответствовавшие духу времени, иногда слишком отвлеченные. Он представлял, например, к увольнению людей, «за недобросовестное выполнение служебных обязанностей», «пользуется дурной славой», «враг всякого общественного порядка» и т. п. Лапласу удалось убрать нескольких самодуда ров, но общие мероприятия политического характера оказались недоступными этому гениальному уму.

Во многих местах администраторы, переведенные на роль «временно исполняющих», еще не зная, какова будет их судьба при новом режиме, сидели сложа руки и почти не вмешивались в жизнь населения. Один из агентов писал, например, Лапласу: «Администрация почти ни во что не входит, но я принужден сказать, что от этого живется только спокойнее».

По обязанностям министра, Лаплас ежедневно бывал после обеда на докладе у консулов, иногда Наполеон приглашал его к утреннему завтраку и как бы невзначай давал те или иные директивы.

Иногда Лапласу приходилось посещать вместе с женой и салон будущей императрицы Жозефины, где новая знать начинала блистать роскошью туалетов и «галантностью» манер.

Отставка Лапласа

24 фримера (15 декабря 1799 г.) муниципалитеты парижских секций, построенные по-военному в колонны, прошлись по городу с барабанщиками впереди, об"являя новую конституцию. Согласно желанию Наполеона, эта конституция была «краткой и… неясной».

В институте новая конституция, поддержанная Бертолле и Лапласом, не терявшим связи со своим родным учреждением, была горячо одобрена. Члены института убедились, что для них обеспечено место и в будущем сенате, и в законодательном корпусе, и в трибунале, «Капризы» народных выборов им отныне не угрожали, так же как и суд народа. Кабанис от имени института произнес «похвальное слово», в котором все еще проглядывала надежда на то, что правительство консулата будет диктатурой умственной аристократии и интеллигенции, хотя и управляющее во имя «революции и народа».

Интересы крупной буржуазии и прослойки, представляемой институтом, совпали еще раз. Созданный буржуазной революцией институт не стал институтом трудового народа, а остался типичным буржуазным учреждением.

Не прошло и полутора месяцев с тех пор, как Лаплас принял портфель министра внутренних дел, как он получил от Бонапарта следующее письмо:

«Бонапарт, консул республики, гражданину Лапласу, члену охранительного сената.

Услуги, которые Вы призваны оказать республике, гражданин, выполнением возлагаемых на Вас высокой важности функций, уменьшают мое сожаление об уходе Вашем из министерства, где Вы своею деятельностью завоевали общие симпатии. Честь имею предупредить Вас, что Вашим преемником я назначил гражданина Люсьена Бонапарта. Предлагаю Вам безотлагательно передать ему портфель».

Решительная и быстрая отставка была произведена так, чтобы как можно меньше задеть самолюбие Лапласа и стоявшего за ним института.

Говорят, будто Лаплас предпринимал некоторые шаги, чтобы восстановить потерянное положение, но безуспешно.

Что же заставило Наполеона заменить своего первого кандидата Лапласа другим?

Впоследствии, в своих воспоминаниях на острове св. Елены, Наполеон писал о Лапласе следующее:

«Первоклассный геометр вскоре заявил себя администратором более чем посредственным; первые его шаги на этом поприще убедили нас в том, что мы в нем обманулись. Замечательно, что ни один из вопросов практической жизни не представлялся Лапласу в его истинном свете. Он везде искал какие-то субтильности, мелочи, идеи его отличались загадочностью, наконец, он весь был проникнут духом „бесконечно малых“, который он вносил и в администрацию».

Ясно, что Лаплас, как исполнитель воли Наполеона, не мог итти в сравнение с такими подручными, как Талейран и Фуше. Практическая жизнь Лапласу была знакома слишком мало и, действительно, у него было слишком сильное стремление ввести в практику администрирования математический расчет. Мы вскоре увидим, что в этот период в голове Лапласа уже усиленно роились мысли, ведущие к усовершенствованию теории вероятностей и приложению ее к области общественных явлений. Если к этому прибавить, что Лаплас высказывал иногда, может быть, по инерции, некоторое «свободомыслие», то легко станет понятным и то, что он не мог угодить трезвому практицизму Бонапарта, и то, что в своей оценке политической деятельности геометра бывший император был совершенно прав.

Однако не одни лишь соображения о непригодности к роли министра определили судьбу Лапласа. С первых же дней своего пребывания у власти Наполеон начал радеть своим многочисленным родственникам. И здесь им руководили не столько родственные чувства, сколько политический расчет.

Помощь Люсьена при подготовке переворота и при разгоне Совета Пятисот обязывала Наполеона как-нибудь вознаградить его и дать выход его энергии и честолюбию. Наполеон решил, что самым подходящим будет министерство внутренних дел. Тут Люсьен имел бы много почетных обязанностей, открывая выставки, заседания, поддерживая сношения с учеными, артистами и литераторами. Все это он умел делать с нужным внешним блеском.

Интересно отметить, что уже через год Наполеон отправил своего брата в почетную ссылку, назначив его посланником в Испанию, а близкие отношения с Лапласом у него продолжались до конца его карьеры.

Новые награды

Сделавшись официально Первым консулом, Наполеон перевел Лапласа в «Охранительный сенат», что являлось довольно почетным назначением.

В Сенат было назначено шестьдесят, впоследствии восемьдесят, несменяемых пожизненных членов с жалованьем в 25 тысяч франков! Это значительно превосходило все прежние доходы Лапласа. Сенат фактически должен был охранять… власть Наполеона. По истечении полномочий консулов Сенату, по конституции, предстояло избрать новых, но такого проявления своих прав ему никогда не пришлось осуществить. Зато Первый консул расточал Сенату свои милости. Кроме Лапласа, в Сенат из ученых попали Бертолле, Монж, Шапталь, Фуркруа, Буганвиль и кое-кто из литературного мира. Председателем Сената был сначала Сийэс.

Вскоре Лаплас был назначен вице-президентом Сената, затем даже председателем, а с 1803 года канцлером, но никаких следов его деятельности на этом поприще история нам не оставила. Роль Сената заключалась в самом точном выполнении директив, даваемых пожизненным консулом. Один только раз Сенат решился противостоять Наполеону; это было отклонение им первого тайного законопроекта о провозглашении Первого консула императором.

Единственным мероприятием Лапласа, может быть, проведенным им по собственной инициативе в период империи, было упразднение революционного календаря и возврат к грегорианскому («новому стилю»). Постановление, декретирующее этот возврат, состоялось после доклада Лапласа, хорошо видевшего, что Наполеон, ставший императором, стремится стереть в памяти французов последние воспоминания о республике.

Революционный календарь, разработанный комиссией под председательством Ромма, был декретирован в октябре 1793 года; он порвал с большим числом архаических традиций. Например, обычай считать началом года 1 января был введен в XVI веке по приказу короля Карла IX, – того самого, при котором была устроена варфоломеевская резня. Семидневная же неделя грегорианского календаря целиком связана с астрологическими суевериями (верой во влияние небесных светил на земные события), и каждый ее день был посвящен определенной планете. Число дней в месяцах – неодинаковое.

В революционном календаре, действовавшем четырнадцать лет, год начинался с осеннего равноденствия (22 или 23 сентября), совпадавшего с днем провозглашения Франции республикой. Счет лет велся с 22 сентября 1792 года, Т. е. с момента свержения королевской власти. Год был разделен на двенадцать месяцев по тридцати дней в каждом; названия им были даны в соответствии с явлениями природы, например, брюмер – месяц туманов; нивоз – месяц снега, вандемьер – месяц сбора винограда, термидор – месяц жары и т. п.

Каждый месяц был разбит на три декады по десять дней в каждой, а в конце года добавлялось пять или шесть праздничных дней.

Введением этого календаря, логичного и довольно простого, революционная Франция нанесла удар и христианству, связывавшему с каждым днем празднование каких-либо святых.

Этот-то календарь Лаплас и пытался забраковать, хотя почти единственным его недостатком являлось отсутствие определенной системы високосных годов. Лаплас, повидимому, из одного лишь желания угодить Наполеону выступал за отмену этого прекрасного календаря, очень слабо аргументируя свое предложение «научными» основаниями…

В 1805 году жена Лапласа получила звание придворной дамы принцессы Элизы – сестры Наполеона.

При учреждении Наполеоном ордена Почетного Легиона, Лаплас был назначен одним из первых его кавалеров, а в 1808 году был возведен в звание графа империи. Орден Почетного Легиона прибавил новый доход Лапласу.

В эти же годы Лаплас получил и ряд ученых международных, званий, которые были присуждены ему как крупнейшему ученому своего времени, несмотря на ненависть побежденных стран к французской империи.

В 1801 году Лаплас был избран членом-корреспондентом научных обществ в Турине и в Копенгагене, в 1802 году членом Академии наук в Геттингене, в 1808 году членом берлинской Академии наук и в 1809 году – голландской; Академии наук. Расположение Наполеона к Лапласу обусловливалось, разумеется, не одними научными заслугами великого геометра, скорее его беззастенчивым угодничеством. Так, четвертый том «Небесной механики», вышедшей в 1802 году, Лаплас посвятил Наполеону и в посвящении оставил далеко позади все, что он писал семь лет назад в посвящении, адресованном Совету Пятисот.

«Гражданин Первый консул – гласило посвящение, – вы позволили мне посвятить вам эту работу. Я очень польщен и мне сладостно посвятить ее герою, умиротворителю Европы, которому Франция обязана своим процветанием, своим величием и самой блестящей эпохой своей славы; просвещенному покровителю наук, который… видит в их изучении источник самых благородных наслаждений, и в их прогрессе – усовершенствование всех полезных искусств и всех общественных установлений. Пусть эта работа, посвященная самой прекрасной из естественных наук, будет долговечным памятником той признательности, которую вызывают ваше отношение и благодеяния в тех, кто этими науками занимается».

В ответ на это посвящение, прочтя несколько глав «Небесной механики», Наполеон отвечает Лапласу: «Истинно сожалею, что сила обстоятельств удалила меня от ученого поприща; по крайней мере, я желаю, чтобы люди будущих поколений, читая „Небесную механику“, не забыли того уважения, которое я питал в своей душе к ее автору».

Только-что сделавшись императором, Бонапарт уведомляет Лапласа из Милана: «Мне кажется, что „Небесная механика“ возвышает блеск нашего века».

Наконец, 12 августа 1812 года, накануне столкновения под Красным, перед взятием Смоленска, Бонапарт шлет из далекой России письмо в ответ на получение «Теории вероятностей»: «В иное время я, располагая досугом, с интересом прочитал бы вашу „Теорию вероятностей“, но теперь я принужден только выразить мое удовольствие, которое всегда чувствую, когда вы издаете сочинения, совершенствующие а распространяющие науку, возвышающую славу нации. Распространение, усовершенствование наук математических тесно соединены с благоденствием государства».

Милости, которыми Наполеон осыпал Лапласа, не были исключительным явлением. Бертолле, правда, такой же близкий сотрудник Наполеона, как Монж и Лаплас, тоже был сделан графом империи, кавалером ордена Почетного Легиона и сенатором. Монжа, Карно и Фурье Наполеон также возвел в графы, дал им крупные государственные должности. Лагранж, который никогда не вмешивался в политику, получил от Наполеона те же почести, что Лаплас и Бертолле.

Ученик и сотрудник Лапласа, знаменитый механик-теоретик и астроном Пуассон получил титул барона.

Наполеон был щедр на награды, располагавшие людей в его пользу. Кроме того, и это самое существенное, тактика прикармливания выдающихся деятелей, обнаруживающих покорность и поддерживающих своим авторитетом существующий строй, – всегда была свойственна в той или иной мере руководителям эксплоататорского общества.

В разделе на вопрос Лаплас когда-то сказал о Боге "В этой гипотезе я не нуждаюсь". Считаете ли вы, что это высказывание Лапласа является сер заданный автором способный лучший ответ это Логика суждения ничего не говорит о бытии/небытии Бога. Точно также механика Ньютона не нуждалась в теории о квантовом уровне мироздания. Однако, это не доказывает, что современная квантовая физика изучает «ничто» .
P.S. К слову, некоторые другие выдающиеся физики, такие как Макс Планк, например, нуждались в гипотезе Бога…
Олег Нагорный
Оракул
(71221)
наука - и есть одна из форм рефлексии над странностью существования... Но разные формы рефлексии ставят разные вопросы, удивляются разным аспектам существования, а потому часто действительно представляют из себя разные, взаимно не исключающие друг друга вещи...

Ответ от Пользователь удален [эксперт]
Он цетировал БРИТВА ОКАМА
например: Ток проходит по наименьшему пути
отсюда вывод: Скорее ток пройдет по длинному пути чем будет существовать бог
ну типа того
точнее Вселенная постоянна и бог не играет никакой роли в ее создании

Ответ от Вровень [гуру]
А Энштейн то верил в Бога

Ответ от Andrei-belka [гуру]
"Человек не верящий в Бога мне вовсе не интересен" - Это сказал Ф. Достоевский. А Лавуазье доказывал, что дескать камни (метеориты) не могут падать с неба, потому что их там нет. А ещё персонаж из фильма " Берегись автомобиля", как ответил на вопрос Деточкина верит ли он в Бога? Припоминаете?
"Если Господь отвёл тебе ограниченное количество лет, то как можно смеяться ему в лицо... " - Джонатан Келерман.

Ответ от скоросшиватель [гуру]
А где тут о существовании/несуществовании бога?
Он лишь сказал, что для описания картины мира эта гипотеза совершенно излишня.
Можно лишь продолжить её: и вся религия - это, в лучшем случае, ненужный балласт...

Ответ от Макс Планкофф [гуру]
Таким же "серьезным", как наши филькины "знания" о материи.

Ответ от Ведите себя тише [гуру]
Ошо говорил - "бог не может гипотезой, он либо безусловно есть - либо его безусловно нет".

Ответ от Колян [гуру]
я думаю что Бог в нем точно не нуждался...

Ответ от Ангел Дьявольский [гуру]
Учёному не нужна никакая вера, кроме веры в истину. Религиозный человек никогда не сможет добится успехов в науке, так как религия будет тормозить его. Так, что религия НАСТОЯЩЕМУ учёному ПРОТИВОПОКАЗАНА!

Ответ от DeTka [гуру]
такая слабенькая фраза, вам не смешно-с? леностно мне набирать цитаты в которых величайшие ученые говорят о существовании Бога, но они действительно убедительны.

В этой гипотезе я не нуждался

В 1963 году Варлам Шаламов передал Александру Солженицыну подборку «Колымских рассказов», которые надеялся напечатать в «Новом мире». В своем дневнике он записал отзыв коллеги-писателя:

– …Я просмотрел бегло несколько ваших рассказов. Нет нигде, чтобы герой был верующим. (…) Я даже удивлен, как это Вы… И не верить в Бога.

– У меня нет потребности в такой гипотезе, как у Вольтера.

– Ну, после Вольтера была Вторая мировая война.

– Тем более.

Вольтер был деистом, т. е. верил в Бога, хотя это не был Бог какой-либо из существующих религий. А знаменитую фразу произнес Пьер Симон Лаплас (1749–1827), французский математик, физик и астроном.

Эти слова были адресованы Наполеону, с которым Лапласа связывали очень близкие отношения. В 1784 году 15-летний Наполеон Бонапарт был принят в парижскую Военную школу. Здесь он слушал лекции Лапласа, а затем с блеском сдал ему выпускной экзамен по математике как экзаменатору Королевского корпуса артиллеристов.

В декабре 1797 года Французский институт (так тогда именовалась Академия наук) по предложению Лапласа принял Наполеона, героя Итальянской кампании, в свои ряды в качестве члена Секции механики физико-математического отделения.

12 ноября 1799 года, на третий день после переворота 18 брюмера, Наполеон явился на заседание Французского института, прочел 45-минутный доклад и объявил Лапласу о его назначении министром внутренних дел. К министерской должности великий ученый оказался совершенно непригоден и шесть недель спустя был отставлен. Но расположение к нему Первого консула, а затем императора ничуть не уменьшилось. Через несколько лет Лаплас возглавил Сенат, а 1808 году получил титул графа Империи.

Существует несколько версий беседы Наполеона с Лапласом. Одна из них приведена в заметке Виктора Гюго, датированной 1847 годом и опубликованной 40 лет спустя в сборнике «Увиденное» (1887). Согласно Гюго, физик и астроном Франсуа Араго любил рассказывать следующий анекдот: когда Лаплас опубликовал последние тома своей «Небесной механики», император Наполеон вызвал ученого к себе и гневно обратился к нему:

– Как, вы даете законы всего творения и в своей книге ни разу не упомянули о существовании Бога!

– Ваше Величество, в этой гипотезе я не нуждался.

«Небесная механика», главный труд Лапласа, состоял из пяти томов. Два первых вышли в 1799 году, два следующих – в 1802 и 1805 годах, а последний лишь в 1825 году. Наполеон стал императором в 1804 году; следовательно, приведенный Гюго разговор должен был состояться в 1805 году, после выхода IV тома «Небесной механики». Однако все указывает на то, что разговор произошел раньше, когда Наполеон был еще Первым консулом.

В 1864 году шотландский математик Огастес де Морган в журнале «The Athenaeum» поместил следующую версию «анекдота, хорошо известного в Париже, но еще ни разу не напечатанного»:

Наполеон спросил:

– Господин Лаплас, я слышал, что вы написали большую книгу о системе мироздания и ни разу не упомянули о ее Творце.

Лаплас ответил:

– В этой гипотезе я не нуждался.

Наполеона это весьма позабавило, и он рассказал об этом ответе Лагранжу, знаменитому математику и астроному. Тот воскликнул:

– Ах, это прекрасная гипотеза; она очень многое объясняет.

Наконец, Б. А. Воронцов-Вельяминов в биографии Лапласа излагает еще одну версию этого эпизода, в которой Лаплас дарит Наполеону, Первому консулу, свою книгу «Изложение системы мира» – первый, популярный набросок «Небесной механики».

Однако «Изложение системы мира» вышло в 1797 году, а Первым консулом Наполеон стал лишь в декабре 1799-го; стало быть, речь могла идти только о «Небесной механике». Ее первые два тома Лаплас послал Наполеону в октябре 1799 года, а III том – в ноябре 1802 года, с посвящением: «…Герою, умиротворителю Европы, которому Франция обязана своим процветанием, своим величием и самой блестящей эпохой своей славы; просвещенному покровителю наук» и т. д.

Вот тогда-то, вероятно, и состоялся исторический разговор. В изложении самого Наполеона он выглядел так:

…Я поздравил его [Лапласа] с выходом в свет его сочинения и спросил, почему слово «Бог», беспрерывно выходящее из-под пера Лагранжа, у него не встречается вовсе. «Это потому, – ответил он, – что я в этой гипотезе не нуждался».

(По записи личного врача Наполеона Франческо Антоммарчи 18 ноября 1819 г.)

В версии Наполеона, как и в версии де Моргана, есть одна серьезная неувязка. Жозеф Луи Лагранж не ссылался на Бога в своих научных трудах.

Однако все становится на свои места, если допустить, что императору изменила память и в действительности речь шла о Ньютоне. Именно так полагал Эрве Фай, автор книги «О происхождении мира» (1884), который слышал о беседе Наполеона с Лапласом от Франсуа Араго.

Как известно, Ньютон обращался к Богу, чтобы объяснить происхождение и стабильность системы мира. В конце своего трактата «Оптика» он писал: «Слепая судьба никогда не могла бы заставить планеты двигаться по одному и тому же направлению по концентрическим орбитам». Еще определеннее сказано в позднейших изданиях «Начал»: «Такое изящнейшее соединение Солнца, планет и комет не могло произойти иначе, как по намерению и по власти могущественного и премудрого существа».

В 1715 году Готфрид Лейбниц писал Сэмюэлу Кларку, разделявшему воззрения Ньютона:

«Г-н Ньютон и его сторонники (…) придерживаются довольно странного мнения о действии Бога. По их мнению, Бог от времени до времени должен заводить свои часы, иначе они перестали бы действовать. У него не было достаточно предусмотрительности, чтобы придать им беспрерывное движение. Эта машина Бога, по их мнению, так несовершенна, что от времени до времени посредством чрезвычайного вмешательства он должен чистить ее и даже исправлять, как часовщик свою работу».

Кларк на это ответил, если часы будут идти вечно без вмешательства часовщика, то и люди прекрасно смогут обойтись без часовщика-Бога. Этот ответ помогает понять, почему Наполеон, считавший веру в Бога необходимой для общественного порядка, не мог принять картину мироздания, из которой Бог фактически устранялся.

В 1895 году в печати появилось еще одно свидетельство – дневниковая запись английского астронома Уильяма Гершеля. 8 августа 1802 года он вместе с Лапласом был приглашен в Мальмезон, загородный дворец четы Бонапартов. Наполеон задал своему английскому гостю несколько вопросов об астрономии и строении небес и остался весьма доволен его ответами. Затем он обратился к Лапласу. Заговорив о величии звездного неба, Первый консул восхищенно воскликнул: «И кто же создал все это!» Лаплас отвечал, что возникновение и поддержание гармонии столь чудесной системы объясняются цепью естественных причин. Это объяснение Наполеону не слишком понравилось.

Знаменитая фраза у Гершеля не упомянута, и на этом основании некоторые историки науки поспешили объявить ее легендарной. Однако едва ли Гершель и Наполеон говорили об одной и той же беседе. Согласно Наполеону, он поздравил Лапласа с выходом его нового сочинения, т. е. III тома «Небесной механики», опубликованного лишь в ноябре 1802 года – через 4 месяца после беседы в Мальмезонском дворце. Известно также, что он беседовал с Лапласом не раз и не два.

В изгнании Наполеон рассказывал: «Я часто спрашивал его, что он [Лаплас] думает о Боге, и он признался мне, что он атеист» (запись Гаспара Гурго от 16 апреля 1818 г.). Впрочем, годом раньше Наполеон говорил об этом осторожнее: «В Институте ни Лаплас, ни Монж, ни Бертолле не верили в Бога. Конечно, они в этом не признавались!» (запись Гурго от 13 марта 1817 г.).

Вопрос о религиозных воззрениях Лапласа до конца не решен. Известно, что он не верил в догматы христианства и одобрял якобинскую кампанию «дехристианизации». Часть историков науки считает его деистом. Но устранение Бога от участия в создании системы мира склоняет к выводу, что автор «Небесной механики» был либо атеистом, либо агностиком.

С темой «Наполеон и Академия наук» связана еще одна вошедшая в историю фраза. В 1800–1802 гг. юрист Франсуа Жан Андриё был президентом Трибуната – законосовещательного органа, созданного Наполеоном. Трибунат нередко критиковал законопроекты правительства. В 1801 году, в ответ на недовольные замечания Наполеона по адресу Трибуната, Андриё заметил:

– Гражданин Консул, вы член Секции механики [Французского института] и знаете, что опираться можно только на то, что оказывает сопротивление.

Эти слова привел Ш. Розан в предисловии к «Избранным сочинениям» Андриё (1878).

Гипотеза Лапласа, последовавшая за гипотезой Канта, во Франции гораздо более широко известна и имеет большое научное значение, что обусловлено личностью ее автора. Действительно, Кант был гениальным философом, но не специалистом в математике, тогда как Лаплас был замечательным астрономом, механиком и физиком.

Пьер-Симон Лаплас (1749-1827), выходец из довольно скромной семьи, благодаря своим исключительным способностям очень рано приобрел известность в научном мире. Что касается его политических взглядов, то сначала он был решительным приверженцем французской революции и в отдельных страницах его научных трудов чувствуется сильное влияние материализма, захватившее французских философов XVIII в. Заслуженной известностью пользуется его критика теологических воззрений Ньютона. На рассуждения английского ученого, в которых тот при объяснении возникновения солнечной системы и ее кажущейся неизменности доказывает необходимость вмешательства бога, Лаплас в своем "Изложении системы мира" отвечает в следующих словах:

"Прослеживая историю прогресса человеческого разума и его ошибок, мы заметим, как так называемые "конечные причины" * постепенно отступают за границы наших знаний. Эти "причины", которые Ньютон переносит в солнечную систему, были в свое время помещены в атмосферу и применялись для объяснения метеоров. В глазах философов они есть не что иное, как выражение нашего незнания о действительных причинах...".

* (Доктрина о конечных причинах заключается в признании того, что при сотворении вселенной бог преследовал определенные цели. На практике она выражалась в том, что все явления в природе старались объяснить вмешательством божественной воли. Эта теория, получившая особое развитие и доведенная до абсурда в средние века, еще систематически поддерживалась деистами в XVIII в. )

"Наибольшая задача астрономии, - пишет Лаплас далее, в конце этого произведения, - заключается в том, чтобы рассеять страх и раскрыть ошибки, произошедшие вследствие незнакомства с нашими взаимосвязями с природой".

Здесь уместно напомнить об известном анекдоте, затрагивающем философские взгляды Лапласа. Лаплас подарил Наполеону, бывшему тогда первым консулом, первое издание своей "Системы мира", где была изложена его космогоническая гипотеза. Прочитав книгу, Наполеон заметил автору: "Ньютон говорил о боге в своей книге. Я уже просмотрел вашу, но не встретил ни одного раза имени бога". Лаплас ответил: "Гражданин первый консул, я не нуждался в этой гипотезе".

К сожалению, Лаплас не сохранил свои последовательно материалистические взгляды до конца жизни. Возведенный в дворянство Наполеоном, а затем Людовиком XVIII, он стал совершенным образцом ученого-конформиста, способного ко всякой пошлости и готового что угодно отрицать ради лишней орденской ленты или нового почетного титула.

Космогоническая гипотеза Лапласа

В своей гипотезе Лаплас критикует как Ньютона, так и Бюффона; первого за то, что он допускает вмешательство бога, второго - за научные ошибки, о чем мы уже говорили выше. Он не говорит о Канте, гипотеза которого ему не была известна, по цитирует В. Гершеля, выводами которого, довольно близкими к выводам Канта, Лаплас в ряде случаев вдохновлялся.

Лаплас прежде всего ограничивает свою задачу попытками объяснения происхождения планет солнечной системы, оставляя в стороне другие проблемы, например, относящиеся к происхождению и жизни звезд. В своей гипотезе он исходит в основном из следующих фактов:

1) планеты движутся вокруг Солнца, оставаясь примерно в одной и той же плоскости и обращаясь в одном и том же направлении (называемом прямым направлением);

2) движение спутников вокруг планет происходит в том же направлении;

3) орбиты всех этих небесных тел близки по своей форме к окружностям;

4) Солнце, планеты и их спутники обладают собственным вращением, происходящим также в прямом направлении.

В начале главы II, где мы говорили уже об этих замечательных фактах, мы отметили, что в отношении пунктов 2 и 4 имеются некоторые исключения. Эти случаи во времена Лапласа еще не были известны, так что Лаплас не мог предвидеть этих первых возражений из тех, которые позже стали выдвигать против его теории.

Лаплас предположил, что на месте солнечной системы находилась некогда очень большая туманность, обладающая весьма небольшой плотностью и очень высокой температурой. Эта туманность вращалась в прямом направлении вокруг оси, проходящей через ее центр. В результате охлаждения эта туманность начала сжиматься. Но по мере того, как размеры туманности уменьшались, она должна была согласно законам механики вращаться все быстрее и быстрее. Материальные частицы, наиболее удаленные от оси вращения, т, е. те, которые помещались на краю туманности в ее экваториальной плоскости (плоскости, перпендикулярной к оси вращения и проходящей через центр), находились под действием все возрастающей центробежной силы. Они стремились все более и более удалиться от оси вращения и отделиться от соседних частиц. Точно так же привязанный к концу веревки камень оказывает на держащую веревку руку тем большее усилие, чем быстрее происходит вращение. По опыту известно, что слабая рука не всегда может удержать при этом камень. Согласно Лапласу в определенный момент центробежная сила становится больше силы, с которой вся туманность притягивает отдельные частицы к своему центру по закону всемирного тяготения; тогда наиболее удаленные от центра туманности частицы отделяются от нее. В приведенном выше для сравнения опыте камень уже не будет ничем удерживаться и далеко отлетит в сторону как при обычном броске; но отделившиеся частицы туманности, притягиваемые всей ее массой, будут продолжать обращаться вокруг ее центра в прямом направлении, находясь именно на том расстоянии, на котором притяжение к центру уравновешивается центробежной силой. По мере того, как туманность сжималась и становилась все более плотной, от нее отделялись в экваториальной плоскости газовые кольца, и туманность оказывалась окруженной целым рядом концентрических вращающихся колец. Из оставшейся массы первоначальной туманности в конце концов образовалось Солнце; из колец в свою очередь образовались планеты.

"Если бы молекулы газового кольца только постепенно сгущались и не отделялись друг от друга, то тогда,- говорит Лаплас, - образовалось бы сплошное жидкое или твердое кольцо".

Но такой случай очень редок, и Лаплас указывает лишь на единственный известный пример кольца Сатурна. Как мы увидим ниже, этот пример весьма неудачен. В общем же случае кольца, согласно Лапласу, распадаются на отдельные сгущения, а эти сгущения в конце концов притягиваются и "поглощаются" наибольшими из них. (Исключение составляет лишь то кольцо, из которого образовались малые планеты, обращающиеся между орбитами Марса и Юпитера.) Таким путем возникают местные сгущения, вращающиеся в прямом направлении, из которых впоследствии образуются планеты вместе со спутниками благодаря тому же процессу, какой привел к возникновению из первоначальной туманности планетных сгущений.

Наконец, кометы не имеют никакого отношения к первоначальной туманности. Солнечная система целиком "захватила" их при случайных встречах. Отсюда и вытянутость их орбит в плоскостях, весьма различно наклоненных к плоскости эклиптики (являющейся, грубо, говоря, и экваториальной плоскостью туманности, и плоскостью обращения планет).

Такова в основных своих чертах гипотеза Лапласа, которая пользовалась огромной известностью и является до сих пор единственной, упоминаемой во Франции в многочисленных популярных книгах и даже учебниках. Она подвергалась критике и многим изменениям в течение прошлого века и, как мы увидим ниже, в настоящее время целиком оставлена.

Видоизменения гипотезы Лапласа

В течение всего XIX в. наука продолжала развиваться ускоренными темпами одновременно с техникой, с которой она столь тесно связана. Теоретические и наблюдательные основы гипотезы Лапласа стали подвергаться непрерывной критике. Был выдвинут целый ряд новых гипотез, приведших, наконец, в начале XX в. к гипотезе Джинса.

Сначала сохраняли основную идею Лапласа о том, что солнечная система образовалась из остывающей вращающейся туманности, от которой отделялись газовые кольца, и уточняли процесс сгущения этих колец в планеты и спутники (работы Максвелла, Роша, Дж. Дарвина. * Только гораздо позднее была признана недостаточность основной предпосылки Лапласа - существование охлаждающейся газовой туманности.

* ( Дж. Дарвин - один из сыновей Чарльза Дарвина, знаменитого английского естествоиспытателя. (Перев.) )

Сгущение газовых колец

Лаплас предполагал, что каждое из колец, отделившееся от охлаждающейся туманности, затем распадается на несколько частей, постепенно соединяющихся друг с другом и образующих туманность - "зародыш" планеты,- вращающуюся вокруг своей оси в прямом направлении. Последующие работы математиков привели к заключению о том, что эти туманности должны были бы обладать, по крайней мере вначале, обратным вращением.

В то же самое время обнаружили, что Уран имеет обратное вращение и в том же направлении обращаются его спутники; обратное обращение имеют и некоторые спутники Сатурна и Юпитера, а также один из спутников Нептуна. Выяснилось также, что кольца Сатурна не имеют того строения и не обладают тем вращением, которые им приписывал Лаплас. Становилось очевидным, что необходимо отказаться от теории сгущения газовых колец.

Силы приливного трения

Таким образом, необходимо было прежде всего объяснить, почему в солнечной системе в большинстве случаев имеет место не обратное, а прямое вращение. В связи с этим мы должны рассказать о действии сил приливного трения, играющих важную роль во многих современных космогонических теориях. О роли приливного трения впервые догадался Кант. Сам Лаплас искал в этих силах причину, почему Луна обращена к Земле всегда одной своей стороной.

Напомним сначала в нескольких словах о существе явления приливов. Четыре пятых поверхности земного шара покрыты водой. Эта масса воды, как и Земля в целом, испытывает притяжение со стороны Луны и Солнца (притяжением Солнца мы для упрощения изложения будем пренебрегать). В то время как земная кора деформируется под влиянием этого притяжения очень мало, водная оболочка Земли подвергается гораздо более значительной деформации. Можно считать, что твердая часть земного шара притягивается Луной как единое целое и каждая ее частица притягивается точно так же, как частица, помещенная в центр Земли. Напротив, частица воды испытывает со стороны Луны переменное притяжение, меняющееся в зависимости от изменения расстояния этой частицы от Луны. Водный массив океанов, находящийся ближе всего к Луне, притягивается сильнее, чем центр земного шара. Воды же океанов, наиболее удаленные от Луны, испытывают меньшее притяжение, чем центр Земли. Вследствие этого поверхность океанов приобретает не точно сферическую форму: вблизи наиболее близкой к Луне и наиболее далекой точек образуются так называемые приливные выступы (рис. 9 и 10). Если бы Земля была всегда обращена к Луне одной и той же стороной, т.е. делала один оборот за 27 суток 8 часов, эти приливные выступы сохраняли бы постоянное положение по отношению к материкам. Но поскольку наша Земля делает оборот за 23 часа 56 минут, приливные выступы меняют в течение суток свое положение, перемещаясь по поверхности океанов навстречу вращению Земли. Поэтому наблюдаются приливы (высокая вода) и отливы (низкая вода).

Это явление значительно осложняется движением Луны вокруг Земли, а также притяжением Солнца. Большую роль играет также форма берегов океанов и то обстоятельство, что Земля в своем вращении увлекает за собой приливные выступы.

Очень важно отметить, что приливы тормозят вращение Земли вокруг оси. Приливные выступы, о которых мы только что говорили, стремятся расположиться на линии, соединяющей центр Земли и центр Луны. Но вследствие того, что Земля увлекает при своем вращении эти выступы, они значительно отклоняются от этой линии(примерно на 45° у берегов Франции). Притяжение Луны стремится возвратить выступы на линию между центрами Земли и Луны и таким образом замедляет вращение Земли.

Конечно, "непосредственные" последствия этого торможения чрезвычайно малы (продолжительность суток увеличивается согласно вычислениям на одну секунду за 100 тысяч лет), однако на протяжении весьма длительных периодов времени, например, таких, какие необходимы для образования планет, приливное торможение может приводить к важным последствиям.

Добавим также, что одной из причин этого торможения являются по всей видимости внутренние приливы, происходящие во внутренних областях земного шара, которые состоят, очевидно, из вязкого и не абсолютно твердого вещества.

Именно торможение вследствие внутренних приливов было выдвинуто в качестве механизма, позволяющего объяснить в рамках гипотезы Лапласа изменение направления вращения планет. Газовые или жидкие массы, из которых образовались планеты, обладали сначала обратным вращением. Поскольку они еще не затвердели, то они имели вытянутую форму, аналогичную форме водной оболочки Земли. Такая деформация была весьма значительной, так как она вызывалась приливным воздействием Солнца. Собственное вращение каждой планеты увлекало за собой образовавшиеся приливные выступы. Кроме того, происходили значительные внутренние приливы, которые сопровождались не менее значительным трением между различными слоями планеты, находящимися на разной стадии охлаждения или конденсации. Эти исключительно мощные процессы, о которых наши теперешние приливы в океанах могут дать лишь очень слабое представление, продолжались в течение очень долгого времени.

В результате действия приливных сил в большинстве случаев могло произойти такое изменение характера вращения планеты, что приливные выступы стали все время удерживаться на линии, соединяющей центры планет и Солнца. В этот момент планета была обращена к Солнцу всегда одной и той же стороной подобно тому как Луна вследствие тех же причин обращена всегда одной стороной к Земле. При этом планета делала один оборот вокруг своей оси за то же самое время, в течение которого она обращалась вокруг Солнца, и направление вращения было, естественно, такое же, как и направление движения вокруг Солнца, т. е. прямое. Если к этому моменту планета затвердела, то этот характер ее вращения мог сохраняться долгое время. Если же, напротив, охлаждение и сжатие планеты продолжалось, то скорость вращения должна была, согласно законам механики, увеличиваться, и для одного оборота планеты требовалось все меньше и меньше времени.

В соответствии с этим объяснением такая удаленная от Солнца планета, как Уран, гораздо менее подвергалась влиянию приливных сил и потому она смогла сохранить обратное направление вращения. Все другие планеты вращаются в прямом направлении. Результаты наблюдений позволяют высказать предположение о том, что Меркурий, наиболее близкая к Солнцу планета, остался на промежуточной стадии эволюции, поскольку он всегда обращен к Солнцу одним своим полушарием. Подобная теория формирования планет из раскаленной газовой массы была развита главным образом Дж. Дарвином. Как мы увидим в следующей главе, в последних космогонических гипотезах от нее отказались. В новейших гипотезах предполагается, что планеты образуются путем сгущения холодных пылевых частиц. Однако значительная роль приливных сил остается неоспоримой. Именно их действием объясняют тот факт, что Меркурий обращен к Солнцу, а Луна к Земле всегда одной и той же стороной.

Ещё раз об одном аспекте важнейшей проблемы отставания науки и от богословия.
(Об этом отставании _ эссе Фигаро Шара «Гряди ГЕОМ (расширенное обновление)» в www.сайт) Это отставание препятствует гармоничному воспитанию и образованию, что ведёт в итоге к углублению катастрофического глобального кризиса.

Собственно говоря в этом тезисе изложена позиция многих учёных: достаточно назвать хотя бы того же академика Моисеева Н.Н. (упоминаемого Фигаро Шаром в эссе «Бритва Оккама. Возвращение истинной сути» в www.сайт).
Символом этого отставания науки от богословия представлен ответ Лапласа Наполеону.

Пьер-Симо;н Лапла;с (1749 -1827) является одним из тех величайших (академически универсальных) учёных, на трудах чьих зиждутся ныне блага и достижения цивилизации.
Лаплас _ провозвестник современной математической физики (основы современной науки вообще и синергетики в частности), математик и астроном, физик и философ, один из создателей теории вероятностей, создатель классической (математически обоснованной) космогонии и детальной космологии Солнечной системы (вплоть до орбит спутников Юпитера и 929-летней периодичности взаимовлияния Юпитера и Сатурна).

Вклад Лапласа посейчас актуален во многих науках. Но почти вся научная деятельность Лапласа была посвящена небесной механике и теории вероятностей, где его вклад особенно велик. Он был членом шести Академий наук и Королевских обществ, в том числе Российской Академии (1802). Его имя внесено в различные списки величайших учёных.

Вызывает восхищение и то, что он открыл (путём мысленного эксперимента и доказал математико-физически) существование в Космосе «чёрных дыр» (за два века до их повторного открытия современной астрофизикой). Особый общественный и научный резонанс и удовлетворение вызвало и его доказательство устойчивости Солнечной системы.

{У Дубнищевой (Энциклопедический курс «Концепции современного естествознания» доктора физико-математических наук, профессора Татьяны Яковлевны Дубнищевой) Лаплас стоит рядом с Ньютоном (в развитии механики до уровня универсальной физической теории)}.

Один из главных трудов Лапласа _ классическая «Небесная механика» в пяти томах. (Именно Лаплас ввёл этот парадоксальный термин: небесная механика.) Глубина анализа и богатство содержания сделали этот труд подручной книгой учёных XIX века. А популярная версия этого труда «Изложение системы мира» (без формул и увлекательно изложенный) являлась бестселлером своего времени.

Именно по поводу этого труда и состоялся упомянутый широко известный легендарный исторический символический диалог Наполеона с Лапласом. В одной из многочисленных версий этот диалог выглядит так:
Наполеон: -- Великий Ньютон всё время ссылается на Бога, а Вы написали такую огромную книгу о системе мира и ни разу не упомянули о Боге!
Лаплас: -- Сир, я не нуждался в этой гипотезе.
Этот ответ Лапласа воспринимается (сходу на первый взгляд) воистину воинственно атеистическим, что не совсем так (или даже совсем не так).

Рассмотрим сначала исторический аспект этого ответа (с непринуждённым обращением «Сир» к всесильному, наводящему ужас на всю Европу, Бонапарту).
Лаплас родился в семье крестьянина. Благодаря чрезвычайной одарённости, закончил колледж Святого Бенедикта и в семнадцать лет уже преподавал математику в военной школе и затем работал и экзаменатором в Королевском корпусе артиллеристов. В 1784 году ему блестяще сдал экзамен 15-летний Бонапарт с похвальным напутствием экзаменатора. (Лаплас вообще был очень дружелюбен и благосклонен ко всем начинающим талантам).

Этот эпизод послужил основой неизменно тёплых дружелюбных и доверительных взаимоотношений между Наполеоном и Лапласом (Наполеон наградил Лапласа всеми наградами и титулами, и даже доверил ему ключевой пост силового Министра Внутренних Дел).
Что касается упомянутого диалога, то Наполеон, во-первых, имел личный духовный опыт, что Бог направляет ход событий; во-вторых, как политик он был убеждён, что государство не может устойчиво существовать и развиваться, если нет веры большинства граждан в Единого Бога.
Поэтому у Наполеона была принципиальная заинтересованность знать отношение к Богу великого Лапласа _ звезды первой величины с неба науки.

И ответ Лапласа (состоявший, по сути, в том, что для описания механики мира ему не было необходимости ссылаться на Бога) вполне соответствовал и принципам самого Наполеона. Этот ответ не касается вопроса личной веры, а выражает лишь (математически и физически исследующую) позицию учёного в данном конкретном случае.
{Без труда просматривается, что такая позиция, по сути, выражает принцип Иисуса Христа: Отдавайте кесарево Кесарю, а Божие Богу.».(Об этом в www.сайт имеется эссе Фигаро Шара «Пространство времени… это Душа Земли»)}

Верил ли Лаплас в Бога?-Можно уверенно сказать о горечи (можно сказать даже: трагичности) атеизма вообще и даже такого (лапласовского оглашения как бы атеизма) в частности. Лаплас (как упоминалось) родился и рос в религиозной семье и закончил католический колледж.

Этель Лилиан Войнич в своём романе «Овод» описывает трагедию крушения веры в церковную религию Бога из-за нерелигиозного поведения священника. При этом остаётся тайной, в какой степени продолжает такой демонический человек верить в Бога (по своему интимно в глубине души). Эффект Овода был всегда типичным явлением, но постоянно нарастал с развитием цивилизации, превратившись в особый вид знания о Боге, именуемый атеизмом. И этот эффект несомненно присутствовал и у Лапласа.

Поэтому он испытывал тройное воздействие на сознание:
(1) веры в Бога (пусть даже, якобы прошлой), со стороны души;
(2) нарастающего кощунствующего соблазна расслабления вольтерьянской антицерковностью, со стороны окружающей общественной среды;
(3) и парадоксального оборота «бритвы Оккама» _богоборческого принципа, повёрнутого против Бога (против якобы «лишней для науки сущности»), со стороны научной среды.

В заключение подчеркнём, что современный учёный мир всеми фибрами всех научных душ чувствует сегодня актуальность обращённого ко всем учёным вопроса Наполеона:
Господа, Великий Ньютон всё время ссылается на Бога, а Вы написали огромную массу книг о системе мира и ни разу не упомянули о Боге!

Глушков 14.05.2009

Онтологическое духовное, мысленное и чувственное