Парадоксы истории. Оккупация Германией британских территорий

Несмотря на приказ командования удерживать город любой ценой, 19 сентября 1941 года в Киев вошли немецко-фашистские войска. Большая часть предприятий и организаций была эвакуирована, но сотни тысяч киевлян оставались в городе фактически заложниками. Оккупация продлилась 778 дней , однако именно в сентябре-октябре 1941 года город и его жители понесли самые большие потери.
К тому моменту, как в Киев вступили гитлеровские войска, в городе оставалось примерно четыреста тысяч горожан, остальные либо ушли на фронт, либо эвакуировались. Эвакуация производилась на пяти вокзалах, однако, хотя желающих уехать и было изрядно, всех увезти не могли. Вокзалы полностью были оцеплены, на них функционировали особые пропускные пункты, за ограждение которых пропускали лишь тех, кто имел бронь. С началом войны 200 тысяч киевлян ушли на фронт, 325 тысяч были эвакуированы. Но в городе осталось 400 тысяч брошенных жителей.

С началом эвакуации сперва опустели дома, а за ними - и целые районы Киева. К примеру, на Липках, - там обитали в основном члены НКВД, - не осталось никого. После отступления советских войск население в панике принялось грабить магазины. Началось это семнадцатого сентября, и закончилось девятнадцатого: именно в тот день в город вошли немецкие войска. 19 сентября 1941 года, к 13 часам дня, с Подола, по ул. Кирова, в город начали входить передовые немецкие части. Толпа антисоветски настроенных лиц, в количестве до 300 человек, на площади Калинина встречала входящие немецкие части с цветами и звоном колоколов Печерской лавры. «Торжественная» встреча немецких войск была нарушена взрывом колокольни Печерской лавры, от которого погибло до 40 немцев.

Люди старались взять всё равно что, начиная с иголок и заканчивая увесистыми шкафами. Взятое позже предполагалось обменивать на еду, так как все продукты были вывезены из города. То же, что вывезти по каким-либо причинам не смогли, было утоплено в Днепре. Свидетели рассказывают, что немцы пришли в город без стрельбы, грабежей и насилия: тихо, мирно, как к себе. Многие люди просто наблюдали за тем, как на улицах постепенно становится больше людей, одетых в серые шинели. На улице Крещатика и Прорезной, где раньше был магазин, немцы устроили пункт сдачи таких вещей, как радиоприёмники. Делалось это по вполне понятным причинам: чтобы лишить население информации от Совинформбюро. С этого всё и началось. Всего за время оккупации погибло около 200 тысяч киевлян.

В объективе - первые дни Киева при немцах, также последующие тяжелые дни до освобождения. Ныне привычные для нас места в 1941 году выглядели вот так.

Оборонительные и противотанковые сооружения возле гастронома на пересечении Брест-Литовского проспекта (ныне - проспект Победы) и 2-го Дачного переулка (ныне - улица Индустриальная), 1941 год. Сейчас на этом месте находится станция метро Шулявская.

Оборонительные сооружения на улице Ленина (ныне - Богдана Хмельницкого) возле пересечения с улицей Лысенко, 1941 год. Справа от этого места сейчас находится Зоологический музей.

Оборонительные сооружения на улице Крещатик, 1941 год. Фото сделано со стороны Бессарабской площади. В центре фотографии, с левой стороны улицы видно высотное здание ЦУМа.

Оборонительные сооружения на пересечении бульвара Шевченко с улицами Саксаганского и Дмитриевской, то есть в районе современной площади Победы, 1941 год.

Пылающий завод Большевик, результат немецких бомбежек, 23 июня 1941 года.

Строительство земляных оборонительных сооружений поперек улицы Лютеранской в районе Крещатика, 1941 год.

Немецкий бронетранспортер SdKfz-231, захваченный солдатами 1-го дивизиона 4-го батальона особого назначения НКВД.

Т-26 на Цепном мосту, тогда мост назывался им. Е. Бош, 1941 год. Цепной мост был взорван в сентябре 1941-го отступающими красноармейцами и восстановлен уже никогда не был. На этом месте сейчас стоит мост Метро.

Трофейная самоходно-артиллерийская немецкая установка StuG-III у входа в оперный театр, 1941 год.

Разграбленный мародерами магазин "Газированная вода" на Крещатике, 19 сентября 1941 года. В этот день немецкие войска вошли в город

Разгромленный "Красный уголок" в Павловском садике на пересечении улиц Ново-Павловской и Гоголевской, 19 сентября 1941 года.

Немецкая аэрофотосъемка Киева, июнь 1941 года. Цифрами обозначены: 3 - здание старого Арсенала, 5 - Подольский ж/д мост, 6 - мост Е. Бош и его продолжение - Русановский мост, 7 - еще не законченный деревянный Наводницкий мост, сейчас на его месте мост им. Патона, 8 - Дарницкий ж/д мост.

Первые немецкие машины на Крещатике, сентябрь 1941 года. Снимок сделан в районе Бессарабского рынка. В 41-ом на этом месте была бакалея, а сейчас там несколько спортивных магазинов.
Интересно, что немец ведет машину сидя на дверце, таким образом, улучшая себе обзор. В руках некоторых киевлян пакеты с продуктами, последнее, что удалось забрать из разгромленных магазинов.

Автомобиль "Ауди" стоит напротив дома №47 по улице Крещатик, в то время там находился отель "Национальный", сентябрь 1941 года. На снимке видно, что у женщины на ногах тапочки, плетенные из камыша.

Немецкий мотоциклист на Крещатике, киевляне с интересом смотрят на него, сентябрь 1941 года. Справа - здание ЦУМа, впереди - Бессарабка. Это фотография из американского журнала "Life" за 3 ноября 1941 года.

Старик наблюдает за идущими немцами, 19 сентября 1941 года.

Разведывательное подразделение Вермахта, 19 сентября 1941 года. Слева - здание старого Арсенала, справа - башня Ивана Кушкина со сделанной в ней амбразурой, в глубине видно Святотроицкие ворота лавры. На тротуаре - рельсы трамвая №20, сейчас на этом месте - маршрут троллейбуса №20. Фото из журнала "Life".

Немецкие солдаты на четвертом ярусе колокольни в Печерской Лавре. На дальнем плане горит еще не достроенный деревянный Наводницкий мост, сейчас на его месте мост Патона. Фото из журнала "Life".

Фото сделано с лаврской колокольни. Внизу - сад и оборонительные стены лавры с башней Ивана Кушкина, справа - старый Арсенал (сейчас там Украинский Исторический Центр), в центре снимка - церковь Святого Феодосия Печерского, чуть выше видно здание обувной фабрики №1 (сейчас там обувная фабрика "Киев").

Немецкий часовой на лаврской колокольне, на Днепре горит Наводницкий мост, 20 сентября 1941 года. Фотография из журнала "Volkischer Beobachter".

Немецкий связист на территории Лавры, сентябрь 1941 года. Дымит колокольня, ее подожгли подпольщики или отступающие красноармейцы. Слева виднеется крест на могиле Столыпина.

Немцы во дворе Верхней Лавры возле Троицкой церкви, сентябрь 1941 года.

Площадь Сталина (ныне - Европейская), сентябрь 1941 года. Немецкие колонны движутся вверх по улице Грушевского. Слева - Публичная библиотека (теперь - Парламентская), в глубине - Музей украинского искусства, чуть выше - здание Совнаркома (теперь - Кабинет Министров Украины).

Немецкие колонны идут на Печерск, вверх по улице Грушевского. На заднем плане виднеется здание Костела, сентябрь 1941 года.

Немецкая Pak-35 ведет огонь из Мариинского парка по отступившим в Дарницу частям РККА, 20 сентября 1941 года.

Немцы на Липках, 20 сентября 1941 года. Справа - Мариинский парк, слева - Дом Красной Армии (ныне - Дом Офицеров), а в глубине - церквушка дворцового ансамбля (сейчас на ее месте гостиница "Киев"). Фото из журнала "Volkischer Beobachter".

Немцы осматривают укрепления на пересечении улиц Жилянской и Кузнечной, 20 сентября 1941 года.

Немецкий патруль на улице Франко. Видны противотанковые ежи и бочки с водой для тушения возможных пожаров, сентябрь 1941 года.

Фашисты разворачивают зенитную батарею на смотровой площадке в Пионерском парке (бывшем Купеческом), сентябрь 1941 года. Сейчас на этом месте знаменитая арка "Дружбы народов" и все та же смотровая площадка.

Немецкие войска продолжают входить в город, колонна движется по улице Саксаганского, это квартал между улицами Паньковской и Льва Толстого, сентябрь 1941 года. Слева от фотографа находится дом-музей Леси Украинки.

Бульвар Шевченко, впереди Бессарабский рынок, сентябрь 1941 года.

Угол бульвара Шевченко и улицы Владимирской, за спиной фотографа парк Шевченко. Груды земли на тротуарах - очевидно, остатки баррикад.

Отступающие красноармейцы полностью разрушили водопровод и канализацию. На фотографии немецкие солдаты достают воду - себе и киевлянам - на месте бывшего Михайловского Златоверхого (сейчас он восстановлен). На заднем плане здание ЦК КП(б)У (ныне - здание МИД).

Беженцы в сквере у Золотых ворот возле всем известного чугунного фонтана.

Первый приказ немецкой власти - всем киевлянам зарегистрироваться и начать работать. Незарегистрировавшиеся объявляются саботажниками и расстреливаются. Этот чистильщик обуви начал работать с первого дня, на табличке написано: "Артель "Чистильщик", лоток №158".

Железнодорожный вокзал, снимок сделан в первые дни оккупации. Частично вокзал был разрушен немецкими авианалетами и окончательно - отступавшими красноармейцами.

Противотанковый ров и стрелковые амбразуры на Дегтяревской улице

Разбор баррикад на улице Ленина (сейчас - Богдана Хмельницкого). Справа видно здание театра им. Леси Украинки.

Киевляне в присутствии немецкого фельджандарма разбирают завалы на улице Институтской, недалеко от Крещатика. Слева - немецкие штабные автобусы (в здании Октябрьского дворца находился немецкий оккупационный штаб), справа - киевляне читают оккупационные листовки и газеты, 21-23 сентября 1941 года.

Здание штаба Киевского военного округа занято немцами. Сейчас в этом здании находится секретариат президента Украины.

Немцы перед Оперным театром

Дети в оккупированном Киеве, сентябрь 1941.

Киевляне на Крещатике слушают немецкую радиопередачу, передаваемую с радиомашин, осень 1941 года. Слева - дома №6-12, справа - №5-7.

Br>

Начало бульвара Шевченко, сентябрь 1941 года. Слева - отель "Палас" (сейчас - "Украина"). На трансформаторной будке еще висит советский плакат "Бей гадину" и довоенное объявление "Набор на курсы счетоводов и бухгалтеров". Со временем немцы здесь поставили виселицу, на которой казнили "врагов Рейха", и только в 1946 году на этом месте поставили памятник Ленину.

Плакат "Гитлер освободитель" на фасаде оперного театра, сентябрь 1941. Плакат наклеен прямо на довоенные театральные афиши оперы "Запорожец за Дунаем", "Наталка-Полтавка" и т.д.

Раздача газеты "Украинское слово" на улицах Киева, 4 октября 1941 года.

На въезде в город.

Немецкий офицер позирует на фоне Андреевской церкви, осень 1941.

Колокольня Покровской церкви на Подоле и Андреевская церковь, осень 1941.

Двор здания ЦК КП(б)У (теперь - здание МИДа), осень 1941.

Тот же двор, дети войны.

Вестибюль здания Верховного Совета УССР, осень 1941 года.

Зал заседаний Верховного Совета УССР, осень 1941 года. Как и вестибюль, зал почти не изменился. Убрали только скульптуру Сталина во весь рост, барельефы классиков коммунизма и гербы СССР и УССР.

Дом на подоле, осень 1941 года.

Остатки баррикад на пересечении улиц Жилянской и Коминтерна, дальше - Вокзальная площадь и вокзал. Унизительно висят бюсты Ленина и Сталина, наверное, вынесенные из соседнего завода "Ленинская кузня". Ниже указатель "Feldgend. Zug Doebert" - "Фельджандармерия. Взвод Доберта".

Стадион Динамо.

Музей В. И. Ленина.

Возле Аскольдовой могилы.

Немецкое кладбище, вдали - Аскольдова могила.

Красный корпус Университета Шевченко.

Здание филармонии на площади Сталина, 1941 год.

Торговец граммофонными пластинками беседует с немецким солдатом.

Площадь Калинина (ныне - Майдан Незалежности - Площадь Независимости), сожженная органами НКВД, конец сентября или начало октября 1941 года.

Советские военнопленные проходят по Михайловской площади, сейчас это здание МИД, сентябрь 1941 года.

Угол улиц Крещатик и Прорезная, 24 - 25 сентября 1941 года. Так выглядел центр Киева.

Это и следующее фото - немецкие пожарные тушат горящий центр города.

Мост им. Е. Бош, взорванный отступающими красноармейцами, конец сентября 1941 года.

Русановский мост, также взорван красноармейцами.

Вид на Крещатик с Бессарабской площади, один из первых взрывов и пожаров, 24 сентября 1941 года.

Горящий центр Киева.

Горит здание бывшей гостиницы "Националь."

Разрушенный дом Гинзбурга. Двенадцатиэтажный дом был построен в 1912 году и почти 30 лет был самым высоким зданием в Киеве. В первые дни оккупации Киева немцами, в доме находилась подпольная штаб-квартира сотрудника НКВД Ивана Кудри, который руководил сентябрьскими взрывами центрального Киева. Дом Гинзбурга оказался в числе взорванных.

Успенский собор Киево-Печерской Успенской лавры, ноябрь 1941 года.

Проспект Науки в районе улицы Лысогорской, осень 1941 года. Здание в глубине снимка и сейчас еще стоит на углу этих улиц.

Угол улиц Мельникова и Пугачева, осень 1941 года.

Улица Банковая, осень 1941 или весна 1942 года. Вдали несколько охранников у занятого немцами здания штаба Киевского военного округа, сейчас там находится Секретариат Президента Украины.

Здание Верховного Совета УССР, конец 1941 или начало 1942 года.

Угол Красноармейской (ныне - Большая Васильковская) и Жилянской, осень 1941 года.

Угол бульвара Шевченко и нынешней улицы Михаила Коцюбинского, предположительно 1942 год. Во времена немецкой оккупации бульвар Шевченко назывался Ровноверштрассе.

Вниз по бульвару Шевченко

Улица Коминтерна (ныне - Симона Петлюры), точная дата неизвестна. Снимок сделан чуть ниже развилки у памятника Щорсу, впереди - железнодорожный вокзал.

Евбаз (еврейский базар) - это место между бульваром Шевченко и Брест-Литовским проспектом (ныне - проспект Победы), теперь на месте базара находится цирк, дом на заднем плане справа сохранился, сейчас в нем международные авиакассы.

Еще один снимок Евбаза.

Немецкая открытка времен оккупации, взорванный мост им. Евгении Бош.

Площадь Сталина (ныне - Европейская площадь), предположительно 1942 год. Справа на фото - филармония, на месте дома слева сейчас находится бывший музей Ленина.

Три фото ниже - фашистские объйвления во время оккупации

Сооруженные немцами временные переправы, 1942 год. Сейчас здесь проходит Днепровская набережная.

Наводницкий мост, 1942 год.

Немецкие указатели.

Несколько распоряжений немецкого командования из газеты "Українське слово" за октябрь 1941 года.

Продуктовый магазин только для фашистов, улица Большая Житомирская, 40.

Биржа труда на улице Смирнова-Ласточкина, дом 20, это здание Национальной Художественной академии.

Биржа труда, очередь на регистрацию.

Объявление об отправке в Германию

Очередь к сборному пункту перед отправкой в Германию.

Отправка киевлян на работу в Германию, конец 1941 или начало 1942 года.

Крещатик, здание ЦУМа, 1942 год.

Улица Гончара, дом 57, здесь размещался немецкий штаб, 1942 год.

Ресторан "Театральный", угол Фундуклеевской и Владимирской. Надпись на входе: "Только для немцев".

Еще два объявления.

Улица Дмитриевская, немцы что-то покупают на стихийном рынке.

Парк им. Шевченко, 1 мая 1942 года.

Газета "Нове українське слово" за 1 мая 1942 года, Киев. Оригинал

Ограда вокруг Сырецкого концлагеря.

Сырецкий лагерный плац и бараки.

Окно барака.

Военнопленные в Сырецком лагере.

Разрушенный мост им. Е. Бош, зима 1942 года.

Немецкая карта Киева, 1943 год.

Празднование второй годовщины освобождения Киева от большевиков, немецкий чиновник раздает флажки, 19 сентября 1943 года.

Улица Банковая.

Софиевская площадь, 1942 или 1943 год.

Улица Воровского (ныне - Бульварно-Кудрявская), фотограф смотрит вниз, в сторону Евбаза. Это уже немецкие оборонительные баррикады. В октябре 1943 года, перед советским наступлением, приведшим к освобождению Киева, районы, прилегающие к Днепру, были объявлены "зоной боевых действий", огорожены и эвакуированы. Этот снимок был сделан агентством Acme Radiophoto и передан по фототелеграфу из Стокгольма в Нью-Йорк.

Немецкие позиции на берегу Днепра, 1943 год.

Это фото и следующее - красноармейцы форсируют Днепр возле села Зарубинцы, Переяслав-Хмельницкого района, октябрь 1943 года.

Понтонный мост.

Предположительно Святошино, начало ноября 1943 года. Бой за Киев.

Район площади Сталина (ныне - Европейская), начало ноября 1943 года. Фашисты оставляют город.

Танкисты Красной Армии на "Валентайнах" движутся по Крещатику, киевляне приветствуют освободителей, ноябрь 1943 года.

Временная переправа в районе моста Е. Бош сооруженная советскими войсками, ноябрь 1943 года.

Советские солдаты идут по улице Киева, 6 ноября 1943 года. На тротуаре горы награбленных вещей, их не успели вывезти немцы

Уцелевшие киевляне возвращаются в город.

Еще не восстановленный Наводницкий мост, 1944 год.

Жуков, Ватутин и Хрущев.

Разрушенный корпус фабрики им. Боженко.

Крещатик. Справа видны временные трамвайные рельсы, установленные для подвоза стройматериалов и вывоза мусора, 1944 год.

Работы по восстановлению города.

Сооружение нового коллектора на Крещатике.

Ул.Владимирская (тогда - Короленко)

Улица Владимирская, так ездили на трамваях в освобожденном Киеве, начало 1944 года.

Софиевская площадь, конец 1943 или начало 1944 года.

Пленных немцев ведут по центральным улицам города, 1943 или 1944 год.

Крещатик, первый послевоенный парад в Киеве, 1945 год.

Оккупация и освобождение Киева. (Видео)

Вход немецких войск в Киев 19 сентября 1941 года. (Видео)

Освобождение Киева. Союзкниожурнал №70-71.(Видео)

Светлая память героям Великой Отечественной!

Моя любимая песня, посвященная теме войны - "Журавли" в исполнении Марка Бернеса (стихи Расула Гамзатова, музыка Яна Френкеля).
Как вспоминал Ян Френкель, Марк Бернес предчувствовал свою смерть и точку в своей жизни хотел поставить именно этой песней. Запись для Бернеса была неимоверно тяжела, но он мужественно вынес всё и записал "Журавли". Песня вышла лишь после смерти М.Бернеса. Марк Бернес умер в 1969г. от рака лёгких.
Расул Гамзатов написал стихи к этой песне после посещения расположенного в Хиросиме памятника японской девочке по имени Садако Сасаки, страдавшей от лейкемии после атомного взрыва. Девочка надеялась, что вылечится, если смастерит тысячу бумажных «журавликов», пользуясь искусством оригами. В Азии существует поверье, что желание человека исполнится, если он сложит из цветной бумаги тысячу оригами — журавлей.
Через несколько лет после появления песни «Журавли» в СССР, в местах боёв 1941—1945 годов, стали возводить стелы и памятники, центральным образом которых были летящие журавли.

Оккупация… Слово неприятное для любого русского человека, не требующее никакого дополнительного толкования, учитывая, что память Великой Отечественной жива и будет жить еще долго, как бы ни старались наши противники.

Не буду приводить примеров того, что вытворяли немцы, румыны, венгры и их помощнички на нашей земле, здесь суть не в этом.

Суть в том, что существует множество других примеров, ярко показывающих всю отвратительность любой националистической идеи. А тем более, когда идея возведена в закон для государственной машины.

Я уверен, что со мной не будут спорить относительно следующего заключения: степень жесткости и бесчеловечности в отношении мирных жителей оккупированных земель разрабатывалась нацистами в соответствии с расовой теорией. И применялась с немецкой пунктуальностью и точностью. В зависимости от географического положения и статуса в расовой теории.

Не секрет, что то, что было вполне нормально и естественно для жителей территорий к востоку от Германии, а именно массовые казни и рабство (речь, подчеркиваю, не идет пока о военнопленных, это отдельная тема), для территорий на севере и западе было неприменимо.

Как пример хочу привести историю оккупации Германией английских коронных земель.

Коронные земли - это территории, которые не входят в состав Соединённого Королевства Великобритании и Северной Ирландии, но и не являются при этом королевскими заморскими территориями, то есть, колониями. Странный статус такой, но факт: Нормандские острова в проливе Ла-Манш у северного побережья Франции являлись территорией Великобритании, а жители бейливиков (то есть управляемых бейлифом, что-то типа шерифа, назначенным короной) - Джерси и Гернси.

Закончив с разгромом Франции в 1940 году, немцы зачем-то решили оккупировать эти территории. За какой, простите, надобностью им потребовалась кучка островков у побережья Франции с населением в 100 тысяч человек, сказать сложно. Но факт в том, что с 1940 по 1945 годы коронные земли Британии находились под немецкой оккупацией.

Причем реакция Британии была удивительной. Процитирую Черчилля. В пламенной речи к соотечественникам он сказал: "Мы будем оборонять наш остров, чего бы это ни стоило, мы будем сражаться на побережье, мы будем сражаться в пунктах высадки, мы будем сражаться на полях и на улицах, мы будем сражаться на холмах, мы не сдадимся никогда".

Возможно, стоило уточнить, о каком именно острове шла речь. Но факт в том, что линкоры метрополии и десантные суда не двинулись в сторону захваченных британских (пусть и коронных) земель, не высаживались английские коммандос. Не было вообще ничего.

И в течение пяти лет над Нормандскими островами развивались два флага: Великобритании и фашистской Германии.

Честный человек, американский журналист Чарльз Френсис Свифт (не путать с режиссером, автором «Зеленой мили») из газеты «Бостон Глоб» написал в своем репортаже следующее: «Побежденные подданные гордой страны Англии приветствовали с почтением германскую оккупационную власть. Причем так вежливо, что невозможно было представить, что между ними идет война».

Действительно, оккупация несколько не была похожа на то, что мы понимаем под этим термином. Сражаться за свободу и независимость никто не пошел. Ни один из 100 тысяч подданных британской короны. И за пять лет оккупации не было ни одного случая сопротивления немецким оккупантам.

Зато все работало. Суды, полиция, магазины, кафе, театры. Только госслужащие стали получать зарплату в рейхсмарках, и (единственное, в чем немцы ущемили местных) знаки почтовой оплаты перевели с фунтов на дойчмарки. А еще один ужас оккупации, который пришлось пережить бедным жителям Нормандских островов, - насильственная замена дорожного движения с левостороннего на правостороннее…

За все время оккупации было арестовано и отправлено в исправительные лагеря в Европе (не путаем с концентрационными!) 562 человека. За нарушения комендантского часа, воровство и прочую уголовку. 6 человек попали в концлагеря: три местных коммуниста и три еврея.

Доносительство было распространено, так как приветствовалось и неплохо оплачивалось. Если верить Мадлен Бантинг и ее книге «Модель оккупации: на Нормандских островах под немецким правлением, 1940-45», а ей верить можно, ибо леди опросила в течение 16 лет работы над книгой около тысячи очевидцев, за донос немцы платили от 20 до 50 дойчмарок.

Госпоже Бантинг можно верить. Она историк, журналист (газета «Гардиан»), преподает историю в Гарвардском университете, и то, что ее книга не могла выйти в свет более 10 лет (при Тэтчер), говорит о многом.

То, что местные жители подзарабатывали доносами, это так… В любом народе предателей хватало. И если 20 марок - достойная награда местному жителю за донос на трех друзей, которые слушали английское радио, то и не нам судить. Или описан случай, когда две леди донесли на третью, спрятавшую у себя заключенного, сбежавшего из немецкого лагеря.

Самое удивительное, что после так называемого «освобождения» ни один предатели и доносчик не был наказан. Ну действительно, смысл? У нас Британия, это не Россия образца 1937 года, и вообще, во всем виноваты проклятые оккупанты.

Более того, даже не было ни одного расследования.

Жаль, что госпоже Бантинг не удалось узнать имя этой уникальной леди и добыть информацию о том, какая кара была ей назначена.

Сейчас станет ясно, почему я так заострил внимание на этой теме.

В 1941 году немцы организовали на этих островах 4 концлагеря для военнопленных. Понятно, что если концлагерь - это не для цивилизованных европейцев. По сведениям, собранным госпожой Бантлинг, 90% узников концлагерей составляли советские солдаты.

На островах Олдерни, Зюльт, Нодерней военнопленные строили бункеры, склады и другие военные объекты.

Да, лагеря были не громадные, и не лагеря смерти, а, скорее, трудовые. И за 4 года функционирования лагерей в них погибло около 700 человек. Причем, основная масса была уничтожена незадолго до капитуляции.

Понятно, что наши время от времени устраивали побеги. Да, как видно, иногда их прятали и кормили. Иногда. В единичных случаях. Ну так-то понятно, коронные жители Великобритании ничем нам, как союзникам даже, не обязаны. Тем более, не стоило связываться с такими вежливыми и культурными немцами.

Бантлинг, правда, пишет, что они (местные) "относились к пленным с сочувствием". Да, сочувствие - это здорово. Особенно, британское. Сочувствуя, как я понял, выдавали бежавших немцам или своей полиции, и утирая слезки, расписывались в получении заслуженных сребреников.

Но был за 5 лет и один случай, о котором не умолчу.

Некто Мэри Озанн, представитель филиала "Армии спасения" на Джерси и Гернсее, активно протестовала против жестокости по отношению к советским военнопленным на островах.

Её предупредили, что добром это не закончится. Мери публично заявила, что ей плевать. Итогом стал арест в 1942 году и смерть в местной тюрьме в апреле 1943 года. Не в немецком концлагере в Европе, свои вполне справились.

Оригинально прошла оккупация острова Сарк. Остров всегда считался отдельным государством, глава которого, однако, был непосредственным вассалом Его/её Величества.

В 1940-м немцы (два офицера и 5 солдат) высадились на остров и объявили даме Сибил-Мэри Коллингс-Бомон-Хэтауэй, 21-ой владетельнице Сарка, правившей островом с 1927 по 1974 годы, что ее территория оккупирована.

Однако леди сообщила, что этого не может быть, так как Сарк войну Германии не объявлял. И потребовала от немцев немедленно покинуть остров. Абсолютно обалдевшие немцы остров покинули, но послали запрос в министерство иностранных дел Риббентропу.

Потом они все-таки вернулись, и остров оккупировали, но во время «оккупации» немцы вели себя так, словно они были не хозяевами территории, а гостями. Более того, когда леди Хэтауэй заявила, что по законам острова можно пользоваться только конной тягой, употребление автомобилей и мотоциклов строжайше запрещено, немцы не стали настаивать и до конца оккупации пользовались коняшками.

10 мая 1945 года гордая дама Хэтауэй, которая представляла собой всю власть на острове, приняла у гарнизона капитуляцию и потом командовала немцами в течение недели, до прибытия английских военных.

На всех Нормандских островах немцы капитулировали 9 мая 1945 года. Юридически. Фактически же британские войска добрались до островов только к 16 мая. И тогда оккупация закончилась.

Островитяне оперативно сняли портреты Гитлера и повесили, любовно отряхнув пыль, портреты Георга VI, флаги со свастикой тоже выбросили. И в центре Джерси устроили площадь Освобождения от игра проклятой оккупации.

На этом - все.

Власти Нормандских островов никогда не привлекались к ответственности за сотрудничество с оккупантами. Более того, никогда не было даже малейшей критики в адрес пособников фашистов. Наоборот, все руководители администраций были удостоены наград и официальных почестей.

А в послевоенной Великобритании, особенно с началом «холодной войны», наложили полный и безоговорочный запрет на упоминание о том, что на британской земле находились нацистские концлагеря.

Большинство историков и аналитиков, поднимавших этот вопрос, считают, что Нормандские острова были стартовой платформой для расширения влияния нацистской Германии. Потому, возможно, и условия оккупации были столь мягкими. Ни для кого не секрет, что Гитлер считал британцев почти ровней «истинным арийцам». Отсюда и захват в общем-то ничего не значащих островов с точки зрения стратегии.

Политика - показать, что «Новый порядок» - не такая уж и страшная вещь. Для британцев, понятное дело. Сложно сегодня сказать, насколько этот эксперимент удался, но факт в том, что он был реализован. И, как мне кажется, принес свои плоды.

Да, красивые слова Черчилля остались в истории, и британцы их часто цитируют в знак храбрости и несгибаемости своей нации.

Это прекрасно, поскольку часто правды лучше не знать.

Абсолютно не умаляю заслуг тех британцев, которые действительно сражались с фашизмом. Тех, кого приняли в себя пески Тобрука и Эль-Аламейна, ледяные волны северных морей, кто рухнул на горящем истребителе в Ла-Манш. Это было, и это осталось в истории. Этим нужно гордиться. Честь им и слава, и память.

Но было и то, о чем я рассказал. И это тоже нужно знать, особенно тем, кто так часто призывает нас, русских, встать на путь покаяния.

Буккер Игорь 15.01.2019 в 17:59

Снимки беззаботно фланирующих по бульварам парижан не вызывают восторга у их потомков. Потому что легкомысленные французы наслаждаются жизнью в оккупированном гитлеровцами городе. Выставка фотографий из альбома Андре Зукка, корреспондента нацистского журнала Signal, проходила под названием "Парижане под оккупацией". Выставка вызвала волну критики.

Отдавая должное мастерству фотохудожника и техническим достижениям (цвет), многие выражали несогласие с тем, что запечатлено на пленке. В столичной мэрии, где проходила эта выставка, постарались разъяснить, что журнал "Сигнал" выходил под эгидой самого министра пропаганды Геббельса для распространения в оккупированных странах и предназначался для улучшения реноме вооруженных сил Германии.

Зрители, как утверждают теперь в парижской мэрии, увидели лишь пропагандистские клише, а не реальную жизнь французов под оккупацией. Высказывалось даже предположения о том, что эти снимки были сделаны до или после периода оккупации.

Известный исторический анекдот (в первоначальном значении этого слова - т.е. быль) повествует о том, как во время подписания акта о безоговорочной капитуляции генерал-фельдмаршал Вильгельм Кейтель (Wilhelm Keitel) заметил подходящего к советским генералам элегантного, но надменного французского генерала де Латр де Тассиньи (de Lattre de Tassigny) и у него невольно вырвалось: "Что, и французы тоже? Этих еще нам недоставало!" (Was, die Franzosen auch? Die haben uns noch gefehlt!). По рунету гуляет такой вариант: "Как? Мы еще и французам войну проиграли?" Это неточное цитирование слов, сказанных начальником штаба Верховного командования Вермахта, но дух высказывания сохранен.

Покончив с Польшей, Гитлер 27 сентября 1939 года объявил руководству вермахта о походе на Запад. Против Франции, Бельгии, Люксембурга и Голландии. До последнего ему страсть как не хотелось воевать с Англией. И вовсе не из боязни, хотя в те десятилетия Британская империя еще оставалась самой крупной державой. Фюрер был уверен, что разделает англосаксов под орех. В островитянах он любил арийцев, "братьев" немцев. О чем он неоднократно говорил в своих "застольных беседах".

Мы берем эти слова в кавычки по причине названия книги с этими откровениями. Гитлер не терял надежды заключить с британцами сепаратный мир и одновременно готовился к высадке на остров, в случае срыва переговоров. В отношении французов Гитлер не руководствовался "расовой логикой". Лягушатников фюрер презирал.

Зато страстно хотел увидеть Париж. Увидеть, но не умереть! Чтобы мечта Гитлера сбылась, потеряли свои жизни 24 074 немецких солдат и 97,3 тысяч военнослужащих Франции. Это без учета погибших англичан.

Для нападения на Францию генерал Манштейн предложил усовершенствованный стратегический план Шлиффена. Капризы осенней погоды заставляли руководство вермахта 13 раз переносить наступление. В свою очередь французы да и англичане думали отсидеться в окопах, как в Первую мировую. Недаром тот период один остроумный французский журналист окрестил "странной войной" - drôle de guerre. Солдатня охреневала от скуки. Некоторым развлечением стала новость о покушении на Гитлера 8 ноября 1940 года.

Однако чему быть - того не миновать. 44 дивизии Рундштедта, выступившие 10 мая, уже через двое суток пересекли французскую границу, а 13 мая переправились через Маас. В результате, вечером 23 мая генерал-полковник фон Клюге приостановил наступление тринадцати немецких дивизий вдоль "линии канала" (как называли оборону побережья англичане), на западной стороне складывающегося котла окружения вокруг Дюнкерка, едва не покончив с англичанами. От полного разгрома их спасло неожиданное решение фюрера остановить дальнейшее наступление.

Война всегда ужасна, даже несмотря на то, что в той - наиболее удачной из всех военных кампании вермахта - мало и редко бомбили города. Случались и зверства, вроде расправы над захваченными в плен солдатами французских войск, особенно над сенегальскими стрелками.

"Лицо войны ужасно, - писал домой 20-го мая 1940 года немецкий солдат 269-го пехотного полка. - Города и деревни полностью разрушены, везде разграбленные магазины, ценные вещи вдавлены в землю коваными солдатскими сапогами, повсюду натыкаешься наброшенный скот, а между домами печально бродят собаки… Во Франции мы живем, как боги.

Если нам нужно мясо, режем корову и выбираем только лучшие куски, выбрасывая остальное. Спаржа, апельсины, салат, орехи, какао, кофе, масло, ветчина, шоколад, шампанское и вино, коньяк, пиво, табак, сигары и сигареты - всего этого полно. Из-за длинных переходов на марше мы отбиваемся от своих частей - тогда с винтовками в руках мы вламываемся в дома и утоляем голод. Ужасно, да? Но человек привыкает ко всему. Слава Богу, что дома у нас такого не бывает".

Все познается в сравнении. Немцам в руки попали не только ценности, но и культурные ценности: Лувр, национальные музеи и частные галереи. Конечно, по сравнению с захваченными в СССР 1,148 млн произведений искусства, разграбленных на нашей территории 400 музеев, двух тысяч церквей и 43 тысяч библиотек, украденное у французского народа - просто капля в море. Даже такое национальное унижение, как подписание перемирия в тот самом железнодорожном вагоне, где 11 ноября 1918 г. было подписано унизительное для Германии перемирие со странами Антанты, меркнет на фоне преступлений гитлеровских палачей, совершенных ими в Советском Союзе.

Кому действительно не повезло, так это лицам еврейской национальности, людям с коммунистическими взглядами и цыганам. Жесткая политика по отношению к евреям, цыганам и коммунистам проводилась нацистами на всех оккупированных территориях. Исключений из этого бесчеловечного правила не было.

Зато прочим французам повезло. Военнослужащие вермахта очень корректно вели себя по отношению к населению и поддерживали общественный порядок. Сказанное относится к оккупированной территории Франции, а ведь было еще État français ("Французское государство"), оставившее свой след в истории под наименованием "режим Виши" (Régime de Vichy).

Многое объясняет не подверженность нации к коллаборационизму или недостатку ненависти к агрессору. Ведь было и движение Сопротивления, и партизаны-маки, и деголлевская "Свободная Франция" и эскадрилья "Нормандия-Неман". Однако обыватели в массе своей продолжали жить своей будничной обывательской жизнью: шататься по бульварам, сидеть в кафе, ходить в кино, целоваться, есть и спать. А еще они работали и платили налоги, чтобы спокойно спать…

В обоих частях Франции преобладало положительное отношение к Германии, в которой большая часть не только французов, но и других европейцев видело государство с почти идеальной социальной системой, где мало безработных. Сотни тысяч рабочих из Голландии, Франции, Бельгии, Польши и Чехословакии стремились в Третий рейх на заработки. Ненависть к германцам овладела европейцами после ряда поражений нацистов на Востоке и была ответной реакцией на отношение оккупантов к местному населению.

Правда о войне. Жизнь в оккупации.

Часть – II.

В книгах и фильмах про войну – много вранья как про немцев так и про наших….

В данной главе: Июль 1941 – сентябрь 1943 годов.
Два года и два месяца жизни в оккупации семьи моего деда, отца, родных, близких и земляков.
Смоленская область, Починковский р-н, старинная (помнящая Наполеона и не только) деревня Грудинино.

Что есть история…? – правда победителей.
Вот только эта историческая правда – Истинной Правде у нас очень часто не соответствует.

Частички той Истинной Правды, неугодной и неудобной, а потому извращённой или откровенно запрещённой к какой бы то ни было огласке – я и поведаю вам в этом и последующих своих повествованиях.

Почти все мои корни по обеим родовым линиям глубоко уходят в историю славной Смоленской Земли.
Настрадались, эта землица и её добродушные и простодушные жители…,- натерпелись и нужды и горюшка….

Дед мой, по отцовской линии, Родченков Давыд Никифорович, родился в 1892 году, ещё при царе-батюшке. Повоевал в первую Мировую и в Гражданскую войны. Был он человеком верующим, строго соблюдал все посты и праздники, без вредных привычек (не пил и не курил, как впрочем, и все в моём роду по всем линиям), хорошо образован, общителен и обладал почти феноменальной памятью, с которой прожил без болезней девяносто один год!
У меня – память тоже… – Слава БОГУ! Многое из того, что мне пришлось слышать от деда, отца и его старших сестры и брата, а так же земляков – я и поведаю вам без прикрас и ретуши.

Правду и только Правду!!!

Войну ни кто не ожидал. Более того, как рассказывал дед, даже когда объявили об её начале, никто и не мыслил, что всего через три недели немцы займут Смоленск и Починок, и будут на этой земле властвовать более двух лет. Но перед приходом немцев – советская пропаганда изрядно постаралась, представляя их чуть ли не с рогами и копытами, едящими детей.
Местное население, и из нашей деревни в том числе, советские власти согнали на рытьё противотанковых рвов. Как раз между нашей деревней и Починком и проходила линия этой никому не нужной обороны. Починок сдали без боя, а немец шёл строго по дорогам, и ни одного танка в этих рвах так и не увязло. После войны почти все эти рвы снова заровняли, сейчас остались только два из них (в двух км. от нашей деревни) по старинной дороге на Починок. Время их почти не тронуло, они такие же глубокие с крутыми краями. В одном из этих рвов, лисицы понарыли очень много своих нор, этот ров практически превратился в лабиринт из лисьих нор, я ещё в детстве туда часто ходил на охоту, вечером взасидку на лисиц.
Ещё за неделю до прихода немцев, их самолёты, буквально как комары, висели в воздухе, постоянно атакуя отступающие колонны наших войск. Это, не столько отступление, сколько скорее бегство, было паническим. Наши войска и власти, уходя на восток, побросали всё…, и в числе прочего, продовольственные, вещевые и иные склады, в рай центре Починок, остались под замками, но без охраны. Хотя ни какого мародёрства не было,- иной тогда был народ, до чужого добра не охочий, но и своё, трудом нажитое – ценивший и сберегавший.
Когда шли бои под Смоленском, и тихими вечерами хорошо была слышна артиллерийская канонада – в нашей деревне уже никто не сомневался, что со дня на день немец придёт и к ним. И конечно же люди боялись их прихода.
Мои дед, и мой отец Родченков Иван Давыдович (1931 года рождения, самый младший в семье), очень хорошо помнили, как в деревню въехали первые немцы.
Первыми, ясным погожим июльским утром, въехали в деревню несколько мотоциклистов (видимо разведчики), а уже за ними боевая техника, грузовики с солдатами и легковые машины с офицерами.
В кино часто показывают, как немцы, войдя в деревню – начинают её грабить,- гоняются за курами, тащат свиней и коров из сараев…,- ничего подобного на самом деле не было! Немец вошёл культурно.
Большинство техники проследовало по деревне, даже не остановившись. В деревне остались только одна легковая машина с офицером и грузовик с несколькими солдатами, а так же мотоциклисты.
Как вспоминал дед, к нашему дому тоже подъехал мотоцикл. Немец постучал в окно и сказал,- хозяин, выходи. Дед вышел на улицу. Немец на плохом русском языке сказал, что комендант приглашает всех взрослых людей собраться на собрание у сельсовета через чес, сел на мотоцикл и уехал. Когда дед пришёл к сельсовету, там уже собралась почти вся деревня. На сельсовете уже развивался немецкий флаг, но вывеску «Сельсовет» - никто не трогал. На крыльцо вышел немецкий офицер и на хорошем русском языке обратился к собравшимся. Он сказал, что является комендантом и назвал свои звание и фамилию, но поскольку для русских, его имя будет не привычным,- сказал, что все могут называть его просто Рудик. Так все его в дальнейшем и звали. Внешность коменданта была довольно-таки добродушная, а в поведении, никакого высокомерия и гордыни не было и, как вспоминал дед, у многих сильный страх от сердца отошёл. Он сразу успокоил людей, сказав, что ни их дома, ни их хозяйства – ни кто не тронет, а более того,- все они теперь находятся под защитой немецких властей.
Далее он спросил,- кто является председателем колхоза? Но председатель, будучи партийным, со своей семьёй убежал с отступающими войсками, о чём и сказали немцу. Тогда он спросил, а есть ли здесь кто из бригадиров колхоза? Приятель моего деда Герасим (фамилию его называть не стану) по прозвищу Граська сказал,- я был бригадиром местной бригады. Немец сказал, - значит ты и будешь старостой колхоза. Он подошёл к Граське и спросил, как его зовут. Граська назвал свои имя и фамилию. Немец молча стал пристально всматриваться в лицо бригадира…. Все окружающие тоже насторожились, готовясь к худшему. Далее комендант спросил,- не воевал ли Герасим в Первую Мировую войну? Герасим растеряно ответил, что,- да, воевал, но попал в плен и до конца войны жил в плену в Германии в качестве работника у одного из немецких фермеров. Тут офицер произнёс название местности, имя фермера и спросил, - не знакомо ли это Герасиму? Граська ответил, что,- именно там он и прожил свой плен, и тихо поинтересовался, как офицер об этом догадался? Немец громко рассмеялся, обнял Граську даже приподнял над землёй, расцеловал его и сказал, что он сын того самого фермера, у которого Герасим жил в плену, и что это именно он научил его, Рудика, русскому языку, на котором он сейчас и говорит. Граська там вообще расплакался, и они начали вспоминать, как жили вместе, а Рудик про своего старого отца ему рассказывал.
А ведь интересные порой у судьбы повороты бывают. Как я описал здесь – так всё тогда и было! Люди все тогда воспаряли духом, надеясь, что раз комендант с их земляком старые и добрые знакомые, то и других жителей немцы не обидят.
Граська рассказывал, что из лагеря военнопленных – его сразу же забрал к себе в хозяйство местный фермер, отец коменданта, что обращались с ним в семье немца – хорошо, он жил в их доме и ел с ними за одним столом.
Но недолго эти двое предавались воспоминаниям. Немец быстро пришёл в себя и приступил к обязанностям коменданта.
Он сразу объявил, что колхоз распускать никто не будет, а называться он будет «коллективное хозяйство». - Вы все, - сказал комендант, - как работали, так и работайте дальше, но уже шесть дней в неделю и воскресенье обязательный выходной день, только теперь платить за ваш труд вам будут не «палочками» на листе в тетрадке учёта трудодней, а немецкими деньгами. Далее он сказал старосте, что пришлёт к нему солдата, что бы они всё имущество колхозное описали и список отдали ему. Всё колхозное имущество,- сказал комендант,- и плуги и хомуты и бороны – должно оставаться в сараях на своих местах, а за воровство, будут суровые наказания.
Далее комендант сказал, что если у кого будут какие проблемы или вопросы – могут обращаться к старосте или к нему лично. Вопросов в тот день никто задавать не стал. Граська пошёл с немецким солдатом описывать колхозное имущество, а все остальные жителей разошлись по домам.

В тот же день, только успели пообедать, рассказывал дед, к дому подъехала машина. Солдат, вошедший в дом, спросил хозяина, и сказал деду, что в его доме с сегодняшнего дня будет проживать их комендант. Нет, согласия на это проживание – немец у деда не спрашивал, он вежливо но твёрдо проинформировал об этом как о неизбежном факте. Наш дом в деревне был одним из лучших, добротным, новым и просторным. Да и хозяйство у деда (до коллективизации) было крепким.
Сейчас, а особенно ранее, как и про войну, так и про первые годы жизни после революции – Правду скрывали. А вся суть той Правды в том, что Ленин, огласив лозунг «Земля - крестьянам, заводы - рабочим» – сдержал это обещание! Землю крестьяне (кто хотел на ней работать) получили в тех объёмах, которые они смогли обрабатывать. И каждый желающий мог завести такое хозяйство, на которое у него хватило сил содержать. Дед мой этим воспользовался, да вот пользовался своим трудом нажитым добром, недолго,- Ленин умер, а Сталин объявил коллективизацию,- всё отобрав – загнал всех в колхозы,- но эта тема уже совсем другого рассказа….
Мы же вернёмся в тот июльский день 1941 года. Немец, объявивший о дальнейшем проживании в нашем доме коменданта, вежливо попросил указать место, куда можно поставить кровать и тумбочку.
Должен так же отметить, что показанное в советских фильмах про войну то, что немцы выгоняли жителей из их домов, и те жили: кто в сараях, кто в банях – есть враньё!
Немцы, как солдаты так и офицеры, жили по домам («по хатам», как у нас говорили) местных жителей, но по рассказам моих земляков, не только в нашей деревне, но и во всей округе – ни одну семью из их дома не выкинули.
Солдат вышел и вскоре вернулся с другим солдатом,- они внесли в дом кровать, постельные принадлежности и шкафчик с тумбочкой, и установили всё на указанное дедом место. Сказав, что комендант будет к вечеру – ушли.
Мои отец и дед очень хорошо помнили, как вечером к дому подъехала легковая машина и в дом вошёл офицер. На плече у него висел автомат а в руке был портфель. Он поздоровался, положил портфель в тумбочку, а автомат повесил на спинку кровати. Дале он спросил у деда, какая у него семья. Дед сказал, что жена умерла несколько лет назад, а он живёт с престарелой матерью и тремя детьми. Немец спросил,- а где все остальные его домочадцы? Дед сказал, что мать и двое старших занимаются хозяйством, а младший (указав на моего отца) здесь. Немец улыбнулся моему отцу и подозвал его к себе. Отец вспоминал, что ему страшно было, но он подошёл к немцу. Тот погладил отца по голове и, указав пальцем на автомат, сказал,- не трогай это, посмотрев на деда – добавил, что бы и другие дети не трогали. Этот автомат, как вспоминал дед, так два года и провисел на спинки кровати, пока немцы не отступили. Затем немец достал свой портфель, вынул из него шоколадку и протянул ей моему отцу. - Бери это тебе, ешь,- сказал немец. Детская память очень хорошо хранит в себе все, даже порой мельчайшие, подробности ощущений и переживаний. Отец хорошо помнил ту пропаганду, в которой немцы выставлялись как лютые звери. Отец рассказывал, что у него в душе было чувство, будто эта шоколадка отравлена, и он отрицательно покачав головой, ели слышно сказал, что не хочет…. Немец видно был не глупым человеком и сразу понял, в чём причина отказа. Он рассмеялся, развернул шоколадку, отломил кусочек и, сунув его себе в рот - начал жевать. Далее улыбаясь, он снова протянул шоколадку отцу. Тут уже отец сообразил, что это не отрава и взял у немца его гостинец.
Разумеется, жизнь в оккупации сахаром не была, и как бы хорошо не относились оккупанты к мирному населению, а война – есть война…. От офицера много хлопот было в доме. Нет, он ничем жить не мешал и не докучал, питался он с немцами отдельно, не дома у нас, но продукты очень часто приносил и отдавал их матери моего деда, как хозяйке дома. Эти немцы, что жили в деревне, были судя по всему из тыловых частей, и они знали всю деревню и их все уже со временем знали в лицо. Но через деревню часто проходили строевые части вермахта, какие на передовую, какие обратно на отдых. И у коменданта часто допоздна засиживались офицеры этих частей. Когда у Рудика были такие гости (а были они довольно часто) он просил их не беспокоить…. По долгу они сидели за глотком коньяка и немыслимыми для русских людей бутербродами, и на немецком языке о чём-то разговаривали. Деда удивляло то, что плеснув в рюмку менее 50 грамм коньяка, они смаковали его весь вечер, закусывая многослойными толстыми бутербродами, в которых хлеба было только тоненькая полоска внизу. За все 2 года, дед вспоминал, он не видел никого из этих немцев пьяными. Их солдаты, притом всех проходящих через деревню частей, всегда были чистыми, опрятными и подтянутыми, деду казалось порою, что они какие-то холёные, даже идущие с фронта на отдых.

И что для многих будет удивительно,- в конце лета Рудик объявил всем жителям, что бы те готовили детей в школу, так как первого сентября, как и прежде, начнётся учебный год. Заниматься дети будут в прежних школах с прежними учителями. Предметы изучались прежние, только добавился немецкий язык. Мой отец в этой школе 2 года и отучился. Более того, даже если чей-то отец воевал в красной армии, это в вину не вменялось, его дети могли полноценно посещать школу. Это не выдумка и не фантастика – это запертая за семь замков Правда! И мой отец и дяди с тётями как и все их сверстники, учившиеся в той оккупационной школе – рассказывали о том, что каждое утро перед занятиям – учителя и дежурные старшеклассники проверяли у учеников: чистоту одежды, ушей, и волос на наличие вшей, а в классе был журнал гигиены класса, где напротив каждого ученика – ежедневно делилась соответствующая отметка. В тех школах не только давали знания, но и приучали к Человеческому облику и порядку. Тут будет весьма к месту вспомнить сюжет из советского кинофильма о войне и оккупации, где старенькая учительница, у себя дома вечером при свете керосиновой лампы, почти шёпотом учила деревенских детей, а заслышав за окошком шаги – сразу испуганно гасила лампу. Для чего было нужно опускаться в сценарии фильма до такого откровенного и беспардонного вранья?! – вывод здесь может быть только один,- чтобы «белое» выдать за «чёрное».
И вот теперь, Я хочу обратиться с вопросом ко всем, ещё не растерявшим свои мозги, Людям,- если Гитлер и впрямь планировал уничтожить славянскую нацию, то какая немцам была нужда тратить солидные средства на обучение русских детей???!!! Они и школы содержали и учителям жалование платили. И очень мне хочется сравнить те годины с нынешним лихолетьем,- а вот и (живой ныне) пример для сравнения: в соседней деревне Поляны живёт паренёк, ему уже исполнилась семнадцать лет, НО (!) он не окончил ни одного класса ни какай школы!!! В ближайшую, Переснянскую среднюю школу (в которой и я заканчивал 9 и 10 классы) пешком не находишься, до неё около 10 километров. Раньше мы ездили туда местными четырёх вагонными дизель поездами, которые как раз ходили к началу и через час после окончания занятий. Но уже боле 15 лет почти все эти поезда отменены властями из-за ненадобности ИМ. Я спрашивал у Егора (отца этого паренька),- неужели невозможно было переправить сына к каким ни будь родственникам, где есть по близости школа, что бы парень получил образование? – А где взять деньги? - ответил мне вопросом Егор, - работу найти невозможно, так как её вообще нет, совхоз и все предприятия в округе развалили,- мы тут не живём а выживаем. Властям – на нас наплевать,- а на какие шиши я соберу парня в школу…???
Вот и сделайте вывод, Люди Честные и добрые, КТО Истинно преследует цель уничтожить Русских и русскую культуру на Руси?!! Кто-то из вас, возможно скажет, что это лирика местного значения…. Что ж – вернёмся к истории.

Время шло. Старики и взрослые всё, как и прежде с опаской откосились к оккупационному режиму, а вот молодёжь…, молодёжь быстро попривыкла…,- эти везде найдут повод для веселья и даже способ его реализовать. Такое понятие как «Комендантский час» в деревнях отсутствовал, можно было гулять всю ночь на пролёт. Деревня наша была большая, крестом четыре улицы. Были свои и школа и клуб и магазин. Но клуб с керосиновыми лампами молодёжь вскоре перестал привлекать. Возле деревни проходила, и проходит ныне железная дорога «Рига – Орёл». И недалеко есть место среди местных называемое «Котлован» - там находится железнодорожный мост. Во время войны немцы охраняли его, там базировался специальный отряд солдат, по окраинам стояли зенитки, но главное,- всю ночь на мосту горел электрический свет. Поезда ночью, из-за боязни партизан, почти не ходили. Вот там и собиралась местная молодёжь, устраивая танцы под гармошку. Немцы этому не препятствовали, а порою и сами принимали участие в этом веселье. Насколько всем местным было известно, за всю оккупацию никаких изнасилований в наших окрестностях не было. Хотя немцы жили по домам и даже у многих хозяек, у которых мужья были на фронте. Мораль в те годы в деревнях была на высоком уровне, но встречались и исключения…. И опять же не гадая о сути причины – но некоторые рожали от немцев детей. В нашей деревне была одна такая…, про которую все знали, что своего младшего, она родила от немца. Когда отступили немцы – частенько местные хлестали ей по глазам, спрашивая,- Маша, вот придёт твой мужик с фронта, как ты ему своего Витьку предъявишь…? Но её мужик – не вернулся с фронта,- и после освобождения она получала пособие от советской власти «по потере кормильца» и на этого Витьку в том числе.

Разумеется, дети в те нелёгкие для моих земляков годы, рождались не только от немцев,- это было скорее исключением. Жизнь человеческая протекала почти как обычно,- люди встречались, любили, и так же как и прежде справляли свадьбы. Но и без свадеб многие овдовевшие женщины, или даже солдатки, устраивали свою (хоть и не совсем семейную), семейную жизнь.
Вся суть этого дела в том, что почти сразу же, как немцы заняли рай центр Починок, на его окраине, как раз там, где сейчас находится воинская часть «Ёлки» немцы оборудовали лагерь для военнопленных. Комендант Рудик на очередном собрании объявил сельчанам, что, те могут сходить туда и если у кого в этом лагере обнаружится сын, муж или просто родственник – местный житель должен обратиться к нему с документом подтверждающим родство. Тогда он, комендант, напишет расписку, по которой этого пленного родственника отпустят из лагеря домой. Не удивляйтесь, но это было так!
Не знаю точно почему, но скорее всего они делали это по той причине, что уже через месяц, после начала войны – наших пленных у них было уже около четырёхсот тысяч,- прокормить и ещё охранять такую массу людей было не просто, вот и избавлялись они от них под всякими благовидными предлогами, да и работать на оккупированной земле кому то было нужно, хотя я здесь могу и ошибаться. А может так они поступали потому, что тоже были людьми и в русских видели таких же людей. Сложная штука – Жизнь…, и Человек – далеко не прост.
Но в расписках от комендантов не всегда была нужда – порою женщины обходились и без них. Именно об одном из таких случаев, часто, с весёлой иронией, рассказывали у нас в деревне на посиделках.
Была у нас, тогда молодая солдатка, мужа её ещё перед самой войной в армию забрали. Я её уже взрослой помню…. Ох и разбитная, огонь-баба даже в зрелых годах была.
Вообще же в те, довоенные времена, до армии почти никто из ребят не женился, к семейной жизни относились очень серьёзно, оттого и разводов не было, во всяком случае, я таковых не припомню. А сейчас же – среди моих сверстников только один (нет, это не я) с первой и единственной женой прожил жизнь.
В общем – окрутила Катерина паренька из соседней деревни, да и женила его на себе. И года не пожили – призвали мужа в армию.
Как я уже писал ранее – жизнь в оккупации мало чем отличалась от прежней, люди жили и работали. По воскресеньям, в выходные дни в Починке, как и прежде, был рыночный день, устраивались и ярмарки. Сельчане ездили туда,- кто продать чего из садово-огородного урожая или иного…, а кто – чего прикупить…. И вот в один такой воскресный осенний день, эта солдатка Катерина, взяла у старосты подводу (лошадь с телегой) и отправилась поутру в Починок на рынок. Набрала овощей разных и корзинку куриных яиц для продажи. Да только не заладился торг в тот день у Катерины, и картошку мало покупали а к яйцам (которые сами немцы первыми охотно раскупали) – вообще никто не подошёл,- может не повезло, но скорее – судьба…!
Рынок тогда не далеко от лагеря военнопленных находился. Возвращалась Катерина домой мимо лагеря проезжая. Уж не знаю как и почему, но засмотрелась она на одного пленного солдатика, и остановила лошадь. Может жалость в сердце пробудилась, а может натура бабья взыграла, - не ведомо мне – но только подошла она к колючей проволоке, за которой сидел этот пленный и заговорила с ним. Немецкий солдат охранник, увидев это – подошёл к ней. Русского языка он не знал и заговорив на своём, начал пальцами указывать то на неё, то на пленного, ну и Катерине ничего не оставалась, как общаться таким же образом. Видимо каждый из них там понимал то, что хотел понять. Только немец, посмотрев на телегу где лежала корзина яиц, сделал пленному знак рукой, что бы тот вставал и шёл к воротам лагеря, которые находились рядом, сам немец пошёл в ту же сторону. Затем он вывел пленного из лагеря и, подведя к Катерине – указал рукой на корзину с яйцами. Здесь Катерина поняла немца так – как и нужно было. Она взяла корзину и протянула её немцу, а тот слегка толкнув пленного на телегу, принял корзину и ушёл один восвояси. По словам самой Катерины – всё было именно так. Хотя и другие жители на посиделках часто это вспоминали, только уже с продолжением,- и вот как это продолжение звучало. Видим (рассказывали бабы) едет на подводе Катерина, а рядом с нею: худой, заросший, весь в лохмотьях паренёк сидит. Бабы, как известно, никогда не упустят момента, кого бы то ни было поддеть, а уж при таком раскладе….
- Ты, где это, Кать, такого захудалого попутчика подобрала? - сострила громко одна молодуха.
- Да в лагере, у немца на корзину яиц выменяла, будет у меня по хозяйству помогать, - не замедлила ответить Катерина.
- Эх, Катька, не похожа ты что-то сегодня на себя – явно продешевила, корзину отборных яиц – на два тощих променять…, - съехидничала в ответ молодуха.
- Погоди уж…, – вот отмою, откормлю…, – вы все мне ещё не раз позавидуете…, - смеясь ответила Катерина, увозя домой не принявшего участия в бабьей перепалке, паренька.
И ведь верно,- отмыла, откормила и даже через год сына от него родила. Но как только наши, в сентябре 1943 года, освободили Починок – этого Катькиного сожителя сразу же забрали в армию. И больше в деревне – ни его самого, ни весточки его – никто никогда не видел и не слышал,- толи погиб на фронте, а толи…. Законный муж Катерины – тоже с войны не вернулся, и хоть была она бойкая да весёлая – никто на ней уже не женился,- так одна сына и растила. В глаза паренька-сироту никто не обижал, но за глаза в деревне – частенько по прозвищу «Катькин байстрюк» называли, но это – не со зла….
И таких случаев, когда немцы просто отпускали пленных – было у нас не мало.

В быту немцы вели себя по нашим меркам – более чем воспитано. И дед, и другие сельчане рассказывались, что они как будто придерживались принципа: «Если человек работает – не мешай ему». Дед вспоминал,- много раз они приходили покупать у нас молоко,- придёт немец с котелком, а мать ещё корову доит,- он не мешает, не торопит. Удивительно, что у них почти у всех были губные гармошки, которые они постоянно не только носили с собою, но и при каждом удобном случае играли на них. Видя, что хозяйка ещё не закончила доить корову – он сядет на лавочке, вынет из кармана гимнастёрки губную гармошку и наигрывает на ней разные мелодии. Помню в детстве, я с одной такой гармошкой игрался, её моему отцу один немец подарил, да вот запропастилась она куда-то. Как только хозяйка подоит корову, немец убирал свою гармошку, подойдя к хозяйке говорил,- матка млеко битте. Она наливала ему в котелок молока, он непременно говорил,- денке, и вручал ей денежку, стоимость этого молока. У деда была своя пасека, и когда он качал мёд, то немцы, прознав про это, тоже приезжали к нему покупать мёд. Так же, дед рассказывал,- сколько бы я ни занимался с пчёлами или медогонкой – пока не закончил свою работу, ни один немец меня не потревожил, не отвлекал и не помешал в работе.
А вот за покупками к деревенским жителям, немцы приходили и приезжали почти каждый день и далеко не только свои местные. Дело в том, что немецким солдатам и офицерам часто давали отпуска, и они перед отпуском ездили по деревням, скупать куриные яйца и увозили их с собою в Германию. У нас в стране пред войной были в дефиците обычные швейные иголки, как для машинок, так и простые. Немцы знали об этом, и им из Германии присылали эти иголки, а они их обменивали у местного населения на яйца. Хотя выбор был всегда за продавцом, он мог взять плату иголками, а если иголки ему были не нужны – немец рассчитывался деньгами.
Никаких грабежей и воровства от немцев у нас никто припомнить не мог.

Летом, когда было жарко, немцы по деревне ходили полураздетыми, в трусах (так местные жители называли шорты) и пилотке. Винтовки с собою не носили (они, как и автомат коменданта, лежали в домах по месту проживания солдат), только пистолет на ремне, и часто, по насколько раз в день купались с ребятишками в озере, видимо непривычной для них наша летняя жара была. И у всех простых солдат были велосипеды, которым деревенские ребятишки сильно завидовали.
У меня в доме на чердаке ещё лежат остатки того самого велосипеда, с блестящим хромированными щитками и такой же хромированной динамкой на передней вилке колеса, а так же пластиковой фарой сиреневого цвета,- особенность этой фары в том, что в ней находились две лампочки и сверху переключатель, на ближний и дальний свет. В детстве я эту фару на свои велосипеды устанавливал, на завись другим ребятам, а вот динамка – не работала, она отцу долго послужила, а до меня не дожила, свои отечественные ставить приходилось.

Очень уж они, немцы, во всём любили порядок. Не любили грязнуль,- то что человек бедно и простенько одет – они не порицали,- пусть у тебя будут старые, застиранные брюки и рубашка, но что бы они всегда были чистыми.
И очень уж они не любили, если кто пытался куда-то проскользнуть без очереди. Мой отец и дед часто рассказывали про один случай, присутствовать при котором им довелось. Я уже выше писал, что наши отступая – побросали всё. В Починке были большие продовольственные, вещевые и иные склады.
Выросшим на советской пропаганде и не знавшим Истиной жизни в оккупации, возможно покажется неправдоподобным и даже диким тот фат, что ничего из этих складов немцы не разворовали. Тем не менее – это факт!!!
Комендант Рудик собрав людей на очередное собрание, объявил,- в райцентре от советских властей осталось в складах много товара. Всё это вами заработано и принадлежит вам,- сказал он,- а стало быть всё будет разделено подушно, по семьям и каждый из вас получит свою долю от всего. Вам дополнительно будет объявлено, когда подойдёт очередь вашей деревни, и вы сможете получить и вывезти свою долю добра. Для этого вам будут выделены подводы.
Всё так и сложилось, немцы сдержали это заверение. Отцу довелось поехать вместе с дедом, и они рассказывали, когда пришла очередь отовариваться нашей деревне,- староста с утра приготовил подводы, на которых от каждой семьи поехали люди за своей долей. Уж как высчитывали немцы эту долю – никто не знал, но люди действительно получали на складах муку, крупы, мануфактуру и прочие товары по спискам, которые были у немцев к их приезду.
Очередь у складов, где отоваривались жители не только одной нашей деревни – была большая. Дед и отец рассказывали, что вдоль очереди ходил солдат с винтовкой, как видно следил за порядком. Один из мужиков решил пролезть без очереди. Немец это увидел и за руку отвёл в сторону этого наглеца. Тот, немного подождав, снова повторил прежнюю попытку,- немец это снова заметил и уже схватив за шиворот телогрейки – отшвырнул мужика прочь от очереди. Но и мужик был видимо упёртым, и решил добиться своего. Выждав пока немец отойдёт – он снова влез впереди очереди. Немец, подойдя в очередной раз к голове очереди – узнал этого наглеца и тут же сняв с плеча винтовку – со всего маху ударил мужика прикладом в спину. Мужи, громко крякнув – упал лицом в грязь, но через несколько секунд начал подниматься. Немец, наблюдавший за ним, что-то выкрикнул на своём языке, и ещё с размаху ударил мужика уже ногой в зад, тот снова споткнувшись, почти на четвереньках поковылял к своей телеге. Взобравшись на телегу, он видимо понял, что дальше может быть намного хуже – дёрнул вожжами и ни с чем, уехал восвояси.
В этом абзаца, как вы уже наверняка поняли, я поведал вам не только о приверженности немцев к их знаменитому на весь мир порядку, но главное, рассказал о том, что они не только не разграбили склады, но бесплатно раздали местному населению всё то, что по совести немцам не принадлежало.

Если у кого-то сложилось мнение, что в нашей деревне немцы устроили рай, то спешу разуверить его. Война – это всегда и везде война. Были у нас и те, кто ушёл в партизаны и воевал в отрядах до прихода наших. У деда была родная сестра Ульяна. Замуж она вышла за местного Василия Гришкина, дом их был как раз напротив нашего, только через дорогу, было у них двое сыновей. Её мужа, Василия, перед самым приходом немцев, ещё успели призвать в красную армию, а старший сын Николай, как только пришли немцы – почти сразу ушёл к партизанам. Здесь я должен сделать одно важное пояснение. Как-то недавно в одной из теле передач, с темой о трагическом начале войны, относительно громадного числа наших пленных в первые месяцы войны – один исследователь заявил, что это число было столь высоким ещё и из за того, что в лагеря военнопленных попадали и мирные жители – молодые парни. Да, это действительный факт, который я готов подтвердить! К чему я здесь о нём…? – да к тому, что и этого моего дядю Николая (двоюродного брата отца ушедшего в партизаны) постигла та же участь, и даже дважды постигла. Вся суть этого в том, что в 1941 году у красноармейцев не было никакой причёски и все они были стрижены (под Котовского) на лысо. Стоило немцам увидеть лысого молодого парня – и дорога в лагерь для военнопленных ему была гарантирована. Июль 1941 года был жарким и Николая, перед самым приходом немцев, угораздило постричься на лысо. Парень он был крепкий и рослый, и в свои 17 лет выглядел значительно старше. Как только пришедшие немцы его увидели – тут же с возгласом «Рус солдат» под конвоем отвели в комендатуру. Там на счастье вместе с комендантом находился и староста Граська, который объяснил Рудику, что это не солдат а местный парень, и Рудик приказал своим солдатам его больше не трогать. Но чрез каких-то 2-3 дня через деревню проезжала колонна немцев а Николай в это время шёл по улице. Первый же грузовик остановился возле него и солдаты, затащив Николая в кузов – увезли с собою. Хорошо что одна деревенская женщина это увидела и рассказала о случившемся его матери Ульяне. Ульяна сражу же нашла моего деда а тот поспешил к Рудику. Рудик выслушав суть беспокойства – сразу понял в чём дело. Он написал записку и дав им подводу – направил их в Починковсикий лагерь для военнопленных. Именно там Ульяна с дедом и отыскали Николая, и по записке коменданта – забрали его домой. Не прошло и недели, как ситуация с «пленом» у Николая повторилась один в один. Он с ребятами купался в озере к которому подъехала машина с не местными немцами,- и снова с возгласом «Рус солдат» его затащили в машину и увезли. Ребята рассказали его матери о случившемся, и та снова побежала к Рудику, и вновь с запиской от него поехала в лагерь военнопленных где Николай и дожидался её. Как вы уже наверняка догадались – для Николая это было сильным потрясением и, не дожидаясь пока его так же по ошибке снова заберут или чего хуже, пристрелят – он и ушёл к партизанам.
Самое удивительное, что партизанский лагерь поначалу находился не так уж и далеко от деревни. Я хорошо знаю то место,- там ещё хорошо видны остатки землянок и окопы вокруг лагеря. Хотя окопами, в военном смысле этого слова, эту канаву сложно назвать. По военным правилам окопы роются не прямыми, а зигзагами, что я так же видел в местах нашей обороны, где проходили сильные бои. Эти же – были просто четыре прямые канавы, составляющие сплошной квадрат вокруг лагеря из землянок. Непонятно почему, но как только наши войска освободили Смоленщину от немцев – приехали наши сапёры и взорвали все землянки, как в этом, так и в двух других известных мне таких же лагерях. Не сделай они этого – сейчас там мог бы находиться подлинный музей партизанской славы.
Как я уже сказал – лагерь был недалеко и партизаны по ночам не редко приходили проведать своих родных. Знали об этом и немцы. И не только знали, но и устраивали весьма частые засады, в ожидании ночных гостей из леса. Как рассказывали старики, местные немцы в этих засадах участия не принимали, а ближе к ночи немецкие солдаты приезжали из гарнизона, что стоял в Починке. Немцы уже хорошо были осведомлены о том, кто и из каких домов (семей) находится в партизанах. Именно у этих домов они и устраивали засады на всю ночь, а утром уезжали. Дед рассказывал, как однажды уже в сумерках к нашему дому подошли несколько незнакомых немцев с автоматами, которые разошлись по саду, а один из них залез на старую ветвистую яблоню. Когда пришёл Рудик, дед спросил его, - что это какой-то солдат у нас в соду на яблоне сидит. Комендант прямо ответил деду, что сегодня облава на партизан, а поскольку дом его сестры, сын которой находится в партизанах, расположен напротив – то возможно, что партизан будет идти домой с другой стороны улицы, а стлало быть как раз через наш сад, где его и поджидает засада. Но за всё время оккупации эти засады ни разу не увенчались успехом. Ни одного партизана (из местных деревенских) немцы так и не поймали.
А вот один трагический случай – произошёл. И коснулся он как раз нашей семьи, точнее сестры деда – Ульяны. Поздней осенью 1941 года была очередная облава на партизан. Причём приходили ненцы всегда без предупреждений, очень тихо и почти незаметно, в густых сумерках, так что жители тех домов, у которых устраивались засады – порою о них и не знали. Так случилось и в то роковое утро. Возле дома Ульяны стоял сарай с сеном (пуня по местному) и возле сарая ещё стожок. Немец устроил свою засаду как раз на этом стожке. Поздней осенью светает поздно, а встают в деревне всегда рано, ибо нужно справиться с хозяйством, подоить корову и накормить скотину. Ульяна залезла на сенной сарай, что бы набрать сена для коровы. Немец сидевший возле сарая на стожке, услышал шорох в сенном сарае и подумав, что это пришёл партизан – дал очередь из автомата и застрелил Ульяну. Рудик деду сказал, что этот солдат застрелил его сестру по ошибке, приняв за партизана. Ульяну похоронили, а с немецким солдатом, убившем её, никаких разбирательств не было, во всяком случае, нам о них до сих про ничего не известно. Это был единственный случай у нас в деревне, когда немцы убили местного мирного жителя. Но вот то (как часто показывают в кино), что немцы преследовали родственников партизан и сжигали их дома – самое настоящее враньё. Младший сын Ульяны Пётр, двоюродный брат моего отца, благополучно дожил до прихода наших. В 1943 ему как раз исполнилось семнадцать лет и его уже перед зимой призвали в армию. Войну он, Гришкин Петр Васильевич, закончил в восточной Пруссии, вернулся с тремя ранениями, орденом Славы III степени и орденом Отечественной войны I степени, а так же с медалями. Он не только мой двоюродный дядя, но ещё и мой крёстный, крестивший меня в Смоленском Успенском Соборе. Вернулся с фронта он в свой родной дом, который немцы не сжигали. К слову сказать – это самый старый дом в нашей деревне, он построен был в 1914 году, ещё до революции, без фундамента, на дубовых сваях.
Красноречивым доказательством мною здесь изложенного – являются остатки того самого дядиного дома, рухнувшего от времени всего три года назад,- совсем немного не дожил этот дом до своего столетия.
Если здесь у кого-то сложилось впечатление, что партизаны у нас просто отсиживались в лесах – то это не так. Сиди они там безвредно – кто бы их стал ловить и устраивать на них засады…? Они как могли, воевали с оккупантами. У нас на железной дороге, между станциями Грудинино и Починок есть место называемое «Исаченкова труба» (это километра три от деревни), там под железной дорогой проложена труба, для стока вешних вод, и весьма высокий откос. Так вот именно там партизаны ещё в начале войны пустили под откос немецкий воинский эшелон, вагоны убрали быстро, а паровоз ещё долго в кювете валялся. Правда эта была единственная крупная партизанская диверсия в районе нашей деревни против немцев за два года оккупации. Ничего другого мои земляки припомнить не смогли.
Но у партизанской медали, Истины раде, была и другая сторона. Как жители нашей деревни, так и соседних деревень, почти в один голос говорили,- что тем деревням, где стояли немецкие подразделения – повезло многократно больше, чем тем (малым деревушкам) где немцев не было. У нас в окрестностях были такие деревни Морги и Хлыстовка, так там люди в постоянном страхе жили и слезами умывались. Они рассказывали, что их постоянно грабили,- днём полицаи а ночью партизаны, причём повадками и нахальством своими, одни от других почти ничем не отличались. Жители этих деревень сами просили немцев, что бы те свои гарнизоны у них обустроили.

Люди в оккупацию, как и прежде работали в колхозе на полевых работах, но многие и на лесозаготовках. В наших местах были старые сосновые боры и леса, и немец вырезал всё и составами вывозил в Германию. Сосновые боры он уничтожил до основания, так что сейчас они даже не возродились. Старые местные охотники рассказывали мне, что до войны у нас вокруг водились глухари и медведи. Сейчас во всём районе, глухарь – большая редкость, а медведи только в августе - сентябре с медвежатами проходные появляются и то не каждый год. В общем, пограбили немцы лесные ресурсы Смоленской области основательно.
Но больше всего опасностей и хлопот прибавилось у жителей нашего района когда немцы стали отступать и наши войска с боями приближались к Починку. Наши самолёты стали всё чаще появляться в небе над деревней и не просто появляться, но бомбить все те места, где были замечены фортификации противника. Лётчики наши, особо не разбирались, и не церемонились с жителями деревень, если там находились немцы – бомбили всех подряд и немцев и своих. Поначалу налёты наша авиация совершала преимущественно ночью, и уже была примета – если днём пролетел самолёт-разведчик – значит ночью жди бомбардировщиков.
Возле каждого дома жители выкапывали окопы и как только заслышат гул самолётов – сразу всей семьёй выскакивали из дома и прятались в окоп, пока те не пролетят или не отбомбятся. Я уже писал выше, что у деревни находился железнодорожный мост, на котором стояли лёгкие зенитки, но с приближением наших войск, немцы усилили оборонцу этого моста ещё двумя батареями тяжёлых зенитных орудий, одна из которых располагалась на другом конце деревни, возле железнодорожной станции, которую она так же прикрывала. Жителям той стороны деревни пришлось не сладко…. Наши постоянно старались разбомбить и уничтожить эти зенитки, но бомбы сыпались куда попало, только не на зенитки. Край деревни основательно разбомбили свои же, а невредимые зенитки немцы убрали только когда отступали. На том краю деревни есть место под названием «Мошек», там осталось около двух десятков глубоченных воронок от наших тяжёлых бом, в которых мы ещё в детстве купались и ловили карасей. Местные старики с той стороны рассказывали, что зенитки стояли именно там, но перед заходом солнца, немцы перетащили их на другое место, а ночью прилетели бомбардировщики как раз с этими самыми тяжёлыми бомбами и кроме пустого участка поля – разбомбили и край деревни.
Но и когда уже немцев выгнали – бомбёжки, теперь уже с немецкой стороны, ещё долго продолжались, и деду ещё много раз приходилось выскакивать всей семьёй из дома и вжиматься в земляной пол окопа, ощущая, как содрогается земля под бомбовыми разрывами. Хотя немцы не всегда сбрасывали бомбы, случалось что бросали просто листовки. В основном это было уже через неделю, после того как наши войска освободили Починок и подошли к Смоленску. За Смоленск – как в 41, никаких боёв не было. С самолетов немцы даже у нас сбрасывали листовки с таким текстом: «Орша, Витебск будут ваши – а Смоленску – будет каша». Смоленск очень сильно разбомбили, но какой смысл было немцам писать такое и сбрасывать над нашими позициями – ума не приложу. Одну из тех листовок, я как то в детстве на чердаке нашёл, но дед увидев её – отобрал и бросил в печь.
Авиационные (воздушные) бои возле нашей деревни, как в 41 так и в 43 годах были, но наземных боёв за неё, как и за Починок, никогда не было. Как наши в 1941, так и немцы в1943, отдали нашу деревню и сам Починок без боя. Они просто уехали. Но перед этим Рудик в последний раз собрал жителей на собрание. Дед и отец помнили его слова очень хорошо. Он сказал всем,- сегодня я собрал вас и говорю с вами в последний раз. Скорее всего уже завтра здесь будут ваши…. Предупреждаю вас сразу, что жечь вашу деревню и ваши дома мы не будем. Этой ночью планируется вывод последних остатков наших войск и техники, который пройдёт через вашу деревню, поэтому ночью находитесь в своих домах и на улицу не выходите. На этом собрание и закончилось.
Когда уже к вечеру он пришёл в наш дом забрать свои вещи, то поблагодарив деда – сказал ему,- если так же просто мы оставим Смоленск – то эту войну мы проиграли. Техника уже вовсю шла по деревне, когда Рудик сел в свою легковую машину и навсегда уехал.
Ночью, как рассказывал дед, он спать никому не дал и все просто прилегли одетыми. Он опасался, что отступая, какой ни будь немец сунет факел под крышу…. Техника и машины грохотала где то до полуночи, потом резко всё стихло. От этой тишины, говорил дед, было тяжело на душе. Все, почти молча, сидели дома, как вдруг на рассвете послышался характерный и знакомый гул мотоцикла, который остановился у нашего дома. Деду подумалось, что какой-то запоздавший немец сейчас зайдёт чего ни будь спросить…. Но в дом вошёл не немец.

Интересно устроена жизнь. Как первыми в 1941 в деревню на мотоциклах въехали немцы, так же и первые русские въехали в неё на мотоциклах. В эту ночь двери на засов дед не запирал,- от немцев – это было бесполезно, а если вдруг какая опасность, вспоминал он, то сразу можно было выбежать всей семьёй на улицу.
Двери в дом распахнулись и в полумраке дед увидел силуэт мужчины, который сразу же метнулся к печке, откинув заслонку – он начал шарить в ней руками ища чугунки.
– Что у вас тут есть пожрать, - услышали все чистую русскую речь…. Дед встал и зажёг керосиновую лампу. Все увидели нашего солдата, небритого, грязного в каких-то портянках, торчащих из кирзовых ботинок, почти до колен перемотанных верёвками. Видя такой контраст после холёных, одетых с иголочки, опрятных и сытых немецких солдат – у меня сердце защемило (вспоминал дед) от обиды за отношение нашей власти к свом собственным солдатам.
Чугунок с картошкой солдат уже достал из печи сам. Нет, он не грабил, не угрожал расправой или оружием – он просто был очень голоден. Дед открыл стол и достав оттуда хлеб и кусок сала, сказал парню, - садись поешь! - Некогда, отец, - ответил парень, засовывая в рот уже не первую картошку. - Дай мне с собою…- сказал солдат. Дед отрезал ему хлеба и сала,- солдат всё это, вместе с картошкой, рассовал по карманам штанов и вышел из дома. Мотоцикл завёлся и укатил….
Это был первый русский солдат, после двух с лишним лет немецкой оккупации, который даже имени своего не назвал, а исчез так же неожиданно, как и появился.
А утором, как весьма точно предсказал Рудик, уже приехали и другие наши….
И снова в наш дом вошёл офицер и несколько солдат. Первым его вопросом было,- где дом старосты? Дед сказал, что на другой улице за перекрёстком. Офицер ушёл, а где-то часа через два, по деревне прошли солдаты, созывая всех к перекрёстку на собрание. Дед сразу же пошёл туда. Там солдаты уже сколотили виселицу. В отличие от немецкого прихода – здесь никто не молчал, а все буро обсуждали последние события, да и своих то уже никто не боялся. Тут же все увидели, как несколько солдат ведут связанного старосту Граську. Офицер громко объявил, что сейчас все жители будут сами судить этого немецкого прихвостня и изменника родины…. Но люди не дали ему продолжить его речь, ибо хорошо знали того, с кем прожили в оккупации два с лишним года и видели все ДЕЛА его. - Никакой он не изменник и не прислужник…, - почти хором заголосила вся деревня. - Он не сам напросился на эту должность, но комендант его назначил, а так же всё время оккупации – постоянно посильно помогал местным жителям. Главное, когда немцы угоняли молодёжь в Германию – он ночью, за день до приезда немецкой команды, осуществлявшей эту отправку, обошёл все дома, ибо списки подлежащих вывозу ребят и девчат были у него, и всем сказал,- спрячет своих детей как минимум на четыре дня, пусть отсидятся в лесу, а когда эта команда проедет – можно будет вернуться домой. Кстати, и мой крёстный дядя Пётр, был в их числе. Он и от полицаев, с их продовольственными набегами, неоднократно спасал жителей и деревню. - Не дадим казнить невиноватого,- голосила деревня. Я должен отметит, что люди у нас всегда были хорошие, честные, открытые и главное дружные. Тот офицер тоже был нормальным человеком. Он сказал, - коли так – пусть суд решает его дальнейшую судьбу, а на суд будут приглашены и жители деревни. Суд не заставил себя ждать, в те времена долго не церемонились и не разбирались…. В Починке, куда дед и многие жители деревни были приглашены как свидетели, состоялся суд над теми, кто занимал подобные должности у немцев. На суде – все жители деревни, как и прежде настаивали на том, что Граська ни в чём не виноват. Но суд реши иначе,- восемь лет тюрьмы – был его приговор Граське. Все эти восемь лет Граська отсидел и вернулся в родную деревню, в свой дом. Люди к нему относились по человечески, никто не упрекал его ни в глаза, ни за глаза, ибо все знали его как хорошего и честного человека. Но это – было потом….

А пока что вернёмся в тот первый освободительный день…. Я не смею себя уважать, не рассказав всей Правды того и последующих дней, когда была освобождена наша деревня.
Как я уже писал выше, у деда была своя пасека. И перед приходном наших, дед опасаясь беспредела со стороны отступающих немецких войск, нарубил веток и лапника и укрыл ими пчелиные улья, дабы в глаза не бросались…. Но, как показала жизнь, немцев он опасался зря!
К концу дня наших солдат в деревне уже было много. И к сожалению они были не так хорошо воспитаны как немцы…. Они зайдя в сад за яблоками – увидели кучи веток, которыми как видно заинтересовались. Найдя там улья – решили полакомиться мёдом. Нет, они не просили у деда дать им мёда,- они – поступили по варварски. Колодец был рядом и они, набрав ведро воды – открывали улей и, что бы не быть покусанными пчёлами, заливали его водой, после чего вынимали рамки с мёдом. Так уже через час все пчелиные семьи были полностью уничтожены.
Но это было ещё пол беды…. Без пчёл можно было прожить….
А вот уже на другой день к дому подъехала машина с незнакомым доселе офицером и тремя солдатами. Офицер сказал деду, что он должен предъявить ему всех животных и кур в хозяйстве и имеющиеся в погребе съестные припасы. Дед повёл их к погребу. Офицер, увидев там кучу картошки – объявил деду,- восемь мешков оставляешь себе, а остальное сдашь прямо сейчас! И отправил солдат в грузовик за мешками. Дед сказал, что его семье с этими восьмью мешками и двух месяцев не прожить, а чем дальше питаться…. Но офицер его тут же поправил,- нет, ты не понял меня,- сказал он,- эту картошку мы оставляем вам не для того, что бы вы её ели, но с той лишь целью, что бы ты веной посадил её на поле под будущий урожай, это только на семена. А если не посадишь весной поле и не сдашь осенью продналог – пойдёшь под суд как враг народа. - А как же нам жить? – спросил дед офицера. - При немцах не подохли и дальше выживите,- резко ответил деду офицер. Как будто это не такие как он в 41 драпали впереди своих подразделений, бросая своих же соотечественников на произвол вражеских оккупантов. Вывезли тогда не только картошку, но и львиную долю остальных продуктов. Курей и корову, Истины раде, они не отобрали, но пересчитав курей – тут же объявляли число яиц, а так же литры молока, которые нужно было сдавать,- молоко каждый день, а яйца – раз в неделю.
И попробовал бы кто не сдать установленную норму…. Показные суды не церемонились и были скоры на расправу. (но это тема совсем другого повествования…)

Вот и дождались освободителей… – с горечью вспоминал дед, - вот когда отведали что такое лепёшки из мякины и ташнотики из оставшейся в полях загнившей и мёрзлой картошки поджаренные на солидоле,- кое-как ту зиму пережили.

Вот такова она, спрятанная за семь замков, горькая и колючая Правда-матка….

Владимир РОДЧЕНКОВ.
22/01 – 2013 г.

На фото: Я возле ДОТа второй Мировой войны.

Период оккупации во Франции предпочитают вспоминать, как героическое время. Шарль де Голль, Сопротивление… Однако беспристрастные кадры фотохроники свидетельствуют, что все было не совсем так, как рассказывают ветераны и пишут в учебниках истории. Эти фотографии сделал корреспондент немецкого журнала «Сигнал» в Париже 1942-44 годов. Цветная пленка, солнечные дни, улыбки французов, приветствующих оккупантов. Спустя 63 года после войны подборка стала выставкой «Парижане во время Оккупации». Она вызвала грандиозный скандал. Мэрия французской столицы запрещала ее показ в Париже. В итоге, разрешения удалось добиться, но Франция увидела эти кадры лишь один раз. Второй — общественное мнение позволить себе уже не могло. Слишком разительным оказался контраст между героической легендой и правдой.

фото Andre Zucca с выставки 2008 года

2. Оркестр на площади Республики. 1943 или 1944 г.

3. Смена караула. 1941 год.

5. Публика в кафе.

6. Пляж возле моста Каррузель. Лето 1943 год.

8. Парижский рикша.

По поводу фотографий «Парижане во время Оккупации». Какое все-таки ханжество со стороны городских властей осуждать эту выставку за «отсутствие исторического контекста»! Как раз фотографии журналиста-коллаборациониста замечательно дополняют другие снимки на ту же тему, рассказывая в основном о повседневной жизни Парижа военных времен. Ценой коллаборационизма этот город избежал участи Лондона, или Дрездена, или Ленинграда. Беззаботные парижане, сидящие в кафе или в парке, пацаны, катающиеся на роликах, и рыболовы на Сене — это такие же реалии Франции военных времен, как и подпольная деятельность участников Сопротивления. За что тут можно было осуждать устроителей выставки, непонятно. Да и ни к чему городским властям уподобляться идеологической комиссии при ЦК КПСС.

9. Рю Риволи.

10. Витрина с фотографией маршала-коллаборациониста Петена.

11. Киоск на авеню Габриеэль.

12. Метро Марбёф-Елисейские поля (ныне - Франклин-Рузвельт). 1943 год.

13. Туфли из фибрена с деревянной колодкой. 1940-е годы.

14. Афиша выставки на углу рю Тильзит и Елисейских полей. 1942 год.

15. Вид на Сену с набережной Сен-Бернар, 1942 год.

16. Знаменитые модистки Роза Валуа, Мадам ле Монье и Мадам Аньес во время Лонгшан, август 1943 года.

17. Взвешивание жокеев на ипподроме Лонгшан. Август 1943 года.

18. У могилы Неизвестного солдата под Триумфальной аркой, 1942 г.

19. В Люксембургском саду, май 1942 года.

20. Нацистская пропаганда на Елисейских полях. Текст на плакате в центре: "ОНИ ОТДАЮТ СВОЮ КРОВЬ, ОТДАЙТЕ СВОЙ ТРУД за спасение Европы от большевизма".

21. Еще один пропагандистский плакат нацистов, выпущенный после бомбардировки Руана британской авиацией в апреле 1944 года. В Руане, как известно, англичанами была казнена национальная героиня Франции Жанна д`Арк. Надпись на плакате: "УБИЙЦЫ ВСЕГДА ВОЗВРАЩАЮТСЯ.. ..НА МЕСТО ПРЕСТУПЛЕНИЯ".

22. В подписи к снимку сказано, что топливом для этого автобуса служил "городской газ".

23. Еще два автомонстра времен Оккупации. Оба снимка сделаны в апреле 1942 года. На верхнем снимке - автомобиль, топливом для которого служит древесный уголь. На нижнем снимке - автомобиль, работающий на сжатом газе.

24. В саду Пале-Рояль.

25. Центральный рынок Парижа (Les Halles) в июле 1942 года. На снимке хорошо видна одна из металлических конструкций (т.к. павильоны Бальтара) эпохи Наполеона Третьего, которые были снесены в 1969 году.

26. Одна из немногих чернобелых фотографий Зукка. На ней - национальные похороны Филиппа Энрио, государственного секретаря по информации и пропаганде, выступавшего за всестороннее сотрудничество с оккупантами. 28 июня 1944 года Энрио был застрелен членами движения Сопротивления.

27. Игра в карты в Люксембургском саду, май 1942 г.

28. Публика в Люксембургском саду, май 1942 г.

29. На парижском Центральном рынке (Les Halles, то самое "чрево Парижа") их называли "мясными заправилами".

30. Центральный рынок, 1942 г.

32. Центральный рынок, 1942 г.

33. Центральный рынок, 1942 г.

34. Улица Риволи, 1942 г.

35. Улица Розье в еврейском квартале Марэ (евреи должны были носить желтую звезду на груди). 1942 г.

36. в квартале Насьон. 1941 г.

37. Ярмарка в квартале Насьон. Обратите внимание на забавное устройство карусели.