Нападение на польшу в 1939. План нападения польши на ссср

Нападение Германии на Польшу в сентябре 1939 года было далеко не так тщательно продумано, как многие думают. Гитлер решился на него лишь после того, как Варшава отказалась принять его предложение и заключить пакт против Сталина.
Всем всегда хочется ясности. Но стремление найти чему-то легкое объяснение иногда заводит в тупик. Например, когда речь заходит о 75-й годовщине начала Второй мировой войны.

Понятно, что Гитлер стремился развязать войну в Европе. Он собирался начать ее еще осенью 1938 года — против Чехословакии, и был крайне разочарован, когда Бенито Муссолини на встрече в Мюнхене заставил его принять встречное предложение Великобритании и Франции. Фюрер почувствовал себя обманутым и лишенным «своей» войны и не собирался допускать повторения подобной ситуации.

Многие учебники истории, сайты в интернете и документальные телефильмы изображают путь Германии к войне против Польши очень просто: сначала немецкий диктатор хотел обезопасить восточную границу Третьего рейха, нанеся быстрый и мощный удар по значительно более слабому противнику. Стремительная победа должна была одновременно стать сигналом для других европейских стран о том, что Германия очень сильна.

Потом, согласно распространенной версии, Гитлер собирался сконцентрировать всю свою военную мощь на западе и захватить Францию. Ну и напоследок, когда Западная Европа попала бы под почти полный контроль Германии, он бы вновь передислоцировал армию на восточные границы и устремился к, собственно, главной цели войны — на европейскую часть Советского Союза.

Никакого четкого «многоступенчатого плана»

Наиболее известные западногерманские историки, такие как Андреас Хилльгрубер (Andreas Hillgruber), Ганс-Адольф Якобсен (Hans-Adolf Jacobsen) или Клаус Хильдебранд (Klaus Hildebrand) писали о «многоступенчатом плане», и, таким образом, представление о его существовании проникло в массовое сознание.

Однако некоторые аспекты не вписываются в данную схему. В частности, это касается германо-польского пакта о ненападении от 1934 года или плана маневров немецкого военно-морского флота, которые были направлены никак не против Польши, а, определенно, против Советского Союза. То же самое можно сказать и об умеренно интенсивных контактах между польской армией и Вермахтом в середине 1930-х годов.

Для Гитлера все это, конечно, имело важное тактическое значение. По словам председателя Данцигского Сената Германа Раушинга (Hermann Rausching) (правда, нет полной уверенности в том, что он говорил правду), Гитлер сказал 18 октября 1934 года в узком кругу: «Все договоренности с Польшей имеют лишь кратковременную ценность. Я вовсе не собираюсь о чем-то договариваться с Польшей».

Впрочем, даже если Гитлер такого не говорил, Раушинг придумал эту его цитату правильно: эти слова точно отражают его позицию в отношении восточной части Центральной Европы. Своим основным противником Гитлер видел большевистский Советский Союз. Его главной целью — наряду с гегемонией в Европе — была победа над империей Сталина. Но после подписания Версальского мира между Германией и СССР появилась возрожденная Польша.

Гитлер предлагал Польше союз

Если кто-то собирается напасть на некую страну, с которой у его страны нет общей границы, то у него есть два варианта действий: либо создать такую границу, либо договориться о беспрепятственном проходе его армии на территорию страны, у которой есть общая граница с той страной, на которую он собирается напасть — путем создания союза с «промежуточной» страной. Многое говорит о том, что Гитлер преследовал именно такой план в отношении Польши.

Согласно крайне интересному, но малоизвестному исследованию военного историка Рольфа-Дитера Мюллера (Rolf-Dieter Müller), бывшего директора Центра военной истории и социальных наук при бундесвере (вооруженные силы Германии — прим. пер.) в Потсдаме, Гитлер на протяжении нескольких лет старался заручиться поддержкой Польши, чтобы потом совместно воевать против режима Сталина. Но несмотря на историческую ненависть многих поляков к России, правительство в Варшаве не поддалось на его уговоры. В итоге в конце 1938 года Гитлер через своего министра иностранных дел Йоахима фон Риббентропа (Joachim von Ribbentrop) предложил полякам план из восьми пунктов, который, однако, был сформулирован так, что те не могли его принять.

В частности, Польша должна была вернуть Данциг (немецкое название Гданьска — прим. пер.) Германии, предоставить немецким войскам «коридор» в направлении советской границы, а также присоединиться к Антикоминтерновскому пакту. Тем самым Польша, по сути, должна была стать государством-сателлитом Германского рейха.

Это была последняя попытка Гитлера превратить Польшу в своего союзника в борьбе против СССР. Получив отказ, он окончательно сделал выбор в пользу конфронтации, и первой его целью стала именно Польша. Когда Великобритания и Франция после оккупации «остальной Чехии» (таково было определение национал-социалистов) и присоединения Словакии в качестве государства-сателлита к Германии высказались в пользу гарантий Польше, Гитлер в конце апреля 1939 года в одностороннем порядке разорвал пакт о ненападении, который должен был действовать до 1944 года.

«При первом же удобном случае»

Еще двумя неделями ранее он отдал приказ Вермахту готовиться к походу на Польшу. 23 мая 1939 года фюрер, в частности, сказал своим военачальникам: «Таким образом, вопрос о том, чтобы пощадить Польшу, снимается с повестки дня, и остается решение напасть на Польшу при первом же удобном случае».

На протяжении нескольких месяцев Третий рейх готовился к войне против более слабого, но гордого и к тому же заручившегося гарантиями безопасности соседа, но не предпринимал никаких дипломатических шагов по укреплению своих позиций. Лишь когда Сталин летом проявил инициативу и предложил договориться и разделить между собой Польшу, положение Гитлера улучшилось. Хотя Пакт о ненападении был подписан лишь 24 августа 1939 года, Вермахт уже давно готовился к нападению. Вообще-то оно было запланировано на 26 августа, но было в последний момент отменено.

Когда же Гитлеру удалось заручиться поддержкой СССР, его игра «ва-банк» разом стала намного менее рискованной. Он рассчитывал на то, что Великобритания и Франция предадут Польшу и не решатся вступать в войну с Германией, и был просто потрясен, когда и та, и другая страна вечером 1 сентября выдвинули ему ультиматум, а следом за этим объявили Германии войну.

Тем не менее, диктатор оказался в некотором смысле прав: единственной атакой с запада британцы и французы не смогли добиться успеха. Несмотря на нападение Германии на Польшу. Адольф Гитлер убедился в своей правоте: впоследствии его тактика в отношении Польши многим показалась гораздо более продуманной, чем была на самом деле.

Глава 20

Когда мир проснулся 24 августа, сообщение о заключении германо-советского пакта ошеломило не только простых людей, но и дипломатов. «Я предвижу ультиматум Польше, – сообщал Гендерсон из Берлина. – И очень сомневаюсь, принесет ли пользу попытка польского правительства восстановить контакт с немцами. Но считаю это последней надеждой на мир».

Для поляков пакт оказался настоящим ударом, несмотря на попытки прессы преподнести его как признак германской слабости. Правительство Польши выражало уверенность, что в случае войны с Гитлером стране будет оказана помощь со стороны Англии и Франции. Французские коммунисты, по-видимому, разрывались между верностью своей стране и коммунистической России. Разброд был еще более велик среди их американских коллег. Без особых угрызений совести большинство крайне левых «прогрессивных» деятелей послушно приняли новую линию партии: соглашение с Гитлером необходимо для того, чтобы Россия могла подготовиться к конечной битве с фашизмом. Президент Рузвельт послал Гитлеру очередную телеграмму с призывом «воздержаться от каких-либо актов враждебности», но, как и прежние послания, она осталась без ответа.

В Москве Сталин поздравлял самого себя. Убежденный в том, что англичане пойдут на компромисс, он считал, что добыча достанется ему без крови. Другие союзники Гитлера не были настроены так оптимистично. Итальянцы, признавая, что Гитлер нанес «мастерский удар», нервничали, а японцы опасались, что пакт поощрит Сталина усилить давление на Маньчжурию. Премьер-министр Хиранума был настолько потрясен, что вместе с кабинетом ушел в отставку.

Немцы, однако, были довольны: благодаря фюреру угроза окружения и войны на два фронта была снята.

Гитлер вылетел в Берлин на встречу с героем дня Риббентропом и провел вечер в рейхсканцелярии, слушая восторженный рассказ министра о хозяевах Кремля, которые заставили его чувствовать себя так, «будто он находился среди старых партийных товарищей». Гитлер не прерывал Риббентропа, но его больше занимали сделанные Хофманом фотографии. Особенно интересовали фюрера уши советского лидера: не еврейские ли они? Рассмотрев внимательно профиль Сталина, он успокоился: его товарищ по оружию, судя по всему, не был евреем.

Но дойдя до снимков церемонии подписания, Гитлер укоризненно покачал головой. На них Сталин был с трубкой во рту. «Подписание пакта – торжественный акт», – проворчал он и дал указание фотографу заретушировать трубку, прежде чем передавать снимки прессе.

Следующий день, 25 августа, был очень напряженным. Гитлер направил письмо Муссолини. Заверив дуче в том, что договор лишь укрепляет «ось», он выразил надежду, что тот поймет, почему Германия вынуждена пойти на такой шаг. Затем Гитлер попросил Шмидта перевести важные места речи Чемберлена в палате общин. Он внимательно выслушал признание Чемберлена о том, что пакт с Москвой оказался «сюрпризом очень неприятного свойства», и его предупреждение, что если немцы считают, будто англичане и французы не выполнят своих обязательств перед Польшей, они предаются опасным иллюзиям. Эти слова, как вспоминал Шмидт, заставили Гитлера задуматься. Нападение на Польшу было намечено на раннее утро следующего дня, но фюрера начали одолевать сомнения, и около полудня он распорядился пока не отдавать приказ о вторжении. Затем Гитлер пригласил в рейхсканцелярию английского посла.

Гендерсон прибыл в 13.30. Фюрер был настроен внешне миролюбиво и заявил, что готов «сделать шаг навстречу Англии, такой же решительный, как и договор с Россией». Но когда Гитлер заговорил о Польше, он распалился, гневно осуждая мнимые прегрешения поляков. Проблема Данцига и «польского коридора», подчеркнул фюрер, должна быть решена немедленно. Последняя речь Чемберлена может привести к «кровавой и непредсказуемой войне между Германией и Англией», но на этот раз Германии не придется воевать на два фронта. «Россия и Германия больше никогда не станут воевать друг с другом!» – патетически воскликнул Гитлер. Когда Гендерсон повторил, что Англия не может нарушить свое слово Польше, его собеседник сбавил тон. Как только будет решен польский вопрос, он будет готов уважать статус Британской империи. Но если англичане отвергнут его предложение, зловеще сказал Гитлер в заключение, «будет война».

Через полчаса, в 15.02, он подтвердил приказ о нападении на Польшу на рассвете. А в Риме его посол Ганс Георг фон Макензен в этот момент вручил письмо Муссолини, составленное Гитлером утром. Пакт с Россией произвел сильное впечатление на дуче, который, как все политики, достойно оценил этот неожиданный ход. Но он был реалистом и видел, что его армия, не очень проявившая себя в Албании, не обладала ни достаточно высоким моральным духом, ни подготовкой, ни искусством ведения настоящей войны. Макензену он об этом не сказал, лишь заявил о поддержке фюрера и пакта, подписанного в Москве, хотя и остается «непоколебимым антикоммунистом». Но как только германский посол ушел, Муссолини, по словам Чиано, посоветовавшись с зятем, написал письмо Гитлеру, в котором признал, что Италия к войне не готова, и может принять в ней участие лишь при условии, если Германия поддержит союзницу в случае нападения на нее французов и англичан.

Примерно в это же время Гитлеру принесли сообщение, что Англия и Польша заключили договор о взаимопомощи. Известие явно обеспокоило фюрера. Подписание договора постоянно откладывалось по разным причинам, и вот стороны пришли к соглашению, причем через несколько часов после того, как он сделал англичанам свое «последнее» предложение. Это не простое совпадение. Гарантия военной помощи, хотя и не будет выполнена, может настолько взбодрить поляков, что они откажутся вести переговоры с Германией.

В 17.30 Гитлер принял французского посла Кулондра. Позлословив по адресу несговорчивых поляков, фюрер выразил сожаление в связи с возможной войной между Францией и Германией. Он встал, дав понять, что беседа закончена. Но Кулондр не мог уйти без ответа и твердо сказал: «В такой критической ситуации, как эта, недоразумения особенно опасны. Я хочу внести в это дело полную ясность. Даю слово чести французского офицера, что если на Польшу будет совершено нападение, французская армия будет сражаться на ее стороне». Затем он заверил фюрера, что его правительство готово сделать все для сохранения мира до конца. «Почему же вы тогда выдали Польше карт-бланш? – сердито воскликнул Гитлер. – Мне больно начинать войну с Францией, но решение зависит не от меня», – закончил он и, махнув рукой, отпустил посла.

Через минуту, в 18.00, вошел итальянский посол Аттолико с письмом от Муссолини, которое Чиано продиктовал ему по телефону. Сообщение, что Италия не готова к войне, сразу после англо-польского пакта и твердого заявления Кулондра, произвело на фюрера впечатление разорвавшейся бомбы. Такого решения от союзника он не ожидал.

В приемной обменивались домыслами и слухами. Война казалась неизбежной. А в своем кабинете Гитлер кричал Кейтелю: «Остановите все немедленно. Найдите Браухича. Мне нужно время для переговоров». Кейтель выскочил в приемную. «Приказ о выступлении должен быть отсрочен», – приказал он адъютанту. Все вздохнули с облегчением: фюрер снова идет на переговоры! Но главный адъютант Гитлера Рудольф Шмидт мрачно сказал Варлимонту: «Не радуйтесь, это лишь отсрочка». Его поддержал армейский адъютант майор Энгель. Никогда еще он не видел фюрера таким растерянным.

Геринг был убежден, что англичане готовы поддержать Польшу в ее кофликте с Германией, и вел тайные переговоры о мире. Будучи человеком действия, он уже вступил в контакт с Англией без консультации с Риббентропом, которому не доверял, но намеревался держать фюрера в курсе дела. Его стремление к мирному урегулированию конфликта отнюдь не было продиктовано альтруистическими соображениями. Любитель роскоши с повадками громилы, он стремился наслаждаться радостями жизни и, используя свое привилегированное положение, сколотил значительное состояние. Война могла положить конец его сибаритскому существованию. Гитлер же руководствовался принципами, какими бы извращенными они ни были, и подкупить его было невозможно. Фюрер мог пойти на компромисс только во имя достижения главной цели. Понимая все это, Геринг вел свою линию очень осторожно. В качестве посредника он выбрал богатого шведского предпринимателя Биргера Далеруса, имевшего интересы в рейхе и разделявшего желание Геринга предотвратить войну между Германией и Англией. К тому же у шведа были влиятельные английские друзья.

После совещания в Бергхофе 22 августа Геринг позвонил Далерусу в Стокгольм и сказал, что положение осложнилось и шансы на мирное решение назревающего конфликта стремительно уменьшаются. Он убедил шведа немедленно вылететь в Англию с неофициальным посланием Чемберлену, которому предлагалось начать переговоры между Германией и Англией.

Утром 25 августа Далерус вылетел в Лондон и в тот же день встретился с Галифаксом. Поскольку министр иностранных дел был настроен весьма оптимистично, узнав, что Гитлер отсрочил нападение на Польшу, он не счел необходимым воспользоваться услугами посредника из нейтральной страны. Далерус позвонил Герингу и спросил, что делать. Ответ рейхсмаршала был тревожным: «Война может разразиться в любой момент». Утром следующего дня Далерус повторил эти слова Галифаксу и предложил передать Герингу личное послание, в котором содержалось бы уверение в возможности компромисса. Посоветовавшись с Чемберленом, Галифакс написал письмо, с которым Далерус поспешил в аэропорт.

Тем временем итальянский посол Аттолико прибыл в рейхсканцелярию с очередным посланием от Муссолини, где содержалась просьба поставить в Италию определенное количество материалов, необходимых для участия в войне: шесть миллионов тонн угля, семь миллионов тонн нефти, два миллиона тонн стали и множество другого стратегического сырья. Так как Аттолико был против войны, он умышленно сделал условия Муссолини невыполнимыми. На изумленный вопрос Риббентропа, когда должно быть поставлено такое громадное количество материалов, посол ответил: «Конечно, сразу, до начала военных действий». Это было явно невыполнимое требование, но Гитлер сумел сдержать себя, и в 15.06 по телефону был передан его ответ Муссолини, в котором фюрер в целом согласился удовлетворить просьбу дуче и выразил сожаление, что по техническим причинам выполнить ее до начала войны невозможно. Гитлер выразил понимание позиции дуче и попросил его просто отвлекать англо-французские войска активной пропагандой и военными демонстрациями. Несмотря на пакт со Сталиным, сказал Гитлер в заключение, он «не уклонится от решения восточного вопроса, даже рискуя осложнить свои отношения с Западом».

Это не было простой угрозой. Вермахт был готов вступить в бой 1 сентября и лишь ждал приказа фюрера. В этот субботний день в Берлине стояла жара, и, несмотря на газетные заголовки типа «В «польском коридоре» пылают дома немецких крестьян» и «Польские солдаты движутся к германской границе», многие берлинцы наслаждались отдыхом на берегах близлежащих озер.

В тот же день из Рима поступила новая телефонограмма. Муссолини извинялся, что посол неверно истолковал его просьбу, – имелись в виду поставки в течение годового периода. Дуче выражал сожаление, что в такой критический час не в состоянии оказать союзнику более весомую помощь, и неожиданно призвал к мирному разрешению конфликта. Гитлеру стало ясно, что этот союзник его покидает. Тем не менее фюрер сумел сохранить хладнокровие и дал дуче примирительный ответ.

Разочарованный и уставший рейхсканцлер ушел отдыхать раньше обычного, но после полуночи его разбудил Геринг, сказав, что прибыл шведский посредник с посланием от Галифакса. В 0.30 27 августа Далеруса ввели в кабинет Гитлера. Геринг стоял с самодовольным видом, фюрер пристально уставился на нейтрала-миротворца. Он пространно заговорил о своем желании достичь понимания с Англией, упомянул о своих последних предложениях Гендерсону и, размахивая руками, хвастался военным превосходством вермахта. Далерус заметил, что Англия и Франция тоже усилили свою военную мощь и могут подвергнуть Германию блокаде. Гитлер ничего не ответил, начал шагать взад-вперед и, как вспоминал Далерус, заговорил, словно впадая в транс: «Если начнется война, я буду строить подлодки, строить подлодки, строить подлодки. Я буду строить самолеты, самолеты, я уничтожу своих врагов!»

Далерус в ужасе смотрел на человека, способного взорвать мир в Европе. «Война меня не пугает, – продолжал Гитлер. – Окружить Германию невозможно, мой народ весь пойдет за мной». Его глаза стали стеклянными. «Если не будет масла, я первый не стану его есть. Если враг продержится несколько лет, я со своей властью над немецким народом продержусь на,год дольше. Я знаю, что я сильнее всех». Вдруг, словно очнувшись, фюрер поинтересовался, почему англичане не хотят прийти к соглашению с ним.

Далерус ответил, что они с недоверием относятся к германскому руководству. Гитлер ударил себя в грудь. «Идиоты!– закричал фюрер. – Разве я лгал когда-нибудь в своей жизни?» Он снова начал возбужденно ходить из угла в угол. Внезапно остановившись перед Далерусом, рейхсканцлер велел ему срочно возвращаться в Англию и передать его слова Чемберлену. «Не думаю, что Гендерсон понял меня, я действительно хочу взаимопонимания». Далерус возразил, что он всего лишь частное лицо и отправится в Англию только в том случае, если этого пожелает английское правительство. Но сначала нужно прояснить важнейшие пункты, по которым можно достичь согласия. Например, какой точно «коридор» к Данцигу нужен Гитлеру. Тот улыбнулся. «Гендерсон меня об этом не спрашивал», – сказал он, повернувшись к Герингу. Тот вырвал из атласа страницу и красным карандашом очертил требуемую Германией территорию.

Затем началось уточнение вопросов, затронутых в предложениях Гитлера Гендерсону. Германия добивается договора, который устранит все спорные политические и экономические проблемы; Англия должна помочь Германии вернуть Данциг; взамен Германия гарантирует сохранение Польши в прежних границах и разрешит ей иметь выход к балтийскому побережью; немецкое меньшинство в Польше должно быть защищено; наконец, Германия в случае необходимости окажет военную помощь Англии.

Далерус не был профессиональным дипломатом, но искренне желал мира и обладал удивительной настойчивостью. По возвращении в отель он заказал телефонный разговор с Англией и вскоре услышал, что правительство готово его принять. Рано утром в этот воскресный день он вылетел из аэропорта Темпельгоф в Лондон.

В это воскресенье Гитлер работал, как в будний день. Он отменил намеченные торжества в Нюрнберге, которые планировалось провести под лозунгом «Съезд партии ради мира», ввел рационирование продовольствия и одежды, вооруженные силы были приведены в состояние боевой готовности.

В такой предгрозовой атмосфере в тайный контакт с одним из высокопоставленных чиновников германского МИДа Петером Кляйстом вошли два польских дипломата. Они дали понять, что министр иностранных дел Бек вынужден занимать воинственную позицию в отношении Германии, чтобы удовлетворить непримиримую группу польских патриотов, и что ему лишь нужно время, чтобы улеглись страсти. Кляйст доложил об этом Риббентропу и вскоре был вызван к Гитлеру. Фюрер нетерпеливо выслушал его и с раздражением заметил, что если Бек не может утвердить себя даже в Польше, нечего ему помогать. Фюрер приказал Кляйсту прекратить какие-либо неофициальные контакты с поляками. Тот понял, что будет война.

В этот день Гитлер дал ответ французскому премьеру Даладье, который в своем недавнем послании призывал германского рейхсканцлера найти мирное решение конфликта. «Как старый фронтовик я испытал на себе все ужасы войны», – писал фюрер. Между Германией и Францией нет больше спорных вопросов, главный интриган – это Англия, которая развязала «разнузданную кампанию в прессе против Германии» вместо того, чтобы убедить поляков проявить благоразумие. Гитлер просил Даладье поставить себя на его место. Что если бы в результате поражения в войне, например, Марсель был оторван от Франции, в результате чего живущих там французов преследовали и зверски убивали? Гитлер утверждал, что он не может бросить на произвол судьбы два миллиона своих соотечественников. Данциг и «коридор» должны быть возвращены Германии.

Вскоре после обеда самолет с Далерусом прибыл в Лондон. В аэропорту было пусто, так как воздушное сообщение между Англией и континентом было прервано. В Лондоне витрины магазинов были крест-накрест заклеены полосками бумаги, была приведена в действие система противовоздушной обороны, Далеруса привезли на Даунинг-стрит. Там его ждали Чемберлен, Галифакс и Кадоган. Далерус рассказал им о своей встрече с Гитлером и почувствовал скептическое отношение слушателей. Чемберлен явно потерял доверие к фюреру. Он спросил Далеруса, какое впечатление на него произвел Гитлер. Тот ответил: «Я бы не хотел быть его деловым партнером». Чемберлен улыбнулся – единственный раз за всю беседу. Англичане выразили сомнение в том, что швед правильно понял Гитлера. Далерус предложил позволить ему вернуться в Берлин и сообщить о реакции англичан. Чемберлен ответил, что находящийся в Лондоне посол Гендерсон должен вылететь в Берлин с ответом на предложения Гитлера. Далерус предложил задержать вылет посла на один день, а он тем временем сообщит англичанам о реакции Гитлера, прежде чем Лондон даст отрицательный ответ на основании оценок Гендерсона. Он также вызвался позвонить Герингу и спросить, согласны ли немцы подождать еще день до официального ответа Гендерсона.

Чемберлен согласился, и Далерус тут же позвонил Герингу. Тот сказал, что должен посоветоваться с фюрером. Через полчаса Далерус позвонил снова. На этот раз Геринг сообщил, что Гитлер принимает план «при условии, если он подлинный».

В 23.00 швед был уже у Геринга. Заверив его в своей убежденности, что англичане искренне стремятся к миру, Далерус передал рейхсмаршалу ответ Лондона на предложения Гитлера. Геринг выразил сомнение в том, что фюрер положительно воспримет этот документ, и снова отправился консультироваться с Гитлером. Далерус нервно ждал в номере отеля. В 1.30 ночи Геринг наконец позвонил Далерусу и сообщил, что Гитлер приветствует желание англичан достичь мирного соглашения. Он также с пониманием относится к позиции Лондона в германо-польском конфликте. Далерус был особенно доволен последней уступкой, так как она означала, что Гитлер отложил в долгий ящик свои планы в отношении Польши.

Часто дипломаты-любители портят все дело, но на этот раз Далерус преуспел. К тому времени, когда в 21.00 самолет Гендерсона приземлился в Берлине, появился проблеск надежды. Посол прибыл с официальным текстом предложений, которые Далерус уже передал неофициально. В ноте также содержался пункт о согласии Бека немедленно вступить в прямые переговоры с Германией.

Английский посол ехал по темным улицам – в Берлине была объявлена светомаскировка. Он чувствовал себя опустошенным: у него обнаружили рак, операция не помогла. Но старый дипломат держался мужественно и продолжал работать как обычно. Не успел Гендерсон сесть за ужин, как позвонили из рейхсканцелярии: Гитлер хочет видеть его немедленно. Гендерсон тотчас же выехал из посольства.

Гитлер прочитал перевод английской ноты спокойно, хотя она завершалась в стиле самого фюрера – и обещанием согласия, и угрозой: справедливое урегулирование между Германией и Польшей откроет путь к миру; если этого не произойдет, между Германией и Англией вспыхнет конфликт, который втянет мир в войну. Такой исход будет бедствием, какого не знала история.

Гитлер молча передал текст ноты Риббентропу, что удивило присутствовавших на церемонии чиновников германского МИДа. Но Гендерсон удивил их еще больше: посол был резок как никогда. Гендерсон заявил, что Англия дала слово чести и никогда его не нарушит. Британский посол привел цитату из обращения фельдмаршала фон Блюхера к своим войскам с призывом поспешить на помощь Веллингтону в битве при Ватерлоо: «Вперед, дети мои, я дал слово своему брату Веллингтону и не могу его нарушить». Гитлер заметил, что сто двадцать пять лет назад ситуация была совсем иной, и еще раз подтвердил свою готовность урегулировать разногласия с Польшей на разумной основе. Но поляки продолжают политику дискриминации по отношению к живущим там немцам, а англичане относятся к этому безразлично.

Гендерсон резко ответил, что сделал все для предотвращения войны и кровопролития. Герр Гитлер, сказал он, должен сделать выбор между дружбой с Англией и чрезмерными претензиями к Польше, выбор между войной и миром. Сохраняя спокойствие, Гитлер заметил, что это неверная оценка ситуации. Его выбор – либо защищать права немецкого народа, либо поступиться ими ради соглашения сАнглией. И его выбор ясен – защищать права немцев. В конце беседы Гитлер снова выразил желание достичь соглашения с Англией. Это придало Гендерсону оптимизма.

Но в рейхсканцелярии царил пессимизм. Как записал в своем дневнике один из ее сотрудников, «фюрер, раздраженный, резкий и сердитый», не принимал никаких советов от военных по вопросам войны и мира.

Атмосфера депрессии и нервозности несколько усилилась, когда дневные газеты сообщили, что в Польше убито несколько немцев. Трудно сказать, было ли это сообщение верным, но Гитлер пришел в ярость. И когда Гендерсон снова появился вечером, настроение в приемной и коридорах рейхсканцелярии было подавленным: теперь только чудо могло предотвратить войну. Посол все же надеялся на лучшее. Под пристальными взглядами Гитлера и Риббентропа он начал читать немецкую ноту. Начало было обнадеживающим: немцы соглашались на английское посредничество в урегулировании конфликта; Гитлер выразил готовность принять польского эмиссара с полномочиями вести переговоры. Но последующие слова были совершенно неприемлемыми: «Польский представитель должен прибыть в среду 30 августа 1939 года».

«Это похоже на ультиматум, – возразил Гендерсон. – Вы даете полякам лишь двадцать четыре часа». Однако фюрер отклонил этот протест. «Времени осталось мало, – объяснил он, – потому что есть опасность, что новые провокации приведут к конфликту». Гендерсон не был в этом уверен, продолжая настаивать на смягчении условий, предъявляемых польской строке. Гитлер уверял, что на него оказывает давление генеральный штаб. «Мои солдаты требуют определенности: да или нет, – отрезал фюрер, давая понять, что разговор окончен. – Вермахт готов к началу операции, а командиры считают, что мы и так потеряли целую неделю...»

Но посол не уступал, и Гитлер наконец потерял самообладание. Он закричал, что Гендерсону и его правительству наплевать, сколько немцев убьют в Польше. Гендерсон резко ответил, что не желает выслушивать грубости ни от Гитлера, ни от кого-либо еще. Казалось, посол тоже потерял самообладание, но в своем сообщении в Лондон он писал, что это был трюк: он просто решил отплатить нацистскому диктатору той же монетой. Глядя оппоненту в глаза, он прокричал, что если Гитлер хочет войны, он ее получит. Англия к войне готова и может продержаться «немножко дольше, чем Германия». Гитлер воспринял этот необычный для английского дипломата выпад довольно спокойно и, как только Гендерсон закончил, подтвердил желание наладить дружбу с Англией, уважение к империи и вообще к англичанам. Но при всем при том Гендерсону было ясно, что переговоры зашли в тупик, и, выходя из рейхсканцелярии, он был полон «дурных предчувствий».

Поздно вечером Геринг пригласил Далеруса и сообщил, что фюрер готовит «великодушное предложение» Польше, в частности прочное и справедливое решение вопроса о «коридоре» путем плебисцита. Снова Геринг вырвал лист из атласа и зеленым карандашом обвел территорию, судьба которой будет решена с участием немецкого населения Польши, а красным – территорию, по мнению Гитлера, исконно польскую. Геринг попросил Далеруса немедленно вылететь в Лондон и там сделать упор на решимость Германии вести переговоры и «конфиденциально намекнуть», что Гитлер намерен сделать полякам щедрое предложение, которое они просто не смогут отвергнуть.

Утро следующего дня осветилось проблеском надежды для Чемберлена.

Английский премьер был настолько преисполнен решимости дать отпор Гитлеру, что даже не спросил поляков, уступят ли они германскому шантажу, и когда Далерус прибыл на Даунинг-стрит, переговоры казались невозможными. Чемберлен, Уилсон и Кадоган выслушали шведа, но сочли, что «великодушное предложение» Гитлера – пустая болтовня, попытка выиграть время. «Почему же тогда не позвонить Герингу и не предложить ему изложить это предложение в письменном виде?» – спросил Далерус. Через несколько минут он уже говорил с рейхсмаршалом, который заверил его, что нота Польше уже готова и что ее условия «щедрее», чем предполагалось.

Воодушевленный Далерус делал все, чтобы рассеять подозрения англичан, показав им карту, размеченную Герингом. Англичане сочли все это разумным, но их беспокоило выдвинутое перед поляками условие прибыть в Берлин 30 августа, т.е. в этот же день. Кроме того, Чемберлен и его коллеги возражали против места переговоров. «Вы что, не знаете, что случилось в Берлине с Тисо и Гахой?»– последовал вопрос Далерусу.

Швед позвонил Герингу и предложил провести переговоры с Польшей не в Берлине, а в нейтральной стране. «Чепуха, – раздраженно отрезал Геринг. – Переговоры должны состояться в Берлине, где у фюрера штаб-квартира, и я не вижу оснований, почему поляки не могут послать своих эмиссаров в Берлин». Несмотря на этот отпор, англичане решили держать двери открытыми. Они предложили Далерусу вернуться в Берлин и заверить фюрера, что Англия готова к переговорам. Галифакс послал телеграмму в Варшаву, советуя полякам не поддаваться на провокации и прекратить поджигательские передачи по радио.

Поляки ответили приказом о всеобщей мобилизации. Гитлер негодовал, тем более что его министерство иностранных дел целый день занималось подготовкой документа, который должен был хотя бы для видимости смягчить ультиматум Польше. Помимо предложения о плебисците, полякам разрешалось проложить международную автомагистраль и железнодорожный путь через территорию, которая должна была стать немецкой. Несмотря на свой гнев по поводу польской мобилизации, Гитлер приказал Браухичу и Кейтелю отложить нападение еще на сутки. «Это последняя отсрочка», – добавил фюрер. Если Варшава не примет его требований, вторжение начнется в 4.30 1 сентября. К ночи известий из Варшавы не было, из Лондона поступило сообщение, что здесь внимательно изучают последнюю ноту Гитлера и к концу дня пришлют ответ. В то же время англичане посоветовали полковнику Беку «незамедлительно» вступить в переговоры с немцами. Это звучало издевательски после их собственных проволочек. Возможно, что спешка англичан была вызвана тем, что в этот день они получили от связанного с вермахтом Эвальда фон Клейста ряд военных секретов, а также информацию о том, что Гитлера поразил нервный паралич и военные собираются захватить власть.

Только в 22.00 Гендерсон получил указание вручить немцам меморандум английского правительства. Он позвонил Риббентропу и предложил встретиться в полночь. Назначенное время совпадало с окончанием срока, определенного для прибытия в Берлин польского представителя, и Риббентроп решил, что это сделано умышленно. Но умышленного в этом ничего не было – просто требовалось время для расшифровки ответа из Лондона, но тем не менее атмосфера для беседы сложилась неблагоприятная. После того как Гендерсон предложил, чтобы немцы в соответствии с обычной процедурой передали свои предложения через польское посольство в Берлине, Риббентроп вскочил с места. «После того, что случилось, об этом не может быть и речи!– закричал он, потеряв самообладание. – Мы требуем, чтобы их полномочный представитель для ведения переговоров прибыл в Берлин!»

Гендерсон побагровел. Лондон просил его сохранять спокойствие, и руки посла дрожали, когда он зачитывал официальный ответ на последний меморандум Гитлера. Риббентроп был в гневе. Несомненно, он знал содержание ответа, так как телефонные разговоры из английского посольства прослушивались немецкой разведкой. Сама нота, хотя и примирительная по тону, не содержала ничего принципиально нового по сравнению с предыдущими посланиями.

«Это просто неслыханно!» – гневно воскликнул Риббентроп, имея в виду предложение о том, чтобы в период переговоров не совершалось никаких агрессивных военных действий. Воинственно скрестив руки на груди, он вызывающе уставился на Гендерсона: «Что у вас еще?» Англичанин ответил, что у его правительства есть сведения о том, что немцы совершают в Польше диверсионные акты. На этот раз Риббентроп дал волю своему гневу. «Это подлая ложь польского правительства!– закричал он. – Могу лишь сказать вам, герр Гендерсон, что положение чертовски серьезное». Английский посол привстал и тоже повысил голос: «Вы сказали: «чертовски»? Такое слово не подобает произносить государственному деятелю в столь опасной ситуации», – и даже укоризненно погрозил собеседнику пальцем.

Риббентроп опешил, словно ему в лицо плеснули холодной водой. Выслушивать выговор от высокомерного англичанина! Он вскочил с места. «Что вы сказали?!» Гендерсон тоже был на ногах, и оба исподлобья смотрели друг на друга, как бойцовые петухи. «По дипломатическим обычаям, – вспоминал переводчик Шмидт, – мне тоже надо было встать. Но, честно говоря, я не знал, как себя вести переводчику, когда собеседники переходят от слов к действиям, а я действительно опасался, что на этот раз они подерутся».

Беседа возобновилась сравнительно спокойно. Потом Риббентроп вынул из кармана бумагу. Это было предложение Гитлера Польше, которое удивило Шмидта.

Министр иностранных дел начал зачитывать все шестнадцать пунктов документа. Как позднее сетовал Гендерсон, ему было трудно разобрать немецкую скороговорку Риббентропа, и он попросил текст документа, чтобы передать его своему правительству. Это была обычная дипломатическая процедура, но Риббентроп ответил, что дать текст не может. Он не пояснил, что фюрер запретил передавать документ кому-либо. Удивленный Гендерсон повторил свою просьбу, и снова Риббентроп отказался выполнить ее. «В любом случае он уже устарел, таю как польский представитель не прибыл», – объяснил он.

Переводчик понял, что Гитлер ведет двойную игру, опасаясь, что поляки могут принять немецкие предложения, если их передадут англичане. Шмидт не мог вмешаться, но устремил на Гендерсона красноречивый взгляд, надеясь, что тот догадается попросить английский перевод. Риббентроп вряд ли откажется, и тогда Шмидт будет медленно переводить с тем, чтобы посол все записал. Но Гендерсон не понял его взгляда. Тем и закончилась эта бурная беседа. Несмотря на поздний час, Риббенроп отправился к Гитлеру сообщить о встрече с Гендерсоном. Он предложил дать англичанам немецкие предложения в письменном виде, но фюрер отказался.

Далерус получил разрешение от Гендерсона позвонить в Лондон и сразу после полудня сообщил сэру Хорасу Уилсону, что предложения Гитлера «весьма разумные». Сославшись на Геринга, он сообщил, что фюрер сделал их с единственной целью – показать англичанам, что он стремится к взаимопониманию. Заподозрив, что их подслушивают, Уилсон попросил Далеруса передать свою информацию Гендерсону, но швед не понял намёка и продолжал говорить. Раздражённый Уилсон молча положил трубку.

Пока профессиональные дипломаты и дилетанты лихорадочно искали пути к мирному решению конфликта, подготовка к войне продолжалась. В полдень Гитлер отдал приказ о вторжении в Польшу. По словам помощника рейхсканцлера по связям с прессой Берндта, это решение ускорила грубая фальшивка. Берндт посчитал, что число убитых поляками немцев очень мало и добавил ноль. Гитлер посчитал эту цифру сомнительной, но когда Берндт ответил, что она, возможно, преувеличена, но всё равно в Польше совершаются чудовищные преступления против немцев, Гитлер воскликнул: «Они заплатят за это! Никто не помешает мне преподать этим негодяям урок, который они никогда не забудут! Я не позволю убивать немцев, как скот!» Фюрер тут же подошёл к телефону и в присутствии Берндта приказал Кейтелю привести в действие директиву номер один.

В директиве говорилось: «Поскольку ситуация на восточной границе Германии стала нетерпимой и все политические возможности мирного урегулирования исчерпаны, я принял решение применить силу». Нападение на Польшу должно было произойти на следующий день, в пятницу, 1 сентября, и со стороны Запада никаких действий не предвиделось. Директива была передана посыльным всем командующим, которые в свою очередь с соблюдением строжайшей секретности передали приказ по армии. В 16.00 он был подтверждён, и войска начали выдвигаться на исходные рубежи. Одновременно начальник службы безопасности Гейдрих отдал приказ специальному подразделению у польской границы о проведении «операции», целью которой было создать предлог для начала военных действий против Польши. Подразделения СД, переодетые в польскую военную форму, должны были разрушить таможенный пост и радиостанцию в приграничном немецком городке Глейвице. Прокричав по микрофону антигерманские лозунги, «поляки» должны были вернуться на свою территорию, оставив несколько трупов как доказательство того, что здесь шёл бой. О «трупах» позаботились заранее: Гейдрих уже подобрал жертвы – их называли «консервами» – в концлагерях.

В Берлине польский посол Липский, которого немцы заставили ждать пять с половиной часов, наконец в 18.30 попал к Риббентропу. Усталый и взвинченный Липский зачитал короткое сообщение о том, что его правительство «в благоприятном духе» изучает английские предложения о прямых переговорах между Германией и Польшей и даст официальный ответ по этому вопросу «в ближайшие несколько часов». Посол упрекнул Риббентропа в том, что встречи с ним пришлось ждать с часу дня. Тот холодно поинтересовался, имеет ли посол полномочия вести переговоры. Липский ответил, что пока лишь получил указание передать только что зачитанное им послание. «Но есть ли у вас полномочия вести с нами переговоры по немецким предложениям?» – настаивал министр. Липский ответил отрицательно. «Ну, тогда нет смысла продолжать беседу», – оборвал поляка Риббентроп.

Так закончилась одна из самых коротких бесед в переводческой практике Шмидта. Посол следовал указанию своего правительства «не вступать в переговоры по конкретным вопросам». Очевидно, поляки были настолько уверены, что с помощью союзников смогут одолеть немцев, что не проявили интереса к предложению Гитлера. В свою очередь, Англия и Франция старались убедить поляков вступить в переговоры. Когда Липский вернулся в посольство, он попытался позвонить в Варшаву. Но связи не было, немцы её отключили. Им и так всё было ясно.

В 19.00 Гитлер принял итальянского посла Аттолико, который предложил посредничество дуче в мирных переговорах по «польскому вопросу». Не согласится ли фюрер на посредничество дуче? «Сначала надо посмотреть, как будут развиваться события», – ответил Гитлер. А они развивались по сценарию, разработанному в германском генштабе. Произошло запланированное Гейдрихом «польское» нападение на радиостанцию в Глейвице. Через час все немецкие радиостанции прервали свои обычные программы и передали официальное сообщение о «миролюбивом» предложении фюрера, направленном на урегулирование отношений с Польшей. Многим иностранным наблюдателям оно показалось вполне приемлемым.

Но поляки и не думали принимать ультиматум Гитлера. Им стоило бы настоять на возобновлении переговоров и тем самым сбить немцев с толку. Но они предпочли действовать непримиримо, и в 23.00 по радио зазвучали призывы к разоблачению немецкой политики: «Слова больше не могут скрыть агрессивных целей новых гуннов. Германия стремится к господству в Европе и с беспрецедентным цинизмом попирает права народов. Это наглое предложение ясно показывает, насколько были своевременны мобилизационные меры, предпринятые польским правительством».

Риббентроп направился в рейхсканцелярию, чтобы узнать о реакции Гитлера на польскую радиопередачу. Ничего уже нельзя поделать, сказал Гитлер, машина пущена в ход. Он был спокоен. После недель волнений и сомнений курс наконец намечен. Он ушел слать убежденный в том, что Англия и Франция не предпримут никаких решительных мер. Возможно, фюрера больше всего успокоило (он недавно сказал военным, что его договор со Сталиным – это «пакт с сатаной») короткое сообщение из Москвы, что Верховный Совет СССР после «блестящей» речи Молотова ратифицировал договор с Германией,

Вторжение в Польшу Гитлер считал не войной, а ударом с целью «освобождения исконно немецких земель». Это была локальная акция, которую Англия иФранция после словесных протестов в конце концов примут как свершившийся факт. Снова и снова его адъютанты слышали за обеденным столом: «Англичане бросят поляков, как в свое время чехов».

Хотя разведывательные донесения ясно показывали, что в случае германо-польской войны Англия и Франция, вполне возможно, вступят в нее, Гитлер не мог этому поверить, так как, по словам его личного адъютанта Шауба, это «не укладывалось в рамки его интуиции». Он предпочитал больше полагаться на личное убеждение в том, что ни Англия, ни Франция не ввяжутся в военный конфликт. «Англия блефует, – сказал он своему фотографу, – и я тоже». Геринг получил известие о начале боевых действий, находясь в своем личном поезде. Разгневанный, он позвонил Риббентропу. «Ну что, добились наконец своей проклятой войны? Это все из-за вас!» – крикнул он и положил трубку. Упрек рейхсмаршала был явно не по адресу: никто так часто не предупреждал фюрера, как Риббентроп, что Англия будет драться, если ее загонят в угол.

В 4.45 утра в пятницу 1 сентября прибывший накануне в Данциг с «визитом вежливости» немецкий крейсер «Шлезвиг-Гольштейн» открыл огонь по маленькому полуострову, на котором Польша содержала военный склад и восемьдесят восемь солдат. Одновременно артиллерия открыла огонь на протяжении всей германо-польской границы, затем на восток устремились немецкая пехота и танки. Официального объявления войны не было, но через час Гитлер обратился по радио к войскам. Фюрер заявил, что у него нет иного выбора, кроме как «ответить ударом на удар».

В Риме дуче был внешне спокоен. Несколькими часами ранее он принял мудрое, но неприятное для немцев решение: Италия будет соблюдать нейтралитет. Муссолини позвонил Аттолико и поручил своему послу в Берлине попросить Гитлера прислать ему телеграмму, освобождающую дуче от союзнических обязанностей. Гитлер быстро составил ответ, едва скрывая свой гнев: «Я убежден, что мы можем выполнить возложенную на нас задачу военными силами Германии». Тем не менее фюрер поблагодарил Муссолини за все, что тот может сделать в будущем «ради общего дела фашизма и нацизма». Рейхсканцлер подписал этот документ в 9.40, затем поехал в оперный театр, чтобы выступить перед рейхстагом. На сцену он вышел в серой полевой военной форме. Гитлер выразил сожаление по поводу того, что западные державы сочли затронутыми свои интересы: «Я неоднократно предлагал Англии нашу дружбу и, если нужно, тесное сотрудничество. Любовь, однако, предполагает взаимность». Сидящая в зале Ева Браун повернулась к сестре и прошептала: «Ильза, это же война, если он уйдет, что станет со мной?»

Гитлер обещал не вовлекать в боевые действия мирное население и заявил, что польские солдаты начали стрелять первыми, вынудив вермахт ответить ударом на удар. «Они попытались нас ужалить, но мы вырвем это ядовитое жало, – угрожал фюрер с трибуны. – Кто игнорирует правила войны, того ждет возмездие. Я готов продолжать борьбу, пока не будут обеспечены безопасность рейха и его права. С этого момента вся моя жизнь принадлежит народу. Я хочу быть лишь первым солдатом германского рейха. Поэтому я снова надел этот мундир, который не сниму до самой победы».

Зал встретил эти слова бурей оваций, однако Ева Браун плакала, закрыв лицо. «Если с ним что-то случится, – сказала она сестре, – я тоже умру». А Гитлер объявил, что в случае гибели его преемником будет Геринг. А если и рейхсмаршал падет, его место займет Гесс. Это было одностороннее решение, сделанное под влиянием момента. Оно свидетельствовало о том, что в действительности германского правительства как такового не было. Вся власть принадлежала фюреру.

Ликование в оперном театре не выплеснулось на улицы города. Люди были молчаливы и озабочены. Все выглядело иначе, чем в тот августовский день двадцать пять лет назад, когда кайзер объявил войну. Немцы словно предчувствовали, что эта война будет трагедией для Германии.

Когда расстроенная Ева Браун выходила из театра, доктор Брандт попытался ее приободрить: «Не беспокойтесь, фройляйн Браун. Фюрер мне сказал, что через три недели воцарится мир». Она заставила себя улыбнуться.

Гендерсон сообщил в Лондон, что сразу после выступления Гитлер вернулся в рейхсканцелярию и заявил генералам, что политические усилия оказались бесполезными и теперь будут говорить только пушки. После обеда он пригласил к себе Далеруса и поблагодарил его за работу, возложив на Англию вину за то, что усилия посредника оказались безуспешными. Какой-либо надежды на соглашение больше нет. Затем фюрер разразился антипольской филиппикой, заявив, что уничтожит Польшу как государство. Но если Англия намерена вести переговоры, он готов к компромиссу. Затем начал кричать, размахивая руками: «Если Англия хочет воевать год, я буду драться два. Если понадобится, я буду драться десять лет!»

Когда Гитлер снова появился в приемной рейхсканцелярии, он был в приподнятом настроении. Фюрер ликующим тоном сказал Риббентропу, что успехи немецких войск просто потрясающие. Вся кампания закончится раньше, чем Запад успеет составить ноты протеста. Эксперт по Франции Отто Абец заметил, что, по его мнению, Франция выступит на стороне Польши. Повернувшись к Риббентропу, Гитлер с деланным ужасом поднял руки. «Пожалуйста, избавьте меня от прогнозов ваших экспертов», – воскликнул он и начал высмеивать немецких дипломатов, которые получают самую высокую зарплату, имеют самые современные средства связи, однако всегда дают нелепые советы. Они предсказывали войну из-за присоединения Рейнской области, аншлюса Австрии, судетского кризиса и оккупации Праги. У военных атташе мозги, видимо, тоже не работают «из-за сидения в креслах, или их не устраивает моя политика, и они дают фальшивую картину ситуации и ставят помехи на моем пути, – продолжал Гитлер. – Вы должны понять, Риббентроп, что я решил не считаться с мнением людей, которые десятки раз вводили меня в заблуждение. Отныне я намерен полагаться на собственный ум, который во всех этих случаях оказывался лучшим советчиком, чем ваши так называемые компетентные эксперты».

В Лондоне польский посол Эдвард Рачинский по своей инициативе посетил лорда Галифакса и заявил, что его правительство квалифицирует германское вторжение как неприкрытую агрессию.

«Я в этом не сомневаюсь», – ответил Галифакс. Когда они вышли в зал, появились министры, собравшиеся на чрезвычайное заседание кабинета. Министр финансов Джон Саймон схватил Рачинского за руку и сказал: «Мы все в одной лодке. Англия не имеет привычки бросать в беде своих друзей». На заседании кабинета Чемберлен предложил объявить Гитлеру последнее предупреждение: если он не прекратит враждебных действий, Англия выполнит свои обязательства перед Польшей. Послание, указал он, следует сформулировать осторожно, чтобы оно не выглядело ультиматумом. Иначе немцы начнут топить английские суда.

Мир был потрясен внезапным нападением на Польшу, хотя оно и ожидалось. Из Ватикана через кардинала Глонда оказывалось давление на польское правительство с целью заставить его начать переговоры с Гитлером. Президент Рузвельт обратился к воюющим сторонам с призывом не подвергать бомбардировке гражданские цели и неукрепленные города. Заявление Рузвельта вызвало у Гитлера раздражение. Фюрер расценил его как враждебный акт американских евреев, контролирующих прессу и окруживших президента Розенфельда, как нацистская пропаганда окрестила Рузвельта. Тут же было издано распоряжение о запрещении евреям как врагам государства выходить из своих домов после 20.00 зимой и 21.00 летом, им предписывалось также немедленно сдать радиоприемники.

К концу дня Гендерсон получил из Лондона ноту с указанием немедленно вручить ее Риббентропу. Вместе с французским послом, который получил от своего правительства такое же предписание, он поздно вечером явился в министерство иностранных дел. Но Риббентроп отказался принять их вместе. Вначале он принял английского посла и был с ним очень вежлив. Министр заявил, что поляки спровоцировали Германию на применение силы, и возложил на них всю ответственность за военный конфликт. Французскому послу Риббентроп повторил свои обвинения по адресу Польши и обещал передать ноту Гитлеру.

В Лондоне Чемберлен сообщил об этой ноте в палате общин. Он заявил,что ссора Англии с Германией сводится лишь к тому, что немцы позволили управлять собой нацистскому правительству. «Пока это правительство существует и пользуется методами, которым оно так упорно следовало последние два года, в Европе не будет мира, – продолжал английский премьер. – Мы просто будем идти от одного кризиса к другому и наблюдать, как одна страна за другой подвергается нападению... Мы преисполнены решимости положить этому конец». Речь премьера была встречена одобрительными возгласами.

Несмотря на все признаки того, что Гитлер был против посредничества Муссолини в организации переговоров по урегулированию конфликта, дуче предложил утром следующего дня провести встречу представителей великих держав на Вильгельмштрассе. Но фюрер отнесся к этой идее без особого восторга, в то время как Англия и Франция колебались. Германский посол позвонил из Лондона и сказал: «Есть лишь один шанс – немедленно уйти из Польши и предложить выплатить компенсацию за ущерб. Если Гитлер сделает это, появится один шанс из миллиона, что катастрофы удастся избежать». Через два часа последовал новый звонок, на этот раз трубку взял сам Риббентроп. «Немедленно идите к своему другу (он имел в виду Уилсона) и передайте ему следующее: фюрер готов уйти из Польши и выплатить компенсацию при условии, если мы получим Данциг с «коридором» и если Англия будет действовать как посредник в германо-польском конфликте. Фюрер дает вам полномочия представить это предложение английскому кабинету и начать немедленно переговоры».

Хессе был ошарашен. Неужели в последний момент фюрер наконец осознал грозящую ему опасность? Или же это просто розыгрыш, чтобы посмотреть, как далеко англичане могут пойти в уступках под нависшим над ними мечом войны? Хессе позвонил на Даунинг-стрит, но Уилсона на месте не оказалось. В 19.44 Чемберлен сделал заявление в палате общин. От него ожидали решительного тона, но премьер, заверив депутатов в том, что правительство считает себя обязанным действовать, если Гитлер не выведет войска из Польши, ошарашил их утверждением, что соглашение об этом вернет ситуацию к состоянию, существовавшему до 1 сентября. Тем самым будет открыт путь к переговорам между Германией и Польшей по спорным вопросам «при том понимании, что урегулирование обеспечит жизненные интересы Польши и будет закреплено международными гарантиями». Иными словами, Чемберлен все еще колебался. (Позднее, по словам американского посла Кеннеди, британский премьер сказал, что «американцы и евреи мира втянули его в эту войну».) Послышались возгласы возмущения. Выступивший следующим лидер лейбористской партии Артур Гринвуд заявил: «Сколько же времени мы будем колебаться в то время, как в опасности Англия и все, за что она стоит?»

Назревал бунт в парламенте, многие требовали немедленно, не дожидаясь реакции Франции, предъявить Гитлеру ультиматум. Но Чемберлен настоял на согласовании действий с Францией. В 21.50 он позвонил Даладье и предложил компромисс. Даладье уклонился от прямого ответа: его кабинет настаивает на том, чтобы потребовать от Гитлера вывода войск из Польши до завтрашнего полудня.

Уилсон положительно отнесся к новому предложению Гитлера об уходе из Польши, но не решился передать его кабинету. Ситуация, сказал он, коренным образом изменилась после их последней встречи: Рузвельт тайно обещал помогать Чемберлену, если тот объявит войну, а Россия определенно не станет воевать на стороне Германии.

Германский посол настаивал на своем, заявив, что это предложение дает единственный шанс избежать войны и свидетельствует о том, что Гитлер признал свою ошибку. Уилсон не мог поверить в это и потребовал, чтобы Гитлер принес публичные извинения за акты насилия. Хессе возразил, что такое предложение – психологическая ошибка. Ведь Гитлер считает, что ответственность за этот кризис ложится не только на него. «Если это предложение провалится только потому, что Гитлер не извинится, – сказал Хессе в отчаянии, – то мир сочтет, что Чемберлен хочет войны, так как он упустил шанс избежать ее».

Уилсон подумал и согласился довести предложение до сведения кабинета. Вошедший в это время чиновник подал Уилсону записку, которую тот прочитал и тут же сжег. «Я не могу передать ваше предложение кабинету», – сказал он Хессе. В записке, вероятно, сообщалось, что Чемберлен решил действовать. В 23.30 собрался кабинет, и премьер заявил, что хочет завтра в полдень выступить с обращением к народу. «Я предлагаю, – сказал он, – поручить сэру Невилу Гендерсону посетить завтра утром в 9 часов герра фон Риббентропа и заявить, что если до полудня не будет получен ответ, с этого часа между Англией и Германией возникает состояние войны». Возможно, добавил он, этот шаг поторопит и французов. Все с этим согласились, и заседание закончилось. В этот момент за окнами прогремел гром...

Фюрер провел этот вечер в рейхсканцелярии, спокойно обсуждая ход польской кампании. Но прочитав донесение Хессе о встрече с Уилсоном – это было в два часа ночи, – он вспылил и обрушился на Риббентропа за отказ Италии вступить в войну. Неприятности для министра иностранных дел на этом не закончились. Примерно в 4.00 позвонили из английского посольства и сообщили, что английский посол хотел бы видеть Риббентропа в 9 часов утра, чтобы передать важное сообщение. Понимая, что скорее всего речь идет об ультиматуме, Риббентроп перепоручил прием Гендерсона одному из своих сотрудников.

Воскресенье 3 сентября выдалось солнечным и теплым. Обычно такие дни берлинцы проводили за городом. Но сегодня они были подавлены, оказавшись на пороге войны.

Утром со Шмидтом случилась неприятность – он проспал. Поймав такси, он подъехал к зданию министерства иностранных дел и заметил входящего в подъезд британского посла, которого он должен был принимать. Промчавшись через служебный вход, Шмидт вбежал в кабинет Риббентропа, тут часы ударили девять и появился Гендерсон. Посол поздоровался со Шмидтом за руку, но сесть отказался. «Я сожалею, что по указанию моего правительства, – сказал он, пытаясь справиться с волнением, – вынужден вручить вам ультиматум для передачи германскому правительству». Он зачитал заявление, в котором Германии объявлялась война, если ее правительство не даст заверений, что все войска будут выведены из Польши к одиннадцати часам по британскому летнему времени. Гендерсон протянул бумагу. «Я искренне сожалею, – повторил он, – что должен вручить такой документ вам, так как вы лично всегда были готовы нам помочь».

Через несколько минут Шмидт был в рейхсканцелярии, проталкиваясь через толпу в приемной к кабинету Гитлера. Тот сидел за столом, Риббентроп стоял у окна. Оба выжидательно смотрели на вошедшего. Шмидт стал медленно переводить английский ультиматум. «Что теперь?» – спросил Гитлер Риббентропа, когда документ был дочитан до конца. «Думаю, в течение часа французы тоже предъявят такой же ультиматум», – последовал ответ.

В приемной на Шмидта обрушился град вопросов. Но как только он сообщил, что через два часа Англия объявит войну, наступило гробовое молчание. Наконец Геринг произнес: «Если мы проиграем эту войну, тогда спаси нас Бог!» У всех были серьезные лица. Даже обычно жизнерадостный Геббельс стоял в углу мрачный и задумчивый.

Но один человек не потерял надежды. Далерус нашел Геринга в его личном поезде. Почему бы рейхсмаршалу не вылететь в Лондон и не вступить в переговоры с англичанами? Швед уговорил Геринга позвонить Гитлеру. Радостным тоном тот сообщил, что фюреру идея понравилась, но сначала англичане должны дать на это свое согласие. Далерус позвонил советнику английского посольства, который ответил, что немцы сначала должны принять ультиматум. Но и это не остановило Далеруса: он позвонил в английское министерство иностранных дел, однако получил тот же ответ. Тогда он отправился к Герингу и попросил его еще раз побеспокоить Гитлера, предложив послать англичанам примирительный ответ. Далерус ждал у поезда, нервно прохаживаясь, пока Геринг говорил с фюрером. Наконец Геринг вышел из вагона, и по его разочарованному лицу Далерус понял, что фюрер отказался от предложенного варианта. Так завершились упорные, хотя и безуспешные усилия Далеруса в его попытке остановить войну.

В 11.15 посол Гендерсон получил срочный вызов от Риббентропа. Через пятнадцать минут ему был передан ответ Германии на ультиматум – категорический отказ. Прочитав документ, посол заметил, что «история рассудит, кто в этом виноват». Риббентроп ответил, что «никто так упорно не стремился к миру и хорошим отношениям с Англией, как герр Гитлер», и пожелал английскому послу личного благополучия.

В полдень громкоговорители на берлинских улицах объявили ошеломленным слушателям новость о войне с Англией.

В Лондоне стояла по-летнему теплая погода. Было 11 часов, и Чемберлен готовился к выступлению по радио с обращением к народу. Через пятнадцать минут он объявил, что Англия находится в состоянии войны с Германией. Английское правительство, сказал премьер-министр, сделало все для сохранения мира, и совесть его чиста. «А теперь да благословит вас Господь Бог и да защитит он правое дело», – закончил он.

Примерно в это же время французский посол вручил Риббентропу ультиматум своего правительства. Германский министр заявил, что Франция является агрессором. Но гнев Гитлера был направлен прежде всего на Англию. Ведь он вроде бы распознал английскую слабость, но совершенно недооценил ее силу. Локальная война из-за этого просчета перерастала в мировую. Это был просчет, рожденный первой фатальной ошибкой фюрера – решением захватить всю Чехословакию. Если бы он этого не сделал и подождал, пока она сама не упадет к нему в руки, сомнительно, чтобы англичане так отреагировали на угрозу Польше.

Для Кремля решение Англии оказалось неожиданностью. Как сообщал московский корреспондент лондонской «Дейли телеграф», «новость о войне удивила русских. Они ожидали компромисса». Советы не проявили желания присоединиться к нападению на Польшу, и Риббентроп в телеграмме послу Шуленбургу предложил им сделать это. «По нашей оценке, – писал Риббентроп, – это отвечало бы смыслу московских соглашений, а также советским интересам».

Гитлер со свитой собирался выехать в специальном поезде на фронт. За девять минут до отъезда из Берлина он направил послание Муссолини, который не поддержал его в самый критический момент. Послание изобиловало высокопарными фразами о «борьбе не на жизнь, а на смерть», о «сознательном выборе» и «вере, твердой как сталь». Однако когда поезд точно в 21.00 тронулся, лицо фюрера не излучало особого оптимизма. Секретарша Герда Дарановски заметила, что он тих, бледен, задумчив, никогда таким она его раньше не видела. Другая секретарша, Криста Шредер, слышала, как Гитлер сказал Гессу: «Все мое дело рушится, напрасно я писал свою книгу».

Нападение на Польшу

Ни Браухич, ни Геринг, ни Гальдер не одобряли вторжения в Польшу. Почему же они не помешали «развязыванию» войны (этот термин получил самое широкое распространение)? Тому можно привести три основные причины. Во-первых, после Мюнхена никакого серьезного заговора против Гитлера не планировалось. Во-вторых, попытки противников режима получить поддержку в Англии ни к чему не привели, так как Чемберлен предпочитал иметь дело с лицами, наделенными реальными полномочиями, а не с персонами второго и третьего разрядов, тем более что те представляли в его глазах прусский милитаризм, считавшийся главным виновником Первой мировой войны. В-третьих, представители высшего командования всех трех родов войск не могли открыто говорить друг с другом (в том числе в присутствии Геринга) и высказывать свои сомнения в правильности избранного фюрером курса. Кроме того, нервная атмосфера последних дней августа и не давала им такой возможности. Вокруг фюрера постоянно крутились партийные бонзы: коричневая форма господствовала повсюду. Единственным, кто еще мог что-то предпринять, оставался Геринг. Он действительно пытался спасти мир, но не решался открыто спорить с Гитлером, боясь обвинений в трусости или, что еще хуже, в измене. Остановить фюрера, одержимого идеей войны, могло только покушение, но в его окружении никто не был к нему готов. В глазах простого народа это сделало бы его мучеником, а его противников – предателями, и, даже если бы покушение удалось, его инициаторы не смогли бы сформировать новое правительство. Поэтому война была неизбежна.

Подготовка к ней шла уже несколько месяцев. Командование каждого рода войск располагало большой свободой в составлении оперативных планов (поскольку существует огромная литература, посвященная стратегии ведения войны и отдельным сражениям, мы не будем подробно останавливаться на этом вопросе, сосредоточив внимание на роли Гитлера). В случае с Польшей фюрер не слишком вмешивался в военные планы. Он лишь попытался, впрочем безуспешно, протолкнуть свои кандидатуры на должности армейских генералов, а также оказать поддержку операциям, разработанным генералом фон Боком – командующим группой армий «Север», которому предстояло расположить войска в Померании и Восточной Пруссии, образовав между ними «коридор», и двинуть моторизованные части вдоль берегов Вислы на Варшаву. Группа армий «Юг» под командованием генерала фон Рундштедта должна была выступить из Силезии и также направиться к польской столице, по пути уничтожая польские войска, двигающиеся из Галиции.

Хотя от внимания польского военного командования не ускользнуло сосредоточение на границе немецких войск, многие его представители вплоть до 28 августа сомневались в неизбежности войны. Министр иностранных дел Бек до последнего мгновения верил, что дело можно уладить мирным способом. В худшем случае, полагал он, все ограничится локальными боями, в частности за Данциг. Только утром 28-го была объявлена всеобщая мобилизация, и уже днем поступил приказ об ее отмене. Повторный приказ о мобилизации был издан 30-го; готовность войск назначена на 31-е. Немалую ответственность за эту нерешительность несут английские и французские дипломаты, которые настойчиво убеждали польских партнеров не упустить шанса и попытаться решить вопрос с помощью переговоров. Польские части заняли предусмотренные позиции с существенным опозданием.

Тройной удар – аншлюс, захват Судетов и «расчленение» Чехословакии – вызвал в их рядах большую растерянность и не позволил должным образом подготовиться к отражению нападения.

Таким образом, немецкие войска с самого начала захватили инициативу, хотя кое-где терпели поражение, например в местечке Вестерплатте, на подступах к Данцигу. Однако 3 сентября немцам удалось осуществить соединение между Померанией и Восточной Пруссией и к 6 сентября укрепить «коридор». 4-го Гитлер посетил театр военных действий. По оценкам командования, противник потерял свободу действий с первых дней войны. 6-го почти без боя пал Краков. 11-го была захвачена железнодорожная линия Белосток – Варшава. 13-го в Данциг ворвались первые немецкие части, хотя бои в городе продолжались до 19 сентября. 15-го моторизованный корпус Гудериана занял Брест-Литовск. В тот же день пал Белосток. Варшава оказалась в кольце, и немецкий парламентер потребовал сдачи города. Местные военные власти отказались даже принять его. Представляется достоверным, что они поверили упорно циркулировавшим в городе слухам, что французские войска вступили на юг Германии и в Рурской области остановлена работа.

Немцы наступали с поддержкой авиации, которая практически с первого же дня уничтожила все польские самолеты, нарушила железнодорожное и автомобильное сообщение, не позволила польским частям вырваться из окружения, снабжала свои прорвавшиеся вперед отряды и бомбила города.

Окончательно судьба Польши решилась 17 сентября, когда Красная армия перешла восточную границу. В этой ситуации для немцев главным было избежать столкновения с советскими войсками и эвакуироваться с захваченных территорий, которые, согласно пакту от 23 августа, входили в зону советского влияния.

25 сентября началось планомерное сжатие кольца вокруг Варшавы. Люфтваффе привлекла к операции около 1200 самолетов, в том числе тяжелые транспортники, которые сбрасывали на город зажигательные бомбы. Город заволокло густой пеленой дыма, мешавшей артиллерии и авиации находить цели, что вызвало огромные потери среди мирного населения (несмотря на заверения Гитлера, обещавшего, что в ходе войны не пострадают женщины и дети). Имели место также стычки между сухопутными и воздушными силами. Гитлер приказал авиации продолжать атаки, однако потребовал от нее, как и от наземных вооружений, большей прицельности стрельбы. 26 сентября на Варшаву сбросили тысячи листовок, требовавших немедленной капитуляции. Командующий Варшавским военным округом генерал Роммель отправил двух эмиссаров, предложивших объявить перемирие на один день, чтобы провести переговоры. Немцы в ответ потребовали полной и безоговорочной капитуляции. 27 сентября с раннего утра возобновились массированные артиллерийские бомбардировки, и капитуляция была объявлена. 28-го к полудню бои в польской столице, превращенной в груду развалин, прекратились. В плен сдалось около 120 тыс. человек. 1 октября генерал Роммель официально передал свои войска под командование генерала Бласковица. 2 октября немецкая армия во главе с Гитлером вошла в Варшаву. 3-го фон Рундштедт был назначен «верховным восточным главнокомандующим». 13-го была проведена демаркационная линия между советскими и немецкими войсками.

В результате этой первой молниеносной войны погибло 70 тыс. поляков, 133 тыс. человек получили ранения. Точное число пропавших без вести неизвестно. Около пяти тысяч человек погибли в боях против частей Красной армии – число раненых и пропавших без вести также неизвестно. Германия потеряла 11 тыс. убитыми, 30 тыс. ранеными и 4400 пропавшими без вести. Потери СССР составили 700 человек убитыми и 1900 ранеными.

Стремительность победы немцев объяснялась в первую очередь слаженностью действий танковых, пехотных и воздушных подразделений – это было новшество, которое впоследствии доказало свою эффективность в будущих кампаниях. Успеху также способствовала безупречная работа Генерального штаба, быстро и четко отдававшего приказы о проведении боевых операций.

Поражение Польши вопреки ожесточенному сопротивлению отчасти можно объяснить поведением западных держав. Согласно военному договору, подписанному в мае 1939 года между Гамеленом и польским военным министром Капшицким, в случае нападения Германии на Польшу Франция должна была на третий день после объявления мобилизации предпринять воздушную атаку и ограниченные наступательные действия, а также широкомасштабное наступление начиная с 15-го дня. Но французское правительство тянуло с ратификацией договора, который в связи с этим не имел юридической силы. Впрочем, к 15 сентября большая часть польской армии была уже уничтожена, чего никто не ожидал: все были уверены, что Польша самостоятельно продержится как минимум три или четыре месяца.

28 сентября, после подписания соглашения, немного изменившего статьи секретного протокола от 23 августа, Германия отдала Советскому Союзу Литву – в обмен на Люблин и линию Буга. Эта «вторая Силезская война», как Гитлер называл ее по аналогии с молниеносной войной Фридриха II Прусского в XVIII веке, принесла ему, не считая территориальных приобретений в Восточной Пруссии и Силезии, Данциг, Западную Пруссию и бассейн Варты. Оставшаяся часть Польши с центром в Кракове 12 октября перешла под управление генерал-губернатора Ганса Франка, печально известного как «польский палач». Точный статус «генерал-губернаторства» так и не был определен.

Таким образом, Германия получила половину Польши с населением 20 млн человек, из которых 15 млн составляли поляки, 2 млн – евреи и более миллиона – «этнические немцы» (фольксдойче). Под польским правлением это этническое меньшинство испытывало определенные притеснения: 70 тыс. человек бежали из Польши и к концу августа 1939 года находились в немецких лагерях для беженцев, однако подавляющая их часть служила в польской армии. С началом боевых действий отношения между поляками и фольксдойче обострились, и 3 сентября в Бромберге немалое число последних было расстреляно. После победы фольксдойче стали причислять себя к «расе господ» и в годы оккупации занимали высокие посты.

Впрочем, подлинными «господами» стали аппаратчики СС, полиции и НСДАП, особенно после того, как в октябре 1939 года Гиммлер получил назначение на пост комиссара по консолидации немецкой нации. На аннексированных территориях и в генерал-губернаторстве установился режим террора, активное участие в поддержании которого принимали отряды этнических немцев, якобы в целях «самообороны». Если вспомнить вторую книгу Гитлера, то станет ясно, что уже в момент ее написания он отвергал идею «онемечивания» представителей других народов, живущих на территории рейха. Вместо того чтобы включить их в массу населения, как это пытались сделать в Эльзасе и Лотарингии после 1871 года, националистическое немецкое государство ставило своей целью «либо уничтожить этот расово чуждый элемент, способный испортить кровь нашего народа, либо удалить его, освободив для нашего народа его земли».

Применение на практике идей фюрера вызывало постоянные стычки между вермахтом (ответственным за порядок и безопасность), гражданской администрацией (на которой лежала обязанность эксплуатации сырьевых ресурсов и отправки польской рабочей силы в рейх) и сил СС и гестапо (стремившихся «удалить» или «уничтожить» нежелательные элементы).

Во время своих поездок по Польше Гитлер, судя по всему, постоянно находил подтверждение своим предрассудкам относительно «низших рас». В самом начале кампании появились приказы, определявшие судьбу поляков и евреев. Широко распространенное мнение о том, что после нападения на СССР в июне 1941 года война приняла качественно иной характер, сегодня представляется совершенно необоснованным. Смертоносные намерения нацистского режима сделались очевидными с начала польской кампании, о чем фюрер специально информировал армейское командование, Браухича и Кейтеля.

Поскольку, как подчеркивал он, вермахт не желает заниматься подобными мерами, надлежит действовать СС и гестапо. Евреев необходимо заключить в гетто, а затем депортировать; аналогичная судьба ожидала в дальнейшем немецких евреев и цыган. Беседы, которые вели между собой Гейдрих, генерал-квартирмейстер Вагнер и Браухич, не оставляют ни малейших сомнений относительно того, чем должна была стать «этническая чистка» Польши. На практике она обернулась, с одной стороны, массовыми перемещениями населения – западные районы Польши предполагалось заселить исключительно немцами-репатриантами из Волыни, Галиции и прибалтийских государств, находившихся в зоне советского влияния, а с другой – массовыми убийствами представителей польской элиты – преподавателей, церковных деятелей, дворянства и офицерства. Вермахт требовал, чтобы меры по «ликвидации» осуществлялись только после установления гражданской администрации; однако, несмотря на протесты некоторых высших офицеров, армия несет свою тяжкую ответственность за политическое уничтожение Польши. Разница между войной в Польше и последовавшей за ней войной против Советского Союза заключалась в том, что «в последнем случае всякое различие между боевыми операциями и политико-идеологической войной было полностью стерто еще до того, как прозвучал первый выстрел, поскольку концепция разрушения являлась неотъемлемой частью стратегических планов».

Утрата влияния вермахта в «фюрерской республике» объясняет то, почему армия вела себя подобным неопределенным образом. Постепенно из одного из «столпов» режима она превращалась в простого исполнителя.

Война против Польше многим открыла глаза на истинную сущность гитлеровского режима. Наглядным тому примером служит следующее событие. 19 сентября, посетив Данциг, Гитлер на несколько дней остановился в казино Сопота. Вместе с ним были Кейтель, Йодль, Риббентроп, Ламмерс, Гиммлер и несколько высокопоставленных штабных офицеров. Предметом беседы стало количество коек для раненых и числа медицинского персонала – врачей и сестер. Одновременно всплыла тема душевнобольных, обсуждавшаяся и раньше, но не с такой остротой. Гитлер вызвал к себе врачей, юристов и политиков, в том числе доктора Леонардо Конти, шефа канцелярии Мартина Бормана и Филиппа Боулера, и предложил им изучить возможность убийства «неизлечимых» больных наиболее приемлемыми средствами. Это был первый случай обсуждения темы эвтаназии как ликвидации людей, «недостойных оставаться среди живых». Некоторые из методов, о которых говорилось в тот день, впоследствии применялись при «окончательном решении еврейского вопроса».