Карты. Народные восстания в Киевской Руси

Это было суровое воздушное путешествие. Виола явно приукрасила, сказав, что вертолет почти не пострадал. Мы взлетали трудно, сила тяжести вцепилась клещами, земля не отпускала нас. А поднялись на десять метров – машину затрясло и стало носить на воздушных качелях. Нас мотало по нарастающей амплитуде. Деревенька под ногами вертелась, как карусель, земля и небо менялись местами, мы были на волосок от того, чтобы разбиться в лепешку. Коротышка летал по салону, обзаводясь свежими шишками. Я держался за какую-то перекладину, а ноги парили, точно в вакууме. Мы что-то вопили, активно используя ненормативную лексику, – нормальная привычка разговаривать, когда страшно. Виола кричала из кабины, что она тоже немного нервничает. Хохотала, что полет учебный, и падение будет учебным, а в сущности, ничего страшного – уж как-нибудь дотянем до места катастрофы…

Примерно так мы и летели – "учебными" прыжками. Выглянув в иллюминатор, я с удивлением обнаружил, что земля, с которой мы должны были "расцеловаться", заметно отъехала. Опричинка, пестрящая пятнами пепелищ, осталась в стороне, мы шли над тайгой, а по курсу синели скалы – островерхие отроги Каскадных гор, разделяющие Каратай на два условных "полушария" – северное и южное. Двигатель захлебывался – временами его треск обрывался, – и нам казалось, что мы уже камнем катимся к земле. Но треск возобновлялся, и машина шла, помаленьку осваивая воздушное пространство. Под вертолетом проплывали скалы – нагромождения известняка – сумрачные, серо-бурые, нелюдимые. Смотреть на них не стоило – от них исходила безнадежная энергетика, лишь добавляющая драматизма. Я оторвался от поручня и перебрался поближе к кабине. Виола что-то судорожно переключала на панели управления, дергала за тумблеры, отрывисто ругалась. Я боялся спрашивать, что не так, – уж лучше не знать. Надо же додуматься до такого – вверить свои неповторимые жизни нервной наркоманке…

– Расскажешь, кто ты такая? – крикнул я.

– А ты не слишком любопытный, дядя? – Она повернула раскрасневшуюся мордашку. – Ты же отгадал практически все – и про сложное детство, и незаконченное высшее, и даже про привычку размахивать руками… Был еще авиаклуб в Энгельсе, самарский купец, за которого я сходила второпях замуж, условный срок после его неудачного падения с балкона… неудачное – это потому что выжил. Вот только, извини, проституткой я никогда не была – в смысле, на "гражданке", тут ты ошибся… Загулы, "гашик" покуривала, кокс стала нюхать, на герыча подсела, бабахалась со всеми подряд – увы, не за деньги… А в Каратае определили как "положено" – подстилкой к авторитетному кренделю в долину Падающей Воды. Любил он меня за строптивость. Объезжал, приручал, как дикого мустанга… Все труды насмарку. Сукой он был страшной. Спала я с ним, когда взрываться начало. Как чувствовала, что безнаказанной останусь, сунула перо под ребро, и ходу, пока его особняк не взлетел…

Оборвалась скалистая гряда. Под нами проплывала извилистая лента глубокого каньона. Ромашковое поле, сочная зелень хвойного леса…

– Еще немного, – прокричала Виола, – и мы в долине Ветров!

– Ты уверена, что на этой колымаге мы пролетим по дуге через весь Каратай?

– Уже нет… – отозвалась она и как-то пугающе осеклась.

Вертолет тряхнуло. Прикатился коротышка, схватил меня за ноги.

– Ох, боюсь, Михаил Андреевич…

– Забыла вам сказать – горючки хрен! – крикнула Виола.

– Так какого ты нам динаму крутила? – вскипел я. – Куда мы денемся без горючки?

– Так не могла я вам об этом сказать, – с убивающей простотой отозвалась Виола. – Вы бы не поехали со мной, пришлось бы одной выкручиваться…

Мы позабыли все слова от такого коварства. Как могли мы ей довериться?! Двигатель внезапно заглох – воцарилась вопросительная тишина. Машина дернулась, словно носом ткнулась в преграду.

– Ой, конь спотыкнулся… – сказал Степан.

Короткий кашель, скрежет шестеренного механизма, мотор снисходительно заработал – неспешно, с пробуксовкой. Словно гном какой-то сидел в моторном отсеке и вертел (когда хотел) ручку завода. Вертолет затрясся, завибрировал, забренчала обшивка, стали лопаться заклепки, скрепляющие стальные листы. Вертолет подался вперед (и вниз!) короткими шажками.

– Ох, терзают меня предчувствия… – открыл Америку Степан.

– Да не психуйте вы, – фыркнула Виола, – сядем как миленькие. Обычная штатная ситуевина…

Мы сели, но как эффектно! Вертолет превращался в неуправляемый сундук с гайками. Топливные баки опустели. Мы словно танцевали венский вальс в сотне метров над землей. Я кричал, Степан кричал – и Виола с нами за компанию. Земля под нами носилась кругами. Мы садились на заросший разнотравьем луг. На юге простирался лесной массив, а за массивом, у подножия пологого холма, мелькали крыши довольно крупной деревни. Но это было так далеко…

Виола что-то бегло переключала на панели, и за мгновение до катастрофы ей удалось приструнить падающую машину. Вертолет слегка завис, словно собирался с духом… и рухнул с метровой высоты. Треснул механизм крепления шасси, подломилась передняя стойка, машина накренилась и застыла.

– Земля-матушка, – прокомментировала из кабины Виола.

– Жесткач, на фиг… – спотыкаясь, пробормотал коротышка. – На ноль, блин, поделили…

– Нас всех в этом мире на ноль поделили! – захохотала Виола.

– Я, кажется, зуб коренной проглотил, – с ужасом глядя на меня, сказал Степан.

– Как это? – не понял я.

– Он давно уже шатался… Это ты, идиотка, виновата!

– Ну, идиотка, – пожала плечами Виола. – Подумаешь, новость. Но все, однако, живы. Пока, – добавила она, с сомнением покосившись на лесной массив.

– Бежим! – всполошился коротышка. – Сейчас рванет! – И на корточках засеменил к выходу.

– Не взорвемся, – хохотала Виола, – баки пустые! Даже если захотим – все равно не взорвемся. Но мелкий прав, надо уходить.

При десантировании из "Ми-8" мы чуть не потеряли коротышку. Он вывалился наружу – ноги не слушались, подкосились, и он припал к стальной обшивке. Категорически запрещается это делать. Степана вздыбило, он заискрился, как новогодняя елка; волосинки, выросшие за год на голом черепе, восстали дыбом. Его отбросило от вертолета. Степан катился колобком по полю, орал, его трясло, как эпилептика. Я бросился его ловить, но он уже поднялся на колени, смотрел на меня объятым жутью взором и все еще потрескивал – мол, что это было? От коротышки можно было прикуривать.

– Поздравляю, мой одноклеточный друг, – с облегчением вымолвил я. – Век живи – век учись. Объясняю для технически тупых: во время полета корпус вертолета накапливает изрядное количество статического электричества. И прикасаться к "вертушке" после посадки смертельно опасно.

– Пока его не заземлят специальными устройствами, – добавила, подходя, Виола. – Странно, – сказала она, внимательно осмотрев трясущегося коротышку, – по идее, Степашка должен быть мертвым. Но выглядит всего лишь потрясенным. Это чудо?

– Сама ты чудо, – пожаловался Степан вибрирующим голоском. – Меня словно копытом отоварили.

– Проводка у тебя сгорела, – фыркнул я. – Больше не лезь, куда не просят.

– А я знал? – Он хотел возмутиться, но сник.

Виола укоризненно покачала головой и вернулась к вертолету. Степан рывками приходил в себя, приглаживал волосинки, как-то подозрительно потягивая носом.

– Это запах или ощущение?

– Попахивает, да, – согласился я. – Кто-то из нас едва не сгорел.

Я изрядно перенервничал. Сердце стучало, как печатная машинка. Пока я был статистом при оживающем Степане и старался к нему не прикасаться, Виола надела на спину свой пополневший рюкзачок, туда же поместила "Кедр", задумчиво походила вокруг тонкоствольного бельгийского пулемета FN MAG, приделанного к плавающей консоли. Затем забралась в кабину, выбралась с увесистым ломиком-монтировкой и принялась отдирать пулемет от консоли.

– Ты тоже решила отличиться? – поинтересовался я.

– Глупый ты, дядя. Знаешь, что творится в этих лесах?

Я опасливо покосился на чернеющий в отдалении хвойник. Если уж мы выбрали южное направление, то придется тащиться через лес. К тому же за лесом деревня – мы видели ее во время падения. Сердце упруго сжалось, предупреждая о том, чего я пока не видел.

– Ты умеешь стрелять из авиационного пулемета, многогранная ты наша? – Я отобрал у дамы ломик и без особого энтузиазма вывернул двенадцатикилограммовый пулемет из приваренных к полу направляющих.

– Нет, он скорее пацифист.

– Плохо, – вздохнула девица. – Пусть идет между нами, не высовывается и не лезет с полезными инициативами…

Народные восстания в Древней Руси XI-XIII вв Мавродин Владимир Васильевич

Глава вторая. Первые народные восстания в Суздальской земле и в Новгороде в XI веке (Выступления волхвов)

Первое крупное народное восстание вспыхнуло в Суздальской земле. Оно было направлено против местной общественной верхушки - "старой чади". На заре русской истории почти вся территория Суздальской земли была покрыта дремучим лесом. Он тянулся сплошным массивом, тая в себе многочисленные реки, ручьи, озера, болота. Лишь кое-где по Оке и в Ополье (Край, лежащий между Владимиром, Юрьевом Польским и Переяславлем Залесским) лежали безлесные пространства - поля, отроги далеких степей.

Дуб, клен, липа, рябина, орешник, чем дальше к северу, тем все чаще и чаще перемежались с сосновыми и еловыми лесами, а на севере и северо-востоке от линии, идущей от устьев Невы к Ильменю, а оттуда на верховья Волги и Низовья Оки, протянулась южная граница восточноевропейской тайги. Таежные ель, сосна, пихта, можжевельник сочетались с березой, осиной, ольхой. И, наконец, еще дальше, на севере Суздальской земли, лежали мрачные еловые леса, бесконечные моховые болота и заболоченные низины, суровые, но светлые сосновые боры, прорезанные холодными, чистоструйными северными реками. По Суздальской земле протекали Волга, Ока, Шексна, Москва-река и лежали озера: Неро, Клещино, Белоозеро.

В давние времена заселяли восточные славяне лесистый Суздальский край. Древнее население края - меря, в районе Ростова Великого, и весь, жившая у Белоозера, давно уже вступили в сношения с восточными славянами и, попав под влияние их более высокой культуры, постепенно обрусевали и растворялись в среде русских, заселявших край.

С северо-запада, из Приильменских, Новгородских земель, продвигались в Суздальскую землю словене, с верховьев Волги переселялись кривичи и, наконец, на юго-западе простирались поселения вятичей, древнейших славянских обитателей бассейна Москвы-реки.

Русское и финно-угорское население края занималось земледелием и скотоводством, но рыболовство, охота и бортничество играли весьма существенную роль. Развивались ремесла и торговля, возникали и росли города. Самыми древними городами края были Суздаль и Ростов, где сидело "старое" боярство.

Вот здесь, в Суздальской земле, и произошло первое в древней Руси известное нам из источников крупное народное восстание. Поводом к нему послужил голод, охвативший в 1024 г. Суздальскую землю и вызвавший в ней "мятеж велик". Древняя русская летопись "Повесть временных лет" сообщает, что простой народ стал избивать "старую чадь", т. е. местную богатую знать, спрятавшую запасы хлеба, и что это восстание сельского люда возглавили волхвы - жрецы старой, дохристианской религии.

Очевидно, голод явился лишь ближайшим поводом к восстанию, которое имело ярко выраженный антифеодальный характер. Дело в том, что самый голод был вызван не только неурожаем. В летописях, особенно в новгородских, мы не раз встречаем указания на голодание населения. Голод обычно был последствием "безмерных дождей", засух, безвременных заморозков, суховеев и т. п. Но следует отметить, что такие голодовки, вызванные климатическими условиями, становятся обычными лишь в период с конца XIII до начала XVII в., когда наблюдается известное ухудшение климата. Что же касается периода до XI в., то, судя по летописи, а также и по данным палеоботаники, палеозоологии, археологии и геологии, климат древней Руси был более теплым, более мягким и постоянным, чем в позднейшие времена. Конечно, голод 1024 г. мог явиться результатом какого-нибудь стихийного бедствия, постигшего Суздальскую землю. Но не надо забывать, что крестьянское хозяйство в те времена было крайне неустойчивым: малейший неурожай вызывал голод, однако народное восстание связывается лишь с голодом 1024 г.

В чем же тут дело? Летопись говорит о том, что голод в этом году охватил далеко не все слои населения Суздальской земли. "Старая чадь" не голодала, она держала в своих руках запасы хлеба - "гобино". В древнерусском языке слово "гобино" означало урожай злаков и плодов вообще, но чаще всего этот термин применялся к урожаю зерновых хлебов. Летописец подчеркивает то обстоятельство, что от голода, постигшего Суздальскую землю в 1024 г., страдала только "простая чадь". "Старая чадь", очевидно, пользовалась народным бедствием - голодом: прибрав к рукам хлеб и ссужая его голодающим, она закабаляла окрестный люд, подчиняла его себе, заставляла работать на себя в своем феодальном хозяйстве. Вот эта феодальная эксплуатация и была основной причиной "мятежа великого и голода по всей той стране", о чем говорит "Повесть временных лет" под 1024 г. Голод прекратился (люди, по выражению летописца, "ожиша", т. е. ожили) только тогда, когда голодающие суздальцы по Волге отправились в землю Камских болгар и привезли оттуда хлеб ("жито").

Восстание смердов Суздальской земли против "старой чади" заставило всполошиться господствующую феодальную верхушку. Не голод, а именно "мятеж велик" вынудил князя Ярослава Мудрого, находившегося тогда в Новгороде, все внимание уделить событиям в Суздальской земле. Вот почему Ярослав со своим войском направляется не в Чернигов, где в это время сел на княжеский стол его соперник и конкурент Мстислав, а в Суздальскую землю, где появились "волхвы лживые", поднявшие восстание "простой чади" по селам.

Прийдя в Суздальский край, Ярослав захватил волхвов, одних казнил, а других отправил в изгнание (См. "Повесть временных лет", ч. 1, стр. 99-100, 299). В Новгородской летописи содержатся некоторые дополнительные сведения о восстании 1024 г. Она рассказывает о том, что часть восставших против "старой чади" была убита, очевидно, во время столкновения с княжескими дружинниками, имущество казненных и ссыльных участников восстания было разграблено (См. "Новгородская IV летопись", СПб., 1915, стр. 112). Так закончилось первое крупное крестьянское восстание на Руси. К сожалению, летописи не сохранили его подробностей.

Своеобразие этого народного движения заключалось в том, что во главе восставших против "старой чади" смердов стояли волхвы, которые стремились использовать антифеодальное выступление народа для возврата к прежним дохристианским культам.

Это была не единственная попытка волхвов вернуть былое влияние. В "Повести временных лет" под 1071 г. следует рассказ о выступлениях волхвов в Киеве, Новгороде и Суздальской земле, в частности в Белозерье.

Следует отметить, что летописная дата - 1071 год - неверна. Известные исследователи русских летописей - А. А. Шахматов и М. Д. Приселков убедительно доказали, что восстания эти проходили в разное время между 1066 и 1069 гг.

Под 1071 г. их поместил составлявший эту часть "Повести временных лет" летописец, который записал рассказ о восстании в Суздальской земле со слов Яна Вышатича, богатого и влиятельного боярина, видного дружинника черниговского князя Святослава Ярославича (сына Ярослава Мудрого).

Ян Вышатич был очевидцем этого восстания; именно он и подавил движение смердов в Суздальской земле и расправился с их вождями - волхвами. Летописец под одним годом поместил в летописи и рассказ Яна Вышатича и все известные ему выступления волхвов. Точно датировать он их не мог, и поэтому в его рассказе все время встречаются такие выражения: "в те же времена", "однажды", "при князе Глеба".

Первым по времени было выступление волхва в Киеве. А. А. Шахматов считает, что оно, возможно, имело место в 1064 г. Волхв появился в Киеве и стал пророчить, что на пятый год Днепр потечет в обратном направлении, а земли начнут перемещаться - Греческая земля займет место Русской, а Русская - Греческой; изменят свое местоположение и другие земли.

Летописец сообщает, что "невеглые" (т. е. невежды, под которыми следует подразумевать киевлян, еще не отрешившихся от привычных, так называемых языческих, верований) слушали его проповедь, а киевляне крещеные, т. е. принявшие христианство, смеялись над ним.

Не надо забывать того, что христианство на Руси стало официальной государственной господствующей религией лишь в конце X в., за 80 лет до описываемых нами событий, и при этом, выступая в роли силы, укрепляющей феодальный общественный строй и феодальное государство, оно, естественно, встречало отпор и недоброжелательное отношение со стороны трудового люда городов и сел древней Руси. И неудача волхва, который, как говорит "Повесть временных лет", однажды ночью пропал без вести, объясняется тем, что в Среднем Приднепровье, в Киеве уже давно сложилась феодальная государственность, укрепилась княжеская военно-дружинная организация, и христианская церковь стала могучей силой. Поэтому проповедь волхва в Киеве не могла иметь успеха, хотя и представляла известную опасность для киевских феодалов. И, очевидно, не без их участия киевский волхв вдруг исчез, причем исчез ночью, когда киевские "невегласи" из "простой чади" не могли заступиться за него ("Повесть временных лет", ч. 1, стр. 116-117, 317).

Подобная обстановка сложилась и на другом конце Руси, на берегах Волхова, в Новгороде. Здесь при князе Глебе, сыне Святослава Ярославича, тоже однажды выступил волхв.

Новгород - второй по величине после Киева город древней Руси - в большей степени сохранил старые, дохристианские верования. Его многочисленная "простая чадь" сопротивлялась и христианской церкви, и киевским князьям, стремившимся подчинить себе Новгород, поставить своих дружинников в особо привилегированное положение и заставить новгородцев платить дань. Не случайно древнее предание, записанное, правда, в поздней летописи, повествует о том, что воеводы киевского князя Владимира Святославича - Добрыня и Путята крестили новгородцев огнем и мечом.

В событиях начала XI в., в частности в межкняжеской усобице между Ярославом Мудрым и Святополком Окаянным, новгородские смерды и особенно простые люди из горожан сыграли большую роль. Они помогли Ярославу одержать победу над Святополком, которому оказывали поддержку интервенты - войска польского короля Болеслава, состоявшие из поляков ("ляхов") и наемников - немцев и венгров ("угров"). За эту помощь Ярослав щедро одарил новгородцев: новгородцы и старосты, как написано в Новгородской летописи, получили по 10 гривен, а смерды - по гривне. Кроме того, что еще важнее, Ярослав дал "Русскую Правду" (так называемую "Древнейшую Правду"), в которой новгородцы были приравнены к княжеским мужам, и еще какой-то устав, не дошедший до нас.

Все это придало известную уверенность действиям волхва в Новгороде при Глебе Святославиче. Разговаривая с людьми, волхв утверждал, что может творить чудеса, например на глазах у всех перейти Волхов, что он знает наперед, что произойдет, и хулил христианскую веру. Речи волхва возымели действие. Большинство новгородцев встало на сторону волхва. Уже собирались убить новгородского епископа. Надев на себя облачение, епископ вышел к новгородцам и обратился к ним с речью: "Кто хочет верить волхву, пусть идет за ним, кто же истинно верует, пусть тот к кресту идет". Результат был для епископа неожиданным: "И люди разделились надвое: князь Глеб и дружина его пошли и стали около епископа, а люди все пошли и стали за волхвом. И начался мятеж великий в людях", - сообщает "Повесть временных лет".

Князь Глеб не растерялся. Спрятав под плащ топор, он подошел к волхву и после краткой словесной перепалки ударом топора убил волхва. Потеряв руководителя, "люди разошлись" ("Повесть временных лет", ч. 1, стр. 120-121, 321).

Так закончилось выступление новгородцев. Самым значительным из известных нам по источникам восстаний смердов, руководимых волхвами, было восстание в Суздальской земле, датируемое летописью 1071 г. Ян Вышатич рассказывал летописцу, как однажды, когда некоторое время (после 1067 г.) Белозерье принадлежало его князю - Святославу Ярославичу, он направился туда, на далекий Север, собирать дань в сопровождении двенадцати дружинников ("отроков") и священника ("попина").

В те времена существовал такой порядок. "Княжой муж", собиравший дань ("даньщик") или денежные штрафы- "виры" ("вирник"), вместе со своими дружинниками и слугами переходил на содержание к населению тех земель, где он действовал. Даньщик считал в это время смердов, с которых он собирал дань, не только княжескими, но и своими людьми, так как часть собираемой с них дани шла в его пользу.

Придя на Белое Озеро, Ян Вышатич со слов белозерцев узнал о восстании волхвов. Это восстание началось в Ростовской области, в Суздальской земле. Поводом к нему, как и в 1024 г., послужил недород ("скудость") и последовавший за ним голод. В голодающий край явились из Ярославля два волхва и заявили, что они знают, кто держит в своих руках запасы пищи ("обилье"). Поднялось восстание. Руководимые волхвами смерды двинулись по Волге и по Шексне. Приходя в тот или иной погост, где сидели "повозники", привозившие дань, т. е. та самая "старая чадь", о которой упоминает "Повесть временных лет" под 1024 г., они указывали на "лучших жен", говоря, что одна держит жито, другая - мед, третья - рыбу и т. д.

Летописец рассказывает о том, какие последствия имело изобличение волхвами "лучших жен", скопивших большие запасы продуктов. В "Повести временных лет" читаем:

"И стали приводить к ним сестер своих, матерей и жен своих. Волхвы же, в навожденьи, взрезая тем заплечья, вынимали оттуда либо жито, либо рыбу и таким образом убивали многих женщин, и имущество их захватили себе" ("Повесть временных лет", ч. 1 (перевод Д. С. Лихачева и Б. А. Романова))

Немного далее мы объясним этот странный рассказ летописи о расправе с "лучшими женами", а сейчас остановимся прежде всего на социальном содержании руководимого волхвами движения смердов, охватившего Суздальскую область, окрестности Шексны и Белозерский край.

М. Н. Тихомиров обратил внимание на "Летописец Переяславля Суздальского", который сообщает ряд важных подробностей, свидетельствующих о том, что рассказ о восстании в Суздальской земле, помещенный в "Летописце", более древний и достоверный, чем в "Повести временных лет".

Из "Летописца Переяславля Суздальского" мы узнаем, что белозерцы, рассказавшие Яну Вышатичу о восстании смердов, пришедших к ним с Волги и Шексны, были не на стороне восставших; они сокрушались о том, что смерды "много жен и муж погубиша", и что в результате этого "дани не на ком взяти".

Отсюда следует, что информаторами княжеского данщика Яна Вышатича были те белозерцы, которые отвечали за сбор дани, свозили ее в погосты, куда прибывали за данью "княжие мужи", выступали в роли "повозников", т. е. были близки не к смердам, а к пострадавшим от смердов "лучшим мужам" и "лучшим женам".

Кроме того, "Летописец Переяславля Суздальского" дает возможность установить еще одну особенность восстания смердов.

"Повесть временных лет" сообщает, что жертвами восставших смердов были женщины, "лучшие жены", т. е. хозяйки богатых домов. Об этом же говорят и новгородские летописи, причем Новгородская IV летопись переносит рассказ о действиях восставших, избивавших "старую чадь бабы" (т. е. женщин "старой чади"), помещенный под 1071 г., на события 1024 г. Все это дало повод высказать мысль о сохранении на северо-востоке Руси материнского рода, матриархата, когда главой семьи был не мужчина, а женщина, которая являлась и распределителем всего имущества, принадлежавшего роду или семье.

"Летописец Переяславля Суздальского" в отличие от "Повести временных лет" и новгородских летописей сообщает, что во время восстания убивали не только жен, но и "много... муж погубиша", т. е. среди погибших от руки восставших смердов были не только женщины, но и мужчины.

И это вполне понятно, так как ни о каком материнском роде на Руси в XI в., конечно, не может быть и речи. Дело заключается, как мы увидим, в том, что продуктами, накопленными богатыми семьями в определенных случаях, действительно распоряжались "лучшие жены".

Расправа с "лучшими женами" и с "лучшими мужами", в результате которой имущество богатой местной верхушки, "старой чади" доставалось страдавшим от голода и кабалы смердам, привела к тому, что, когда восставшие смерды пришли на Белоозеро, их отряд насчитывал 300 человек. Здесь их и встретил Ян Вышатич. Прежде всего, он расспросил, чьими смердами являются руководители восстания - волхвы. Узнав, что они - смерды его князя, Святослава, Ян Вышатич потребовал от белозерцев их выдачи.

"Выдайте волхвов этих сюда, потому что смерды они мои и моего князя", - заявил он белозерцам. Белозерцы его не послушались, очевидно, не решаясь идти в лес, где находились повстанцы. Тогда Ян Вышатич решил действовать сам. В начале он хотел идти к восставшим смердам один, без оружия, но его дружинники ("отроки") отсоветовали ему, и вскоре к лесу двинулась вся хорошо вооруженная дружина Яна, насчитывавшая двенадцать человек, а с нею и священник ("попин"). Восставшие, относительно которых "Летописец Переяславля Суздальского" подчеркивает, что они были смердами ("...смерда ополчишася против"), вышли из леса и изготовились к бою. Ян Вышатич двинулся на них с топором в руке. Тогда от отряда восставших отделились три смерда, подошли к Яну и сказали: "Видишь сам, что идешь на смерть, не ходи". Ян приказал своим дружинникам убить их и двинулся дальше, к стоявшим и поджидавшим его смердам. Тогда смерды бросились на Яна, причем один из них замахнулся на него топором. Ян вырвал топор из рук смерда, ударил его обухом и приказал своим дружинникам рубить восставших. Смерды отошли к лесу, успев по дороге убить священника Яна. Войти в лес вслед за смердами и вступить с ними в бой Ян Вышатич не решился. Он предпочел другой путь расправы с восставшими. Вернувшись в город Белоозеро, Ян заявил белозерцам, что если они не схватят пришедших из Суздальской земли волхвов ("аще не приведете сих смердов"), то он не уйдет от них хоть год. Перспектива кормить и поить Яна с дружиной и собирать им дань круглый год мало улыбалась белозерцам. Они должны были действовать сами. Белозерцам удалось схватить волхвов и выдать их Яну.

Во время допроса волхвы держались стойко. Убийство стольких людей они объясняли тем, что убитые располагали большими запасами ("обилье") и если их истребить, то у всех будет изобилие ("гобино"). Волхвы вступали в богословский спор с Яном, упорно отказывались признать право Яна судить их, заявляя, что они подсудны только их князю - Святославу. Видимо, им хорошо была известна "Русская Правда", гласившая, что нельзя "мучать смерда без княжа слова", т. е. смерды подсудны только князю и никто, кроме князя, не может их наказать. Волхвы мужественно выдержали пытки, которым подверг их Ян Вышатич.

Натешившись над бессильными волхвами, Ян выдал их "повозникам", чьи жены, матери, сестры и дочери ("лучшие жены") погибли от их рук. "Повозники" расправились с волхвами по старому обычаю кровной мести, по которому родственники убитого мстили убийцам. Здесь на Севере, кровная месть была еще распространена и даже признавалась княжеским судом как нечто, идущее "от бога по правде". Мстя за смерть своих родичей, "повозники" убили волхвов, и трупы их были повешены на дубе у устья Шексны ("Повесть временных лет", ч. 1, стр. 117-119, 317-319; "Летописец Переяславль Суздальский", М., 1851, стр. 47-48). Таков летописный рассказ о восстании волхвов в Суздальской земле, охватившем Ростовскую область, Ярославль, Шексну, Белоозеро.

Кто поднялся на призыв волхвов истреблять по погостам "лучших жен", за то, что они держат "гобино", "обилье", и "глад пущают"? Кто "отъимашета себе" "именье их"? Очевидно, те, кто не имел этого "обилья", с кого "старая чадь" - опора княжеской власти - взимала всякого рода продукты и "товары", для того чтобы уплатить их в качестве дани князю или "княжему мужу", тому же Яну Вышатичу. Это были те, кого владельцы "гобинных домов" закабаляли разного рода "рядами" и "купами", те, кто становился феодально зависимым и Эксплуатируемым людом.

Восстание смердов в 1071 г. (летописная дата).

Это было "сельское угодье", простые смерды. И Ян Вышатич имел полное основание считать не только триста человек восставших, пришедших с волхвами к Белоозеру, но и самих волхвов смердами. Вот почему в руках у восставших типичное оружие крестьян - топор, вот почему на миниатюрах Радзивиловской (Кенигсбергской) летописи изображенному в долгополой одежде феодалу Яну, вооруженному мечом, противостоят одетые в рубахи и шаровары и вооруженные топорами смерды. Позднейший летописец был прав, именно так иллюстрируя записанный летописцем рассказ Яна Вышатича. Прав и "Летописец Переяславля Суздальского", настойчиво подчеркивавший, что и волхвы, и те, кто истреблял "лучших" жен и мужей, и триста человек повстанцев, с которыми столкнулся в лесах Белозерья Ян Вышатич, - все они были смерды.

Восстание в Суздальской земле имело большой размах и этим отличалось от выступления волхва в Киеве. Объяснение этому не трудно найти в специфике социальной жизни далекого Севера. Если для юга Руси, для Поднепровья уже прошло время, когда вассалы - бояре, дружинники получали от своего господина, князя, пожалования в виде части собираемой им дани, если там быстро шло "обояривание" земель, а с ним и превращение дани в постоянную феодальную ренту, то на северо-востоке дело обстояло иначе. Здесь в земле древнего местного населения - мери и веси и пришедших с запада кривичей и словел, лишь появлялись лены (т. е. княжеские пожалования), Заключавшиеся только в праве собирать для себя дань, за которой и разбредались в полюдье "княжий мужи"; здесь из местной "старой чади" только начинало вырастать богатое, знатное, влиятельное и спесивое боярство "старых городов" - Ростова и Суздаля.

Поэтому так упорно отстаивали свое право "стать перед Святославом" мятежные волхвы. Они считали себя данниками (подданными в прямом и переносном смысле) только князя, признавали право "княжих мужей" - даньщиков собирать с них дань, но они отказывались считать себя одновременно и смердами, "княжого мужа", волей князя получавшего дань с их земли.

Смерда нельзя "умучать" "без княжа слова" - это твердо знали восставшие волхвы и поэтому смело пререкались с Яном Вышатичем, призывая и своих богов и ссылаясь на авторитет княжеского законодательства - "Русской Правды".

Подавленное Яном Вышатичем восстание волхвов было не последним в Суздальской земле. В 1091 г. снова "волхв явися Ростове, но вскоре погибе" ("Повесть временных лет", ч. 1, стр. 141, 342).

Хотя восстания смердов, руководимых волхвами, имели место и в Киеве и в Новгороде, почему же больше сохранилось сведений о восстаниях, вспыхивавших в Суздальской земле, на северо-востоке Руси?

Дело в том, что на территории Среднего Приднепровья они происходили в более ранние времена, когда летописание еще не было так развито. Поэтому они не попали в летопись. Что касается северо-восточной Руси, то здесь время для подобного рода социальных движений наступило несколько позднее, в XI в., когда летописание уже достигло высокого развития и важные события, проходившие даже вдалеке от Киева, находили отражение в летописях.

Кроме того, этот своеобразный характер движения смердов объясняется тем, что северо-восток, заселенный не только русскими, но и племенами финно-угорских языков, в X-XI вв. отставал в своем развитии от Приднепровья. Этническая пестрота этого края, более медленные темпы общественного развития его населения, более медленное распространение новой, классовой идеологии, христианства, - все это способствовало тому, что происходившие здесь восстания смердов более длительное время сохраняли форму движения волхвов.

В самом деле, как объяснить непонятное место из летописи, где говорится, что волхвы наносили раны "лучшим женам" и вынимали из ран жито, рыбу, меха?

Еще в середине прошлого столетия у мордвы бытовал обряд, напоминающий летописный рассказ о странных действиях волхвов в Суздальской земле. Обряд этот заключался в том, что особые сборщики ходили по дворам и собирали припасы для общественных жертвоприношений именно с женщин, которые держали эти припасы в специальных мешках, надетых через плечо. Помолившись, сборщик срезал мешок и при этом несколько раз слегка колол женщину в плечо или спину особым священным ножом.

Видимо, летописец связал религиозный обряд, распространенный в то время на северо-востоке, с движением волхвов.

Действительно ли волхвы исполняли свои обрядовые функции во время восстания, посчитал ли летописец убитых жен "лучших мужей", виденных Яном Вышатичем, за жертв обряда, во время которого волхвы не кололи, а убивали (на что, как мы видели, были свои причины), определить трудно.

Если мы учтем, что край, где развернулось восстание волхвов, издавна был населен весью и мерей, среди которых были распространены сходные обычаи, наблюдавшиеся у мордвы еще спустя восемь столетий, то нам станут понятными некоторые странные на первый взгляд особенности восстаний волхвов.

Полурусский - полуфинно-угорский, "чудский" Север был весьма привержен к первобытным верованиям, к волхвам, кудесникам. Не случайно под тем же 1071 г. летописец поместил и рассказ некоего новгородца, посетившего "чудь", т. е. область коми-зырян, где он наблюдал сцену настоящего камлания впавшего в исступление кудесника, который лежал в конвульсиях ("шибе им бес").

Христианство, вытеснявшее культ старых богов посредством культа святых, проникало на северо-восток Руси чрезвычайно медленно. Слишком далек был христианский мир от Шексны и Сухоны; христианская церковь раньше и скорее укрепилась на берегах Днепра, чем в далеких пустынных лесах Белозерья.

Попытаемся, исходя из анализа всех сообщений летописи и привлекая этнографический материал, охарактеризовать восстания смердов. "Старая чадь" была местной феодализирующейся верхушкой, утверждавшей свое господство на осколках распадавшегося первобытнообщинного строя. Судя по археологическим материалам и этнографическим данным, одна часть ее принадлежала к русифицировавшимся остаткам древнего восточно-финно-угорского населения края, а другую часть составляли кривичские, словенские и вятичские переселенцы. Среди потомков исконного населения этого края - мери, еще долгое время бытовали некоторые обычаи, отличные от русских и сближающие их с соседней и родственной мордвой. Эта "старая чадь" помогала княжеским данщикам собирать дань, везла "повоз", доставляла собранное к специальным княжеским "местам", была опорой "княжих мужей" во время "полюдья".

В то же самое время местная знать, пользуясь своим богатством, а быть может, опираясь и на пережитки родоплеменных институтов, обогащаясь в результате эксплуатации челяди, закабаляла своих сородичей. Устанавливая феодальные формы зависимости и держа в своих руках "гобино", "обилье" и "жито", она становилась вершителем судеб своих менее обеспеченных соседей. И всякий "глад" (голод) она использовала для того, чтобы ссудами и кабальными сделками подчинить себе окрестное население. Вот почему ее обвиняли б том, что она держит "гобино и жито" и "глад поущаеть". Это и было причиной восстания и истребления "старой чади".

Но чем объяснить то, что эти восстания выступают перед нами как движения волхвов? Длительное господство первобытнородовых культов, упорно сопротивлявшихся особенно здесь, на северо-востоке, силой меча внедряемому христианству, распространение волхованья, столь характерного главным образом для северных земель Руси, и, наконец, особенности самой структуры общинной организации были причиной того, что первые восстания зависимого или полузависимого сельского люда против феодалов принимают форму восстаний волхвов. Волхв - представитель старой, привычной религии, религии первобытнообщинные времен. Он сам вышел из общины, он близок сельскому люду, он сам часто смерд. В представлении сельского люда волхв ассоциируется со свободным состоянием, с отсутствием княжеских данщиков, вирников и прочих княжеских "мужей". Когда был волхв, не было ни даней, ни повоза, ни вир, земля была у общинников, их собственностью были угодья, поля, нивы, урожаи и леса. Справляли старые праздники, придерживались стародедовских обычаев, молились старым богам. Теперь не только в княжеских горницах и гридницах, но и по всей Руси волхва вытеснял священник.

Дани и поборы, виры и повоз, появление на общинных Землях новых хозяев - бояр и монастырей, экспроприация общинных угодий и земель, закабаление со стороны местной "старой чади", введение христианства и появление на месте капищ и священных рощ церквей, а вместо волхвов - священников - все это по вполне понятным обстоятельствам в представлении люда далеких северо-восточных сел сливалось воедино, в нечто несущее конец их привычному общинному быту. Замахнуться против "старой чади" означало выступить против князя, восстать во главе с волхвом, означало начать борьбу с церковью, со священником, т. е. в конечном счете с тем же князем. Поэтому во главе движений смердов становятся волхвы, служители старых богов, строгие блюстители стародедовских обычаев, руководители религиозных празднеств, справлявшихся из поколения в поколение, хранители чудесных таинств и сверхъестественных знаний, кудесники и ведуны, общающиеся с богами, умеющие их умилостивить, испрошающие у них блага для людей - "дажьбожьих внуков".

Движения смердов, руководимых волхвами, сложны. Различны цели восставших смердов и волхвов. Смерды борются с феодализацией, неотвратимо надвигающейся на них. Для них восстание против "старой чади" и князя с его "мужами" есть не что иное, как борьба с укрепляющимся феодализмом. Для волхвов - это борьба за реставрацию старого быта, за сохранение старой, доклассовой религии, а вместе с ней и того положения, которое они раньше занимали в обществе. Волхв - осколок отживающего мира, сторонник отмирающих старых порядков. Он зовет назад, его цели реакционны. Смерды еще прислушиваются к голосу волхва. Авторитет волхва еще высок. Как и позднее, религиозные мотивы играют большую роль в борьбе сельского люда с феодалами. Когда волхв призывает смерда выступить против христианства, борьба с христианской церковью перерастает в выступление против князя, бояр и наоборот. Тесный союз господствующего класса с церковью создает подобную специфику первых антифеодальных движений. Феодализация и христианизация совпадали по времени.

Феодалы обрушивались на общинника, разоряли его, превращали всю общину в целом в подвластную феодалу организацию зависимого сельского населения и, обирая смерда, превращали его в кабального человека.

Одновременно христианство, проникавшее повсюду вместе с "княжими мужами", вытесняло старых общинных богов, уничтожало культовые места, места молений, сборов и сходов, изгоняло зарождавшееся и, чем дальше на север, тем все более сильное и влиятельное жречество, разбивая идеологию первобытнообщинного строя. Борьба за старую идеологию, борьба с христианством и стала формой восстания смердов. Не будучи в состоянии противостоять феодалу в открытой борьбе, смерд стремился оказать ему отпор, организуясь вокруг старых общинных начал, общинного быта, обычаев, верований. Но эта борьба сельского люда Руси носила иной характер, отличный от стремлений волхвов. Конечные цели волхвов и смердов разошлись. Волхвы были выброшены за борт истории. Они смотрели назад, в прошлое, и ушли в прошлое. Народ, сельский люд, не мог уйти в прошлое. Его восстания не могли привести к ликвидации зарождавшегося и крепнущего феодализма, но они были звеном в общей упорной борьбе народных масс с феодализмом, с церковью и христианской религией за общинные порядки, за землю без бояр, за свою самобытную, окрашенную древними верованиями, культуру.

Каковы же были результаты восстаний смердов?

Источники не сохранили никаких указаний, свидетельствующих о том, что выступления волхвов повлияли хотя бы в какой-либо степени на общественно-политический строй древней Руси. Конечно, поражения восстаний смердов вели к усилению гнета, к укреплению феодальных отношений и княжеской власти. Однако восстания смердов являлись прогрессивными, народными движениями потому, что они были направлены против феодализма. И хотя смерды смотрели назад, в "золотой век" первобытнообщинного строя, с его общинной собственностью, их борьба отражала то стихийное недовольство крестьянства, которое, в конце концов, привело феодализм к гибели. Восстания смердов были первым звеном цепи крестьянских восстаний.

Вместе с отмиранием первобытнообщинных отношений, родового быта, племенного строя, вместе с ростом феодальных отношений исчезает и специфическая форма восстаний смердов - выступления волхвов. Они могли иметь место в мире общин, в полунатриархально-полуфеодальной деревне первых десятилетий после крещения Руси, но им уже не было места в городе, не было места на Руси победившего феодализма и укрепившегося христианства.

Исчезают и волхвы. В "Летописце Переяславля Суздальского" есть одно очень интересное место. Повествуя о расправе волхвов с "женами", летописец сообщает, что они "мечтанием" (т. е. символически), "яко скомороси", совершали свое ритуальное действие (См. "Летописец Переяславль Суздальский", стр. 47). Таким путем летописец сближает волхвов со скоморохами и волхованье со скоморошеством.

Скоморох, как и волхв, с которым он сближается и который, уходя в прошлое, завещает ему некоторые свои функции, выступает обличителем "неправды", строя гнета и насилия. Его "глумление" из песнопения и игры (древнейшее значение термина "глум") перерождается в сатиру. Он использует древний эпос, идеализирующий "золотой век" первобытнообщинного строя, и играет на противопоставлении его новому, феодальному обществу.

Скомороший "глум" опасен для властей: "Смеха бегай лихого скомороха". Их "баяние" о славной поре, давно ушедшей в прошлое, а поэтому еще в большей степени идеализируемой, их "буе слово", их "поругание" современных порядков - все это повод к попытке вернуть старые, патриархальные, общинные времена, священные и для скомороха, и для "людья". А это уже было "встаныо", "мятежом", с точки зрения феодальной знати.

Так кончились восстания смердов, протекавшие в оболочке движения волхвов, кончились, не внеся никаких существенных изменений в общественную жизнь древней Руси.Народные восстания В 1379-1384 гг. по всей стране прокатилась волна восстаний, начавшихся в городах Лангедока. Как только в конце 1379 г. был объявлен новый чрезвычайный налог, вспыхнуло восстание в Монпелье. Ремесленники и беднота ворвались в ратушу и убили королевских