Кто написал раковый корпус. Солженицын "раковый корпус" - краткое изложение

Лечение Солженицына в 1954 году в онкологии Ташкента нашло свое отражение в повести «Раковый корпус». Действие повести разворачивается все в том же 13 онкологическом корпусе Ташкентского медицинского института, в вечно грязном и постоянно переполненном. Судьба в стенах онкологии вольно распоряжается жизнями людей, одних отправляет умирать, а других с минимальными улучшениями изгоняет из больницы. Все описанные герои не боятся смерти, вернее они ее не ждут, а верят в свое ближайшее выздоровление.

Главного героя повести Олега Костоглотова тяжелая судьба бросала на фронт, в тюрьму, и привела к пожизненной ссылке в Казахстан, где он заболел раком. За 12 дней, проведенных в больнице, он из умирающего становится активным и жизнерадостным человеком. Костоглотов описан как очень въедливый человек, который не особо доверяет медицине. Узнав о докторе Масленникове, который лечит рак чагой, сам тоже решает продолжить лечение народными средствами. Но через некоторое время под воздействием своего лечащего врача выливает все свои отвары, ложится на переливание крови и делает все нужные уколы. Однако та же Людмила Афанасьевна (лечащий врач), ранее свято верившая в спасение с помощью лучевой терапии, среди своих больных начинает замечать своих бывших пациентов. Теперь она приступает к созданию доклада на тему о лучевой болезни. Однако свои собственные болезненные симптомы ее совершенно выбивают из колеи.

В повести описаны также разные типажи и судьбы людей, которые столкнулись друг с другом под крышей тесной онкологии:

Доносчик Павел Русанов – бывший руководитель отдела кадров, у которого по прошествии некоторого времени спадает опухоль. Выздоровление дает ему пищу к размышлениям о своих прошлых словах и поступках, в голову его чаще приходят мысли о собственных детях.

Парень Дёмка, 16 лет от роду, которого судьба рано лишила родителей. В его юные годы он заразился тяжким недугом от удара по ноге во время футбольного матча. В повести показаны мечты его о институте и хорошей жизни, однако все мечтания перечеркивает ампутация ноги. Но и в ней он находит позитивные моменты, ведь теперь ему не нужно бегать на танцы, он еще больше времени сможет уделять обучению.

Вадим Зацырко, который в свои 27 лет стал ученым-геологом, который хочет помочь миру и совершить хоть одно научное открытие. Все свое время он работает над теорией по определению наличия полезных ископаемых по радиоактивным водам. Однако месяц, проведенный в клинике, полностью разуверяет молодого человека в собственной возможности совершить до своей возможной смерти какой-либо подвиг.

Алексей Шулубин, который ранее работал библиотекарем в сельхозтехникуме. Шулубин полностью презирает всю свою прошлую молчаливую жизнь и рьяно отстаивает социалистические идеи нравственности во всех спорах с другими пациентами.

Ефрем Поддуваев, который раньше был строителем. У которого бинты на шее с каждым днем заматывают все выше и выше. По прошествии нескольких недель его выписывают, однако через день, из-за обострения, он возвращается в стены больницы сам.

В книге Солженицына поднято множество вопросов о добре и зле, истине и лжи, поднята тема любви. Своей повестью писатель учит ответственности за свои поступки и слова, а также показывает ценность человеческой жизни.

Увы, но сам я относительно поздно (в масштабе поколения) — лишь в середине 80-ых услышал это цепляющее название: по Радио Свобода книгу читал изумительный артист и режиссер Юлиан Панич, кто позднее поставит на Радио Свобода несколько радиоспектаклей (не могу забыть его постановку «Путем взаимной переписки» по Войновичу — лучшего исполнения в этом жанре уже не слышал вплоть до наших дней).
Помню настоящий шок от необычного словосочетания и машинальные (еще до начала чтения) варианты его расшифровки: может это футляр для чего-то из хитиновых панцирей?, или военное формирование с такой символикой? - в любом варианте подразумевалась аллюзия к ракообразным животным. И тут зазвучал текст — сразу спустивший с небес пафосных метафор на землю грешную, где (как учат все религии и прочая эзотерика) эта болезнь приходит как ещё прижизненная расплата за нарушение её, жизни, законов...

Печатный же вариант повести я прочёл лишь в 91-ом — в 4-ом томе Малого собрания АИС, что приходили по почте приложением к выписываемому в тот год журналу «Новый мир». Увы, но до сих пор у нас в семейной библиотеке нет другого «в бумаге», а упомянутый уже изрядно потрёпан — ибо уже побывал в нескольких больницах, и вообще — без сожаления давался на руки всем желающим (кто, к счастью, были достойны его содержания и не пытались «зачитать с концами»).
И здесь я в который, за последние годы, раз столкнулся с архаичной «подачей» книгоиздателями сложного и информативного текста: главы отмечены лишь цифрами, а их авторские названия — несущие особый «катализирующий» заряд, — даны списком лишь в конце книг (?!!). Сын пересказывает некое место в тексте — я спрашиваю название главы — он не знает, ибо не смотрел (да и не любит заглядывать) вперёд…

Тут человек моего поколения (60-е) с ностальгией вспоминает тогдашние издания детской и юношеской литературы — того же Жюля Верна, Марка Твена и т.д. Откроем начало любой главы «Таинственного острова» и читаем ее название, плюс — краткое содержание:

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ : КРУШЕНИЕ В ВОЗДУХЕ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Ураган 1865 года. — Возгласы над морской пучиной. — Воздушный шар, унесённый бурей. — Разорванная оболочка.
— Кругом только море. — Пять путников. — Что произошло в гондоле. — Земля на горизонте. — Развязка драмы.

Посему родилась идея: сделать подобные аннотации содержания глав «Корпуса», «Круга первого» и т.д. кроме АГ — там уже есть авторские, но и там размещаемые отдельными подборками в КОНЦЕ ЧАСТЕЙ (видимо уж очень нелюбящими АИС редакторами), а в «программе максимум» — интерактивный путеводитель по главным вещам классика.
Итак, вот первый блин проекта — аннотации глав этой удивительной повести. Они, разумеется, не окончательные и буду только рад конструктивной критике и вариантам дополнений.

А.И.Солженицын
РАКОВЫЙ КОРПУС

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ:

1 . Вообще не рак
Госпитализация номенклатурного чиновника Павла Николаевича Русанова с опухолью горла, прощание с сыном и женой, недовольсто большой общей палатой.

2 . Образование ума не прибавляет
Соседи по Русанова палате: Ефрем, Демка, «Оглоед», Прошка, Ахмаджан и др. Русанов жаеет, что не успел договориться о лечении в лучшей клинике Москвы.

3 . ПчЁлка
Костоглотов помогает молодой медсестре-практикантке Зое готовится к сессии в ее медвузе, их романтический диалог.

4 . Тревоги больных
Утренний обход. Зав.отделением Донцова осматривает Русанова и ждет его согласия на болезненную химиотерапию.

5 . Тревоги врачей
Терапевт-онколог Вера Гангарт вспоминает появление тяжело больного Костоглотова.

6. История анализа
Первая рентгенотерапия Костоглотова. Излучение вызывает тошноту, снимаемую лишь солеными огурцами.

7 . Право лечить
Тайны «медицинской радиологии». Раздумья Донцовой о последствия массового лечения рентгеном. Папка «Лучевая болезнь».

8. Чем люди живы
Грехи Ефрема Поддуева. Рассказ Льва Толстого и скепсис Русанова: «Ах, это не тот Толстой!»

9. Tumor cordis
Хирурги корпуса - Евгения Устиновна и Лев Леонидович, перевязка Ефрема.

10. Дети
История болезни Демки, знакомство с Асей из женской палаты, разговоры о любви.

11. Рак берёзы
Обсуждение народных методов лечения рака: Костоглотов рассказывает про «чагу» - березовый гриб.

12. Все страсти возвращаются
Студенческие заботы медсестры Зои. Ночное дежурство и очередная беседа с Костоглотов: история его шрама.

13. И тени тоже
Визит Капитолины Русановой - неприятные новости: реабилитирован их сосед.

14. Правосудие
Страх Русанова: история типичного доносительства 30-ых…

15. Каждому своё
Ефрем, Вадим и Русанов обсуждают истоки своей болезни.

16. Несуразности
Химиотерапия и бред Русанова,

17. Иссык-кульский корень
Первый откровенный разговор Костоглотова с Верой Гангарт и его признание о самолечении ядовитым корнем. Веру в юности звали Вега.

18. "И пусть у гробового входа..."
Ночное дежурство Зои, ухаживания Костоглотова перерастают во взаимный роман.

19. Скорость, близкая свету
Студенчество Вадима, прерванное смертельной болезнью. Русанов обеспокоен отставкой Маленкова и Верховного суда.

20. Воспоминание о Прекрасном
Костоглотов чувствует перелом в болезни и вспоминает годы - потерянные в лагере и ссылке.

21. Тени расходятся
Визит к отцу Авиеты Русановой, ее рассказ об учебе на журфаке и целях литературы соцреализма.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ:

22. Река, впадающая в пески
Письмо Костоглотова друзьям по месту ссылки - интеллигентной чете врачей, получивших срок и пожизненную ссылку за медицинскую помощь «врагу народа».

23. Зачем жить плохо
5 марта, день рождения Сталина - без привычной предовицы с его портретом. Новый сосед по палате - снабженец Чалый, набивается в друзья к Русанову и учит его «брать от жизни все».

24. Переливая кровь
Костоглотова вынуждают переливать кровь. Разговор с Вегой - ее обещание заменить переливания на «неопасные уколы». Новый этап их романтической дружбы.

25. Вега
Вечер Веры Гангарт: комната в коммуналке, портрет погибшего жениха-ополченца, мысли о Костоглотове. Утренний рассказ санитарки о ночном флирте Зои с героем ее вчерашних грез.

26. Хорошее начинание
Пятиминутка у главврача: из пяти хирургов оперируют лишь два - Лев Леонидович и Евгения Устиновна, но план составляется на всех пятерых. Разговор коллег и друзей - Льва и Веры.

27.
Обход больных Верой Гангарт и игнорирование Костоглотова. Русанов доволен лечением, но раздражен обществом Костоглотова, кого собирается проверить через свой аппарат.

28. Всюду нечет
Разговор Костоглотова с хирургом, рассказавшим о последствиях инъекций женских гормонов. Его обида на Вегу. Последнее свидание Демки и Аси перед ее операцией - удалением молочной железы.

29. Слово жёсткое, слово мягкое
Визит Юры Русанова - молодого прокурора, его рассказы о прокурорском надзоре. Недовольство отцом служебной мягостью сына. Ожесточенный спор Русанова с Костоглотовым.

30. Старый доктор
Донцова консультируется у профессора Орещенкова - его приговор беспощаден: у нее рак.

31. Идолы рынка
Разговор Костоглотова с Шулибиным: есть только один верный социализм - нравственный.

32. С оборота
Зав.отделением передает дела лучшей ученице - Вере Гангарт. Донцова рекомендует Костоглотову не строить планы семейной жизни - болезнь может вернуться. Вега считает себя слишком старой для него - ей уже за тридцать.

33. Счастливый конец
Русанова выписывают, но он не знает, что его опухоль уже пустила метастазы. Примирение Костоглотова и Веги - она дает ему адрес и приглашает погостить. То же самое делает медсестра Зоя.

34. Потяжелей немного
Последняя ночь в корпусе - разговор с интеллигентной санитаркой Елизаветой Анатольевной. Она тоже ленинградка, лагерница и пожизненно ссыльная.

35. Первый день творения
Костоглотов покидает больницу и бродит по Ташкенту, решая - к кому же идти. Зеркало в магазине: ему стыдно за свой облик - уехать, не заходя ни к кому! Спохватывается, но поздно.

36. И последний день
Вега ушла не дождавшись. Прощальное письмо. Неожиданно человечный комендант, обещающий скорые перемены. Поезд к месту ссылки - теперь уже не вечной.

Всех собрал этот страшный корпус - тринадцатый, раковый. Гонимых и гонителей, молчаливых и бодрых, работяг и стяжателей - всех собрал и обезличил, все они теперь только тяжелобольные, вырванные из привычной обстановки, отвергнутые и отвергнувшие все привычное и родное. Нет у них теперь ни дома другого, ни жизни другой. Они приходят сюда с болью, с сомнением - рак или нет, жить или умирать? Впрочем, о смерти не думает никто, её нет. Ефрем, с забинтованной шеей, ходит и нудит «Сикиверное наше дело», но и он не думает о смерти, несмотря на то что бинты поднимаются все выше и выше, а врачи все больше отмалчиваются, - не хочет он поверить в смерть и не верит. Он старожил, в первый раз отпустила его болезнь и сейчас отпустит. Русанов Николай Павлович - ответственный работник, мечтающий о заслуженной персональной пенсии. Сюда попал случайно, если уж и надо в больницу, то не в эту, где такие варварские условия (ни тебе отдельной палаты, ни специалистов и ухода, подобающего его положению). Да и народец подобрался в палате, один Оглоед чего стоит - ссыльный, грубиян и симулянт.

А Костоглотов (Оглоедом его все тот же проницательный Русанов назвал) и сам уже себя больным не считает. Двенадцать дней назад приполз он в клинику не больным - умирающим, а сейчас ему даже сны снятся какие-то «расплывчато-приятные», и в гости горазд сходить - явный признак выздоровления. Так ведь иначе не могло и быть, столько уже перенёс: воевал, потом сидел, института не кончил (а теперь - тридцать четыре, поздно), в офицеры не взяли, сослан навечно, да ещё вот - рак. Более упрямого, въедливого пациента не найти: болеет профессионально (книгу патанатомии проштудировал), на всякий вопрос добивается ответа от специалистов, нашёл врача Масленникова, который чудо-лекарством - чагой лечит. И уже готов сам отправиться на поиски, лечиться, как всякая живая тварь лечится, да нельзя ему в Россию, где растут удивительные деревья - берёзы...

Замечательный способ выздоровления с помощью чая из чаги (берёзового гриба) оживил и заинтересовал всех раковых больных, уставших, разуверившихся. Но не такой человек Костоглотов Олег, чтобы все свои секреты раскрывать этим свободным., но не наученным «мудрости жизненных жертв», не умеющим скинуть все ненужное, лишнее и лечиться...

Веривший во все народные лекарства (тут и чага, и иссык-кульский корень - аконитум), Олег Костоглотов с большой настороженностью относится ко всякому «научному» вмешательству в свой организм, чем немало досаждает лечащим врачам Вере Корнильевне Гангарт и Людмиле Афанасьевне Донцовой. С последней Оглоед все порывается на откровенный разговор, но Людмила Афанасьевна, «уступая в малом» (отменяя один сеанс лучевой терапии), с врачебной хитростью тут же прописывает «небольшой» укол синэстрола, лекарства, убивающего, как выяснил позднее Олег, ту единственную радость в жизни, что осталась ему, прошедшему через четырнадцать лет лишений, которую испытывал он всякий раз при встрече с Вегой (Верой Гангарт). Имеет ли врач право излечить пациента любой ценой? Должен ли больной и хочет ли выжить любой ценой? Не может Олег Костоглотов обсудить это с Верой Гангарт при всем своём желании. Слепая вера Веги в науку наталкивается на уверенность Олега в силы природы, человека, в свои силы. И оба они идут на уступки: Вера Корнильевна просит, и Олег выливает настой корня, соглашается на переливание крови, на укол, уничтожающий, казалось бы, последнюю радость, доступную Олегу на земле. Радость любить и быть любимым.

А Вега принимает эту жертву: самоотречение настолько в природе Веры Гангарт, что она и представить себе не может иной жизни. Пройдя через четырнадцать пустынь одиночества во имя своей единственной любви, начавшейся совсем рано и трагически оборвавшейся, пройдя через четырнадцать лет безумия ради мальчика, называвшего её Вегой и погибшего на войне, она только сейчас полностью уверилась в своей правоте, именно сегодня новый, законченный смысл приобрела её многолетняя верность. Теперь, когда встречен человек, вынесший, как и она, на своих плечах годы лишений и одиночества, как и она, не согнувшийся под этой тяжестью и потому такой близкий, родной, понимающий и понятный, - стоит жить ради такой встречи!

Многое должен пережить и передумать человек, прежде чем придёт к такому пониманию жизни, не каждому это дано. Вот и Зоенька, пчёлка-Зоенька, как ни нравится ей Костоглотов, не будет даже местом своим медсестры жертвовать, а уж себя и подавно постарается уберечь от человека, с которым можно тайком от всех целоваться в коридорном тупике, но нельзя создать настоящее семейное счастье (с детьми, вышиванием мулине, подушечками и ещё многими и многими доступными другим радостями). Одинакового роста с Верой Корнильевной, Зоя гораздо плотней, потому и кажется крупнее, осанистее. Да и в отношениях их с Олегом нет той хрупкости-недосказанности, которая царит между Костоглотовым и Гангарт. Как будущий врач Зоя (студентка мединститута) прекрасно понимает «обречённость» больного Костоглотова. Именно она раскрывает ему глаза на тайну нового укола, прописанного Донцовой. И снова, как пульсация вен, - да стоит ли жить после такого? Стоит ли?..

А Людмила Афанасьевна и сама уже не убеждена в безупречности научного подхода. Когда-то, лет пятнадцать - двадцать назад, спасшая столько жизней лучевая терапия казалась методом универсальным, просто находкой для врачей-онкологов. И только теперь, последние два года, стали появляться больные, бывшие пациенты онкологических клиник, с явными изменениями на тех местах, где были применены особенно сильные дозы облучения. И вот уже Людмиле Афанасьевне приходится писать доклад на тему «Лучевая болезнь» и перебирать в памяти случаи возврата «лучевиков». Да и её собственная боль в области желудка, симптом, знакомый ей как диагносту-онкологу, вдруг пошатнула прежнюю уверенность, решительность и властность. Можно ли ставить вопрос о праве врача лечить? Нет, здесь явно Костоглотов не прав, но и это мало успокаивает Людмилу Афанасьевну. Угнетённость - вот то состояние, в котором находится врач Донцова, вот что действительно начинает сближать её, такую недосягаемую прежде, с её пациентами. «Я сделала, что могла. Но я ранена и падаю тоже».

Уже спала опухоль у Русанова, но ни радости, ни облегчения не приносит ему это известие. Слишком о многом заставила задуматься его болезнь, заставила остановиться и осмотреться. Нет, он не сомневается в правильности прожитой жизни, но ведь другие-то могут не понять, не простить (ни анонимок, ни сигналов, посылать которые он просто был обязан по долгу службы, по долгу честного гражданина, наконец). Да не столько его волновали другие (например, Костоглотов, да что он вообще в жизни-то смыслит: Оглоед, одно слово!), сколько собственные дети: как им все объяснить? Одна надежда на дочь Авиету: та правильная, гордость отца, умница. Тяжелее всего с сыном Юркой: слишком уж он доверчивый и наивный, бесхребетный. Жаль его, как жить-то такому бесхарактерному. Очень напоминает это Русанову один из разговоров в палате, ещё в начале лечения. Главным оратором был Ефрем: перестав зудеть, он долго читал какую-то книжечку, подсунутую ему Костоглотовым, долго думал, молчал, а потом и выдал: «Чем жив человек?» Довольствием, специальностью, родиной (родными местами), воздухом, хлебом, водой - много разных предположений посыпалось. И только Николай Павлович уверенно отчеканил: «Люди живут идейностью и общественным благом». Мораль же книги, написанной Львом Толстым, оказалась совсем «не наша». Лю-бо-вью... За километр несёт слюнтяйством! Ефрем задумался, затосковал, так и ушёл из палаты, не проронив больше ни слова. Не так очевидна показалась ему неправота писателя, имя которого он раньше-то и не слыхивал. Выписали Ефрема, а через день вернули его с вокзала обратно, под простыню. И совсем тоскливо стало всем, продолжающим жить.

Вот уж кто не собирается поддаваться своей болезни, своему горю, своему страху - так это Демка, впитывающий все, о чем бы ни говорилось в палате. Много пережил он за свои шестнадцать лет: отец бросил мать (и Демка его не обвиняет, потому как она «скурвилась»), матери стало совсем не до сына, а он, несмотря ни на что, пытался выжить, выучиться, встать на ноги. Единственная радость осталась сироте - футбол. За неё он и пострадал: удар по ноге - и рак. За что? Почему? Мальчик со слишком уж взрослым лицом, тяжёлым взглядом, не талант (по мнению Вадима, соседа по палате), однако очень старательный, вдумчивый. Он читает (много и бестолково), занимается (и так слишком много пропущено), мечтает поступить в институт, чтобы создавать литературу (потому что правду любит, его «общественная жизнь очень разжигает»). Все для него впервые: и рассуждения о смысле жизни, и новый необычный взгляд на религию (тёти Стефы, которой и поплакаться не стыдно), и первая горькая любовь (и та - больничная, безысходная). Но так сильно в нем желание жить, что и отнятая нога кажется выходом удачным: больше времени на учёбу (не надо на танцы бегать), пособие по инвалидности будешь получать (на хлеб хватит, а без сахара обойдётся), а главное - жив!

А любовь Демкина, Асенька, поразила его безупречным знанием всей жизни. Как будто только с катка, или с танцплощадки, или из кино заскочила эта девчонка на пять минут в клинику, просто провериться, да здесь, за стенами ракового, и осталась вся её убеждённость. Кому она теперь такая, одногрудая, нужна будет, из всего её жизненного опыта только и выходило: незачем теперь жить! Демка-то, может быть, и сказал зачем: что-то надумал он за долгое лечение-учение (жизненное учение, как Костоглотов наставлял, - единственно верное учение), да не складывается это в слова.

И остаются позади все купальники Асенькины ненадёванные и некупленные, все анкеты Русанова непроверенные и недописанные, все стройки Ефремовы незавершённые. Опрокинулся весь «порядок мировых вещей». Первое сживание с болезнью раздавило Донцову, как лягушку. Уже не узнает доктор Орещенков своей любимой ученицы, смотрит и смотрит на её растерянность, понимая, как современный человек беспомощен перед ликом смерти. Сам Дормидонт Тихонович за годы врачебной практики (и клинической, и консультативной, и частной практики), за долгие годы потерь, а в особенности после смерти его жены, как будто понял что-то своё, иное в этой жизни. И проявилось это иное прежде всего в глазах доктора, главном «инструменте» общения с больными и учениками. Во взгляде его, и по сей день внимательно-твёрдом, заметен отблеск какой-то отреченности. Ничего не хочет старик, только медной дощечки на двери и звонка, доступного любому прохожему. От Людочки же он ожидал большей стойкости и выдержки.

Всегда собранный Вадим Зацырко, всю свою жизнь боявшийся хотя бы минуту провести в бездействии, месяц лежит в палате ракового корпуса. Месяц - и он уже не убеждён в необходимости совершить подвиг, достойный его таланта, оставить людям после себя новый метод поиска руд и умереть героем (двадцать семь лет - лермонтовский возраст!).

Всеобщее уныние, царившее в палате, не нарушается даже пестротой смены пациентов: спускается в хирургическую Демка и в палате появляются двое новичков. Первый занял Демкину койку - в углу, у двери. Филин - окрестил его Павел Николаевич, гордый сам своей проницательностью. И правда, этот больной похож на старую, мудрую птицу. Очень сутулый, с лицом изношенным, с выпуклыми отёчными глазами - «палатный молчальник»; жизнь, кажется, научила его только одному: сидеть и тихо выслушивать все, что говорилось в его присутствии. Библиотекарь, закончивший когда-то сельхозакадемию, большевик с семнадцатого года, участник гражданской войны, отрёкшийся от жизни человек - вот кто такой этот одинокий старик. Без друзей, жена умерла, дети забыли, ещё более одиноким его сделала болезнь - отверженный, отстаивающий идею нравственного социализма в споре с Костоглотовым, презирающий себя и жизнь, проведённую в молчании. Все это узнает любивший слушать и слышать Костоглотов одним солнечным весенним днём... Что-то неожиданное, радостное теснит грудь Олегу Костоглотову. Началось это накануне выписки, радовали мысли о Веге, радовало предстоящее «освобождение» из клиники, радовали новые неожиданные известия из газет, радовала и сама природа, прорвавшаяся, наконец, яркими солнечными деньками, зазеленевшая первой несмелой зеленью. Радовало возвращение в вечную ссылку, в милый родной Уш-Терек. Туда, где живёт семья Кадминых, самых счастливых людей из всех, кого встречал он за свою жизнь. В его кармане две бумажки с адресами Зои и Веги, но непереносимо велико для него, много пережившего и от многого отказавшегося, было бы такое простое, такое земное счастье. Ведь есть уже необыкновенно-нежный цветущий урюк в одном из двориков покидаемого города, есть весеннее розовое утро, гордый козел, антилопа нильгау и прекрасная далёкая звезда Вега... Чем люди живы.

Пересказали Т. В. и М. Г. Павловец.

«Раковый корпус» - это место, где пришлось встретиться абсолютно разным, не похожим друг на друга людям. Людей, которых трудно представить в компании друг друга вне стен онкологического медучреждения. Все они больны, но каждый, в глубине души, надеется избежать страшного приговора врачей - «Рак».

В «тринадцатый корпус» онкологической больницы Ташкента поступает Павел Николаевич Русанов. Это ответственный деятель, занимающий «высокую» должность в отделе анкетирования. Он уверен, что достоин лучшей больницы, лучших врачей и лучшей жизни. Русанов ярый приверженец Сталина, поэтому и ему самому неоднократно приходилось доносить на «изменников» и «врагов народа». И он, искренне верил, что все делает во благо «высоких» идей Сталина.

К соседям по палате Русанов сразу же отнесся с пренебрежением и брезгливостью. Это и грубый Ефрем Поддуев, который ни на минуту не мог усидеть на месте, и «Оглоед» Костоглотов, который вызвал у Русанова ненависть. Но Павлу Николаевичу пришлось мириться с этим соседством. Ведь он верил, что у него «не рак» и надолго он здесь не задержится.

Действительно, как могут относиться друг другу люди, одни из которых пишут доносы, а другие попадают в лагеря и ссылки? Одним из таковых был Олег Костоглотов. Уроженец Ленинграда, прошел семь лет войны, а потом судьба распорядилась так, что он попал в лагерь по «пятьдесят восьмой» статье. Он понимал, что в стране происходит что-то не так, что власть Сталина прибегает к жестоким и необоснованным мерам по отношению к «лучшим» людям страны. На этот счет у него были единомышленники, которых постигла та же участь, что и Костоглотова.

Олег Костоглотов попал в «тринадцатый корпус» в тяжелом и, возможно, в предсмертном, состоянии. Врач онколог Людмила Афанасьевна Донцова смогла вытянуть его из тяжелого состояния. Костоглотов, действительно, почувствовал себя лучше и готов был уже прекратить свое лечение, чем изрядно озадачивал Донцову. Олег не до конца доверял методам лечения врачей, он хотел понять и изучить все свойства болезни. Он прочел книгу по патанатомии, общался с врачем Масленниковым, который рассказал ему о березовом грибе чага, который может излечить рак. Историей с чагой он воодушевил всех обитателей палаты, которые мечтали поскорее достать это «лекарство». Он так же пытался лечиться настойкой ядовитого иссык-кульского корня.

В палате лежал молодой парень Дема. Он остался сиротой при живых родителях. Но в нем было стремление к учебе. Он многое хотел достичь и познать. Но его увлечение футболом отняло все его мечты. После травмы во время игры у Демы развилась саркома, в результате чего врачам пришлось ампутировать ногу. Тем не менее, в коридорах онкобольницы он встретил свою любовь Асеньку, которой должны были удалить грудь.

Каждый человек при поступлении в «тринадцатый корпус» оживлен надеждой на излечение и бодростью духа. Но чем дольше пребывает человек в стенах «ракового корпуса», тем тоньше и тоньше становится нить, связывающая больного с остальным миром. Многие начинают мысленно осознавать свои дела, поступки и ошибки, совершенные в жизни. Об этом думает Поддуев, который понял, что жизнь его была полна недостойных поступков. Так и Русанов пытался оправдывать свои поступки, прикрываясь «высокими» идеями. Здесь и Вадим Зыцарко, который хотел стать геологом. Он всегда ценил время и каждую секунду он проводил с пользой. В палате он сосредоточенно читал книги по геологии и ни на минуту не задумывался о смерти. Ведь ему столько предстояло сделать. Но и его уверенность в своей излечимости постепенно покидала, и он все чаще бессмысленно смотрел в книгу, размышляя о своем нынешней и будущей жизни.

К таким же размышлениям приходит и врач онколог Любовь Донцова, которая за лечением пациентов сама не хотела замечать тревожных симптомов у себя. И какого ей было оказаться на месте своих подопечных во время обследования, результаты которого оказались неутешительными. Она по настоянию своего учителя поехала в Москву на операцию, а вместо нее осталась Вера Гангарт – молодой, но уже очень опытный врач, диагност.

Вместе с отбытием Донцовой в Москву из онкобольницы выписали Русанова и Костоглотова. У каждого из них начиналась другая, возможно не очень долгая жизнь. Олег, несмотря на огромное желание остаться в городе с Верой Гангарт, к которой он испытывал чувства, уезжает в Уш-Терек. Туда, где он надеется жить в спокойствии, вместе со своими дорогими знакомыми Кадмиными, которые были ссыльными, но жили в счастье и находили его в каждом пустяке. И есть ответ на вопрос «Чем люди живы?». Люди живы любовью…любовью к жизни.

Повесть учит человека думать. Необходимо находить время и задуматься над вопросом «Чем люди живы?». Читая «Раковый корпус» действительно нужно поразмышлять над своей собственной жизнью. Ведь, не будучи обреченным к смерти, человеком, есть время исправить ошибки, сделать больше добра окружающим и чувствовать себя счастливым.

Картинка или рисунок Раковый корпус

В некоторой стране родился Богатырь. Родила его и вырастила Баба-яга. Он вырос высокий и грозный. Родительница его отдыхать уехала, и получил он свободу невиданную.

Раковый корпус

Всех собрал этот страшный корпус - тринадцатый, раковый. Гонимых и гонителей, молчаливых и бодрых, работяг и стяжателей - всех собрал и обезличил, все они теперь только тяжелобольные, вырванные из привычной обстановки, отвергнутые и отвергнувшие все привычное и родное. Нет у них теперь ни дома другого, ни жизни другой. Они приходят сюда с болью, с сомнением - рак или нет, жить или умирать? Впрочем, о смерти не думает никто, её нет. Ефрем, с забинтованной шеей, ходит и нудит «Сикиверное наше дело», но и он не думает о смерти, несмотря на то что бинты поднимаются все выше и выше, а врачи все больше отмалчиваются, - не хочет он поверить в смерть и не верит. Он старожил, в первый раз отпустила его болезнь и сейчас отпустит. Русанов Николай Павлович - ответственный работник, мечтающий о заслуженной персональной пенсии. Сюда попал случайно, если уж и надо в больницу, то не в эту, где такие варварские условия (ни тебе отдельной палаты, ни специалистов и ухода, подобающего его положению). Да и народец подобрался в палате, один Оглоед чего стоит - ссыльный, грубиян и симулянт.

А Костоглотов (Оглоедом его все тот же проницательный Русанов назвал) и сам уже себя больным не считает. Двенадцать дней назад приполз он в клинику не больным - умирающим, а сейчас ему даже сны снятся какие-то «расплывчато-приятные», и в гости горазд сходить - явный признак выздоровления. Так ведь иначе не могло и быть, столько уже перенес: воевал, потом сидел, института не кончил (а теперь - тридцать четыре, поздно), в офицеры не взяли, сослан навечно, да еще вот - рак. Более упрямого, въедливого пациента не найти: болеет профессионально (книгу патанатомии проштудировал), на всякий вопрос добивается ответа от специалистов, нашел врача Масленникова, который чудо-лекарством - чагой лечит. И уже готов сам отправиться на поиски, лечиться, как всякая живая тварь лечится, да нельзя ему в Россию, где растут удивительные деревья - березы…

Замечательный способ выздоровления с помощью чая из чаги (березового гриба) оживил и заинтересовал всех раковых больных, уставших, разуверившихся. Но не такой человек Костоглотов Олег, чтобы все свои секреты раскрывать этим свободным., но не наученным «мудрости жизненных жертв», не умеющим скинуть все ненужное, лишнее и лечиться…

Веривший во все народные лекарства (тут и чага, и иссык-кульский корень - аконитум), Олег Костоглотов с большой настороженностью относится ко всякому «научному» вмешательству в свой организм, чем немало досаждает лечащим врачам Вере Корнильевне Гангарт и Людмиле Афанасьевне Донцовой. С последней Оглоед все порывается на откровенный разговор, но Людмила Афанасьевна, «уступая в малом» (отменяя один сеанс лучевой терапии), с врачебной хитростью тут же прописывает «небольшой» укол синэстрола, лекарства, убивающего, как выяснил позднее Олег, ту единственную радость в жизни, что осталась ему, прошедшему через четырнадцать лет лишений, которую испытывал он всякий раз при встрече с Вегой (Верой Гангарт). Имеет ли врач право излечить пациента любой ценой? Должен ли больной и хочет ли выжить любой ценой? Не может Олег Костоглотов обсудить это с Верой Гангарт при всем своем желании. Слепая вера Веги в науку наталкивается на уверенность Олега в силы природы, человека, в свои силы. И оба они идут на уступки: Вера Корнильевна просит, и Олег выливает настой корня, соглашается на переливание крови, на укол, уничтожающий, казалось бы, последнюю радость, доступную Олегу на земле. Радость любить и быть любимым.

А Вега принимает эту жертву: самоотречение настолько в природе Веры Гангарт, что она и представить себе не может иной жизни. Пройдя через четырнадцать пустынь одиночества во имя своей единственной любви, начавшейся совсем рано и трагически оборвавшейся, пройдя через четырнадцать лет безумия ради мальчика, называвшего её Вегой и погибшего на войне, она только сейчас полностью уверилась в своей правоте, именно сегодня новый, законченный смысл приобрела её многолетняя верность. Теперь, когда встречен человек, вынесший, как и она, на своих плечах годы лишений и одиночества, как и она, не согнувшийся под этой тяжестью и потому такой близкий, родной, понимающий и понятный, - стоит жить ради такой встречи!

Многое должен пережить и передумать человек, прежде чем придет к такому пониманию жизни, не каждому это дано. Вот и Зоенька, пчелка-Зоенька, как ни нравится ей Костоглотов, не будет даже местом своим медсестры жертвовать, а уж себя и подавно постарается уберечь от человека, с которым можно тайком от всех целоваться в коридорном тупике, но нельзя создать настоящее семейное счастье (с детьми, вышиванием мулине, подушечками и еще многими и многими доступными другим радостями). Одинакового роста с Верой Корнильевной, Зоя гораздо плотней, потому и кажется крупнее, осанистее. Да и в отношениях их с Олегом нет той хрупкости-недосказанности, которая царит между Костоглотовым и Гангарт. Как будущий врач Зоя (студентка мединститута) прекрасно понимает «обреченность» больного Костоглотова. Именно она раскрывает ему глаза на тайну нового укола, прописанного Донцовой. И снова, как пульсация вен, - да стоит ли жить после такого? Стоит ли?..

А Людмила Афанасьевна и сама уже не убеждена в безупречности научного подхода. Когда-то, лет пятнадцать - двадцать назад, спасшая столько жизней лучевая терапия казалась методом универсальным, просто находкой для врачей-онкологов. И только теперь, последние два года, стали появляться больные, бывшие пациенты онкологических клиник, с явными изменениями на тех местах, где были применены особенно сильные дозы облучения. И вот уже Людмиле Афанасьевне приходится писать доклад на тему «Лучевая болезнь» и перебирать в памяти случаи возврата «лучевиков». Да и её собственная боль в области желудка, симптом, знакомый ей как диагносту-онкологу, вдруг пошатнула прежнюю уверенность, решительность и властность. Можно ли ставить вопрос о праве врача лечить? Нет, здесь явно Костоглотов не прав, но и это мало успокаивает Людмилу Афанасьевну. Угнетенность - вот то состояние, в котором находится врач Донцова, вот что действительно начинает сближать её, такую недосягаемую прежде, с её пациентами. «Я сделала, что могла. Но я ранена и падаю тоже».

Уже спала опухоль у Русанова, но ни радости, ни облегчения не приносит ему это известие. Слишком о многом заставила задуматься его болезнь, заставила остановиться и осмотреться. Нет, он не сомневается в правильности прожитой жизни, но ведь другие-то могут не понять, не простить (ни анонимок, ни сигналов, посылать которые он просто был обязан по долгу службы, по долгу честного гражданина, наконец). Да не столько его волновали другие (например, Костоглотов, да что он вообще в жизни-то смыслит: Оглоед, одно слово!), сколько собственные дети: как им все объяснить? Одна надежда на дочь Авиету: та правильная, гордость отца, умница. Тяжелее всего с сыном Юркой: слишком уж он доверчивый и наивный, бесхребетный. Жаль его, как жить-то такому бесхарактерному. Очень напоминает это Русанову один из разговоров в палате, еще в начале лечения. Главным оратором был Ефрем: перестав зудеть, он долго читал какую-то книжечку, подсунутую ему Костоглотовым, долго думал, молчал, а потом и выдал: «Чем жив человек?» Довольствием, специальностью, родиной (родными местами), воздухом, хлебом, водой - много разных предположений посыпалось. И только Николай Павлович уверенно отчеканил: «Люди живут идейностью и общественным благом». Мораль же книги, написанной Львом Толстым, оказалась совсем «не наша». Лю-бо-вью… За километр несет слюнтяйством! Ефрем задумался, затосковал, так и ушел из палаты, не проронив больше ни слова. Не так очевидна показалась ему неправота писателя, имя которого он раньше-то и не слыхивал. Выписали Ефрема, а через день вернули его с вокзала обратно, под простыню. И совсем тоскливо стало всем, продолжающим жить.

Вот уж кто не собирается поддаваться своей болезни, своему горю, своему страху - так это Демка, впитывающий все, о чем бы ни говорилось в палате. Много пережил он за свои шестнадцать лет: отец бросил мать (и Демка его не обвиняет, потому как она «скурвилась»), матери стало совсем не до сына, а он, несмотря ни на что, пытался выжить, выучиться, встать на ноги. Единственная радость осталась сироте - футбол. За нее он и пострадал: удар по ноге - и рак. За что? Почему? Мальчик со слишком уж взрослым лицом, тяжелым взглядом, не талант (по мнению Вадима, соседа по палате), однако очень старательный, вдумчивый. Он читает (много и бестолково), занимается (и так слишком много пропущено), мечтает поступить в институт, чтобы создавать литературу (потому что правду любит, его «общественная жизнь очень разжигает»). Все для него впервые: и рассуждения о смысле жизни, и новый необычный взгляд на религию (тети Стефы, которой и поплакаться не стыдно), и первая горькая любовь (и та - больничная, безысходная). Но так сильно в нем желание жить, что и отнятая нога кажется выходом удачным: больше времени на учебу (не надо на танцы бегать), пособие по инвалидности будешь получать (на хлеб хватит, а без сахара обойдется), а главное - жив!

А любовь Демкина, Асенька, поразила его безупречным знанием всей жизни. Как будто только с катка, или с танцплощадки, или из кино заскочила эта девчонка на пять минут в клинику, просто провериться, да здесь, за стенами ракового, и осталась вся её убежденность. Кому она теперь такая, одногрудая, нужна будет, из всего её жизненного опыта только и выходило: незачем теперь жить! Демка-то, может быть, и сказал зачем: что-то надумал он за долгое лечение-учение (жизненное учение, как Костоглотов наставлял, - единственно верное учение), да не складывается это в слова.

И остаются позади все купальники Асенькины ненадеванные и некупленные, все анкеты Русанова непроверенные и недописанные, все стройки Ефремовы незавершенные. Опрокинулся весь «порядок мировых вещей». Первое сживание с болезнью раздавило Донцову, как лягушку. Уже не узнает доктор Орещенков своей любимой ученицы, смотрит и смотрит на её растерянность, понимая, как современный человек беспомощен перед ликом смерти. Сам Дормидонт Тихонович за годы врачебной практики (и клинической, и консультативной, и частной практики), за долгие годы потерь, а в особенности после смерти его жены, как будто понял что-то свое, иное в этой жизни. И проявилось это иное прежде всего в глазах доктора, главном «инструменте» общения с больными и учениками. Во взгляде его, и по сей день внимательно-твердом, заметен отблеск какой-то отреченности. Ничего не хочет старик, только медной дощечки на двери и звонка, доступного любому прохожему. От Людочки же он ожидал большей стойкости и выдержки.

Всегда собранный Вадим Зацырко, всю свою жизнь боявшийся хотя бы минуту провести в бездействии, месяц лежит в палате ракового корпуса. Месяц - и он уже не убежден в необходимости совершить подвиг, достойный его таланта, оставить людям после себя новый метод поиска руд и умереть героем (двадцать семь лет - лермонтовский возраст!).

Всеобщее уныние, царившее в палате, не нарушается даже пестротой смены пациентов: спускается в хирургическую Демка и в палате появляются двое новичков. Первый занял Демкину койку - в углу, у двери. Филин - окрестил его Павел Николаевич, гордый сам своей проницательностью. И правда, этот больной похож на старую, мудрую птицу. Очень сутулый, с лицом изношенным, с выпуклыми отечными глазами - «палатный молчальник»; жизнь, кажется, научила его только одному: сидеть и тихо выслушивать все, что говорилось в его присутствии. Библиотекарь, закончивший когда-то сельхозакадемию, большевик с семнадцатого года, участник гражданской войны, отрекшийся от жизни человек - вот кто такой этот одинокий старик. Без друзей, жена умерла, дети забыли, еще более одиноким его сделала болезнь - отверженный, отстаивающий идею нравственного социализма в споре с Костоглотовым, презирающий себя и жизнь, проведенную в молчании. Все это узнает любивший слушать и слышать Костоглотов одним солнечным весенним днем… Что-то неожиданное, радостное теснит грудь Олегу Костоглотову. Началось это накануне выписки, радовали мысли о Веге, радовало предстоящее «освобождение» из клиники, радовали новые неожиданные известия из газет, радовала и сама природа, прорвавшаяся, наконец, яркими солнечными деньками, зазеленевшая первой несмелой зеленью. Радовало возвращение в вечную ссылку, в милый родной Уш-Терек. Туда, где живет семья Кадминых, самых счастливых людей из всех, кого встречал он за свою жизнь. В его кармане две бумажки с адресами Зои и Веги, но непереносимо велико для него, много пережившего и от многого отказавшегося, было бы такое простое, такое земное счастье. Ведь есть уже необыкновенно-нежный цветущий урюк в одном из двориков покидаемого города, есть весеннее розовое утро, гордый козел, антилопа нильгау и прекрасная далекая звезда Вега… Чем люди живы.