Цитаты полозковой. Цитаты веры полозковой

Дата рождения:

05.03.1986

Род деятельности:

Вера Николаевна Полозкова - российская поэтесса, актриса.

Не приеду отпеть. Тут озеро и трава,
До машины идти сквозь заросли, через насыпь.
Я не помню, как выживается в восемнадцать.
Я не знаю, как умирается в двадцать два.
До нескорого. За тобой уже не угнаться.
Я гляжу тебе вслед, и кружится голова.

Лучше йогурта по утрам
только водка и гренадин.
Обещай себе жить без драм -
и живи один.

Я же ему всегда говорила, что нельзя спать с человеком, который не может тебя рассмешить.

Она отравляет ритмами изнутри.
Сутулится, супит брови, когда грустит.
Но если ты вдруг полюбишь её – умри.
Она тебе точно этого не простит.

Я знаю, что будет - сценарий твержу наизусть.
Я помню эмоции всех своих прожитых жизней.
Я лишь узнаю их - по импульсам. Безукоризнен
Порядок в архивах моих состояний и чувств.

Все эпилоги - ложь. Все дороги - прах.
Бог одинок и, похоже, серьёзно болен.
Город отчаялся, и со своих колоколен
Он распевает гимн об иных мирах.

Как они одеты, мама! Как им все вещи великоваты!
Самые скелеты у них тончайшей ручной работы.
Терракотовые солдаты, мама, воинственные пустоты.
Белокурые роботы, мама, голые мегаватты.
Как заставишь себя любить настоящих, что ты!?
Когда рядом такие вкусные суррогаты.

Хвалю тебя, говорит, родная, за быстрый ум и весёлый нрав.
За то, что ни разу не помянула, где был неправ.
За то, что все люди груз, а ты антиграв.
Что Бог живет в тебе, и пускай пребывает здрав.

Мир - это диск, как некогда Терри Пратчетт
Верно подметил; в трещинах и пиратский.

как одна смс делается эпиграфом
долгих лет унижения; как от злости челюсти стискиваются так, словно ты алмазы в мелкую пыль дробишь ими
почему мы всегда чудовищно переигрываем,
когда нужно казаться всем остальным счастливыми,
разлюбившими

Иногда я думаю, что с тебя
Началась череда всех вот этих холодных и милых
Вежливых, усталых, кривых ухмылок
Мальчиков, что спят со мной, не любя.
Просто ты меня больше не защищаешь.
Вероятно, ты то же самое ощущаешь,
Где-то в самой чертовой глубине –
Хотя дай тебе Бог,
чтоб не.

Мы - не знаем друг друга. Нас - нет ещё как местоименья. Только - капелька умиленья. Любования. Сожаленья. Он - миндальная форма глаз, руки, слепленные точёно...

остров моих кладов, моих сокровищ, моих огней,
моя крепость, моя броня,
сделай так, чтоб они нашли кого поумней,
чтобы выбрали не меня;
всякая мечта, мое счастье, едва ты проснешься в ней, -
на поверку гнилая чертова западня.

Мальчики не должны длиться дольше месяца – а то ещё жить с ними, ждать, пока перебесятся, растить внутри их неточных клонов, рожать их в муках; печься об этих, потом о новых, потом о внуках. Да, это, пожалуй, правильно и естественно, разве только все ошибаются павильоном – какие внуки могут быть у героев плохого вестерна? Дайте просто служанку – сменить белье нам.

Полно, деточка, не ломай о него ногтей.
Поживи для себя, поправься, разбогатей,
А потом найди себе там кого-нибудь без затей,
Чтоб варить ему щи и рожать от него детей,
А как всё это вспомнишь – сплевывать и креститься.

Мама просит меня возвращаться домой до двух.
Я возвращаюсь после седьмого виски.
В моём внутреннем поезде воздух горяч и сух,
Если есть пункт прибытия – путь до него неблизкий,
И Иосиф Бродский сидит у меня в купе, переводит дух
С яростного русского на английский.

Если ты про моих друзей – то не объяснишь, как у того дочурка, у той – сынишка...

От Кишинева и до Сент-Луиса
Издевается шар земной:
Я ненавижу, когда целуются,
Если целуются не со мной

Им казалось - презреннее всех, кто лжёт,
Потому что лгать - это методично тушить о близкого страх; наносить ожог
Он ей врёт, потому что якобы бережёт
А она возвращает ему должок
У него блэк-джек, у неё какой-то другой мужик
Извини, дружок.

Мало делаю, много вешу.
Плохо с кожей, но нравлюсь массам.
Я гибрид между Кэрри Брэдшоу
И Фантомасом.

Что-то догнивает, а что-то выжжено – зима была тяжела,
а ты все же выжила, хоть не знаешь, зачем жила,
почему-то всех победила и всё смогла.

Им казалось, что если все это кончится - то оставит на них какой-нибудь страшный след: западут глазницы, осипнет голос, деформируется скелет, им обоим в минуту станет по сорок лет. Если кто-то и выживает после такого - то он заика и инвалид.
Но меняется только взгляд, ни малейших иных примет. Даже хочется, чтоб болело...
... но не болит.

Полбутылки рома, два пистолета,
Сумка сменной одежды – и всё готово.
Вот оно какое, наше лето.
Вообще ничего святого.

Острый локоть –
В грудную мякоть:
Чтоб не ёкать
И чтоб не плакать;
Чтоб не сохнуть
И чтоб не вякать –
Чтобы охнуть
И рухнуть в слякоть.

Без году неделя, мой свет, двадцать две смс назад мы еще не спали, сорок - даже не думали, а итог - вот оно и палево, мы в опале, и слепой не видит, как мы попали и какой в груди у нас кипяток.

Пусто. Ни противостоянья,
Ни истерик, ни кастаньет.
Послевкусие расставанья.
Состояние
Расстоянья -
Было, билось - и больше нет.
Помолчали - и стал ничей.
Жаль. Безжизненно, безнадежно.
Жутко женско и односложно:
Был так нужен,
А стал
Чужой.

Как у него дела? Сочиняешь повод
И набираешь номер; не так давно вот
Встретились, покатались, поулыбались.
Просто забудь о том, что из пальца в палец
Льется чугун при мысли о нём - и стынет;
Нет ничего: ни дрожи, ни темноты нет
Перед глазами; смейся, смотри на город,
Взглядом не тычься в шею-ключицы-ворот,
Губы-ухмылку-лунки ногтей-ресницы -
Это потом коснется, потом приснится;
Двигайся, говори; будет тихо ёкать
Пульс где-то там, где держишь его под локоть;
Пой; провоцируй; метко остри - но добро.
Слушай, как сердце перерастает рёбра,
Тестом срывает крышки, течёт в груди,
Если обнять. Пора уже, всё, иди.

кто вписал это все, пока ангел спал над своей тетрадкой?
боль будет чудовищной.
будет правильной.
будет краткой.
пока нас укладывают в пакеты, гляди украдкой,
и реви, и реви, реви над своей утраткой.
а потом возвращайся назад
к гостям.

Что меня беспокоит? На-ка вот:
Я хочу, чтоб на Рождество
Сделал Бог меня одинаковой,
Чтоб не чувствовать ничего.

Счастье, детка – это другие тетеньки, волчья хватка, стальная нить.
Сиди тихо, кушай антибиотики и, пожалуйста, хватит ныть.
Чёрт тебя несет к дуракам напыщенным, этот был циничен, тот - вечно пьян,
Только ты пропорота каждым прищуром, словно мученик Себастьян.
Поправляйся, детка, иди с любыми мсти, божьи шуточки матеря;
Из твоей отчаянной нелюбимости можно строить концлагеря.

Ты пришла мне сказать: умрёшь, но пока дыши,
Только не пиши мне, Эстер, пожалуйста, не пиши.
Никакой души ведь не хватит,
Усталой моей души.

Бог даёт ей другое тело – мол, одевайся, подбирай свои сопли и уходи.

Теми губами, что душат сейчас бессчетную сигарету, ты умел ещё улыбаться и подпевать.
Я же и так спустя полчаса уеду, а ты останешься мять запястья и допивать.
Я же и так умею справляться с болью, хоть и приходится пореветь, к своему стыду.
С кем ты воюешь, мальчик мой, не с собой ли. Не с собой ли самим, ныряющим в пустоту.

Доктор, как хорошо, что Вы появились.
Доктор, а я волнуюсь, куда ж Вы делись.
Доктор, такое чувство, что кто-то вылез
И по лицу сползает из слезных желез.

Ты за этим к нему и льнула, привыкала, ждала из мглы – чтоб ходить сейчас тупо, снуло, и башкой собирать углы. Ты затем с ним и говорила, и делила постель одну – чтобы вцепляться теперь в перила так, как будто идешь ко дну. Ты ещё одна самка; особь; так чего поднимаешь вой? Он ещё один верный способ остро чуять себя живой.

Не видимся совершенно, а чувство, словно ношу тебя, как заложника, в голове...

Моё сердце решает, где ему жить, и выбор,
Как всегда, не в пользу твоей страны.

На, хочешь, бери – глазищи, как у борзой.
Сначала живешь с ней – кажется, свергли в ад.
Но как-то проснешься, нежностью в тыщу ватт
Застигнутый, как грозой.

Потому что счастья не заработаешь, как ни майся,
Потому что счастье – тамтам ямайца,
Счастье, не ломайся во мне,
Вздымайся,
Не унимайся,
Разве выживу в этой дьявольской тишине я.

Бог растащит по сторонам нас; изолирует, рассадив.
Отношения как анамнез, возвращенья – как рецидив.

Ты просишь:
- Можно я поживу у него пока?
Надеясь:
- Можно я поживу с ним?
Глотая:
- Можно я поживу в нём?...

Моя нежность к тебе живёт от тебя отдельно,
И не думаю, что мне стоит знакомить вас.

звонит ближе к полвторому, подобен грому
телефон нащупываешь сквозь дрему,
и снова он тебе про ерему,
а ты ему про фому.

Предостереженья «ты плохо кончишь» - сплошь клоунада.
Я умею жить что в торнадо, что без торнадо.
Не насильственной смерти бояться надо,
А насильственной жизни – оно страшнее.

Высоко, высоко сиди,
далеко гляди,
лги себе о том, что ждет тебя впереди,
слушай, как у города гравий под шинами
стариковским кашлем ворочается в груди.
Ангелы-посыльные огибают твой дом по крутой дуге,
отплевываясь, грубя,
ветер курит твою сигарету быстрей тебя –
жадно глодает, как пес, ладони твои раскрытые обыскав,
смахивает пепел тебе в рукав.

Я ждала тебя, говорит, я знала же, как ты выглядишь, как смеешься, как прядь отбрасываешь со лба; у меня до тебя все что ни любовь – то выкидыш, я уж думала – всё, не выношу, не судьба. Зачинаю – а через месяц проснусь и вою – изнутри хлещет будто чёрный горячий йод да смола. А вот тут, гляди, - родилось живое. Щурится. Улыбается. Узнает.

Он ничейный и всехний – эти зубами лязгают, те на шее висят, не сдерживая рыдания. Она жжет в себе эту детскую, эту ***скую жажду полного обладания, и ревнует – безосновательно, но отчаянно. Даже больше, осознавая свое бесправие.

встречу - конечно, взвизгну да обниму.
время подуспокоило нас обоих.

… Новое утро смотрит на нас, раскосых,
Солнечной пятерней тонет в наших космах
И из дверей роняет в открытый космос,
Если пойти тебя провожать к метро.

не дрожи, моя девочка, не торопись, докуривай, не дрожи,
посиди, свесив ноги в пропасть, ловец во ржи,
для того и придуманы верхние этажи;

А воздух его парфюма, пота и табака
Да старой заварки - стал нестерпимо вкусным.
Вдохнуть бы побольше, стать бы турбонаддувным.

От того, что ты, Отче, любишь нас больше прочих, почему-то ещё ни разу не стало легче.

мы молодые гордые придурки.
счастливые лентяи и бретёры.
до первого серьёзного похмелья
нам остается года по четыре,
до первого инсульта двадцать восемь,
до первой смерти пятьдесят три года

Катя вспоминает, как это тесно, смешно и дико, когда ты кем-то любим. Вот же время было, теперь, гляди-ка, ты одинока, как Белый Бим. Одинока так, что и выпить не с кем, уж ладно поговорить о будущем и былом. Одинока страшным, обидным, детским – отцовским гневом, пустым углом.

А мужчины нужны для того, чтобы утыкаться
Им в ключичную ямку - больше ни для чего.

Если вас трамвай задавит,
вы, конечно, вскрикнете,
раз задавит, два задавит,
а потом привыкнете.

Каждую ночь приходится упираться
В то, что вино не лечит, а мама плачет,
Секс ничего не значит, а босс тупит.

осень опять надевается с рукавов,
электризует волосы - ворот узок.
мальчик мой, я надеюсь, что ты здоров
и бережёшься слишком больших нагрузок.
мир кладёт тебе в книги душистых слов,
а в динамики - новых музык.

Я многого не стала понимать.
Встречалась с N - он непривычно тощий
Он говорит по телефону с тёщей
И странно: эта тёща мне не мать.

Информация неверна; показания лживы. Он писал мне «умру без тебя», но мы оба остались живы...

Богу тоже иногда звонят скучные инвесторы, или приносят толстенные отчёты, или слишком долго готовят кофе - Он тогда сидит, указательным и большим разминает веки, или просто ложится Себе в ладони измученным, пористым лицом, и пытается вспомнить какой–нибудь детский стишок дурацкий, или песенку, чтобы не было так тоскливо, и что–то вертится на языке у Него, в рифму, нелепое, но смешное - и тогда у Него сочиняемся мы.

Но у нас не будет с ней общих тайн -
Мы останемся при своих.

кто-то помнит нас вместе, ради такого кадра
ничего,
ничего,
ничего не жаль...

Я во сне даже роюсь в папках твоих компьютерных,
Озверело пытаясь выяснить с кем ты спишь...
... Ты мне снишься в слепяще белой пустой гостинице,
Непохожим, задолго, видимо, до меня;...
Мы, наверное, никогда больше не расстанемся,
Если я вдруг однажды когда-нибудь не проснусь...

Воинам грехи отпущены наперёд.
Им не увидеть больше родимой Спарты.
Я отдала долги. Я открыла карты.
И потому меня больше никто не ждет.

Любви, как ребёнку, всё время хочется большего,
как будто есть что-то больше нее на свете,
как будто будущего всё ещё больше, чем прошлого,
как будто бывает покой без участия смерти,
как будто реальнее боли её вымыслы,
как будто кто-то уже спешит на подмогу,
как будто усталое сердце сможет вынести
ещё большую нежность, печаль, тревогу.

Я совсем не давлю на жалость -
Само нажалось...

Дело в том, что говорить «Люблю» при «люблю» - это огромная человеческая потребность и необходимость. Почти такая же, как есть и спать. И как Рената Литвинова говорила в незабвенном фильме «Богиня. Как я полюбила»: «хочется сказать «Я люблю тебя», но всё время некому».
Это первое, что вообще с человеком происходит. Надо кого-нибудь полюбить. Не оказаться любимым, не почувствовать, что ты кому-то необходим, а самому обязательно и желательно по гроб. И каждый раз по гроб.
В глубине души чувствовать при этом, что уже не любишь.
Я думаю, любовь всегда одна, просто объекты меняются. Их время от времени нужно менять, что бы не приедались.

Мы убить могли бы - да нет не те уже.
Все-таки циничные. И свободные.
В том, как люто девушки любят девушек -
Что-то вечно чудится безысходное.

Мне всего вдоволь, и сколько же приобретает настоящее, если ничего не ждать и никого не селить близко к сердцу: как будто тебя прибрали, вынесли из тебя семь пакетов барахла, и в тебе оказалось так много места для солнца и воздуха, и такой вид прекрасный из тебя открывается, что тебе впервые никуда не хочется из себя переезжать.

Все, что не убивает нас,
Просто делает
Нас
Большими.

Я планирую пить с тобой ром и колдрекс,
Строить жизнь как комикс, готовить тебе бифштекс;
Что до тех, для кого важнее моральный кодекс -
Пусть имеют вечный оральный секс.

То, к чему труднее всего привыкнуть -
Я одна, как смертник или рыбак.
Я однее тех, кто лежит, застигнут
Холодом на улице: я слабак.
Я одней всех пьяниц и всех собак.
Ты умеешь так безнадежно хмыкнуть,
Что, похоже, дело мое табак.

Чем в нас меньше простой надежды - тем больше пыла.
Чем нелепее все - тем больше необходимо.

Сделай так, Господи, чтобы наши любимые оказались нас достойны. Чтобы мы, по крайней мере, никогда не узнали, что это не так.

Взглядом снимет скальп -
Но умеет плакать,
И тем бесценна.

И вот потом - отхлынуло, завершилось,
Кожа приобретает былой оттенок -
Знай: им ты проверяешь себя на вшивость.
Жизнеспособность. Крепость сердечных стенок.

Твои люди звонками пилят
Тишину. Иногда и в ночь.
Ты умеешь смотреть навылет,
Я смотрю на тебя точь-в-точь...

Я готова всю жизнь ссориться с любимой подругой и слушать от нее несправедливости и упреки в собственной мягкотелости, лени и показушности – но я знала и знаю, что она имеет на это право. Мы убьем друг друга за идею, но никогда не станем банально как-нибудь и нелепо вцепляться друг другу в волосы из-за мужика или поднимать хай из-за дурацкого стобаксового долга. И если мы когда-нибудь всё-таки поссоримся навсегда – это будет как раз тот случай, когда лучшие друзья перестанут быть друзьями, но останутся лучшими. И я буду думать о ней светло, и говорить гордо, едва зайдет речь – N? Да, мы когда-то были не разлей-вода – и всю жизнь расти и добиваться вершин, чтобы доказать ей, что я была её достойна.

Надо было поостеречься
Надо было предвидеть сбой.
Просто Отче решил развлечься
И проверить меня тобой.

Каждый день кто-то прилепляет к её окну
Мир, похожий на старый выцветший полароид
С места взрыва – и тот, кто клялся ей, что прикроет,
Оставляет и оставляет её одну.

Прежде, чем заклеймить меня злой и слабой, -
Вспомнив уже потом, по пути домой –
Просто представь себе, каково быть бабой –
В двадцать, с таким вот мозгом, хороший мой.

И хохотать про себя от злобы,
В прихожей сидя до темноты.
Со мной немыслимо повезло бы
Кому-то, пахнущему, как ты.

Но под утро приснится, что ты приехал, мне не сказали,
И целуешь в запястье, и вниз до локтя, легко и больно
И огромно, как обрушение бастиона.
Я, понятно, проснусь с ошпаренными глазами,
От того, что сердце колотится баскетбольно,
Будто в прорезиненное покрытие стадиона.

Вера Николаевна Полозкова - подающая большие надежды российская актриса и поэтесса, родилась в столице России, 5 марта 1986 года. Свои стихи Вера начала сочинять ещё в пятилетнем возрасте, и у неё это хорошо выходило. Её первый сборник, был выпущен тиражом в 350 экземпляров и торжественно вручён ей на её пятнадцатилетие. К этому моменту, Вера уже поступила в престижнейший университет страны МГУ, на факультет журналистики, экстерном окончив среднюю школу.

С 2003 по 2004 год, сотрудничала с «Шик-Magazine» и «Искра-Spark», будучи сотрудником FBI-Press. В 2006 году, стала финалистом поэтического СЛЭМа, а так же поделила с Олегом Боричевым почётную премию «Поэт года ЖЖ». Некоторое время вела рубрику в известном журнале «Cosmopolitan», успела некоторое время посотрудничать с «Книжным обозрением» и журналом «Афиша».

В «Булгаковском доме», в мае 2007 года, состоялось первое публичное выступление поэтессы. Вплоть начала весны 2008 года, Вера Полозкова работала в ART4.RU - современном музее актуального искусства. Её первую книгу "взрослых" стихотворений, под названием «Непоэмание», в 2008 году опубликовал известный издатель Александр Житинский, познакомившийся с Верой на просторах интернета, через её личный блог. Презентация состоялась в московском МАИ (в котором она на тот момент ещё работала), зимой 2008 года.

В этом же году, молодая, но безумно перспективная писательница, участвует в интерактивном спектакле, который ставил Георг Женю. 2008 год был для поэтессы крайне насыщенным, летом она успела сняться в видеоклипе российской группы «Uma2rmaH», для песни под названием «Дайте сигарету!».

В 2009 году, зимой, Вера Полозкова стала победительницей премии «Неформат» в номинации «Поэзия», а уже в апреле этого же года, она вместе с группой «Uma2rmaH», засветилась на популярном канале «A-ONE», приняв участие в программе «Парный прогон».

Осенью 2009 года, в театре «Практика», прошёл поэтический спектакль, по текстам Веры, чуть позже, вышли «Стихи о любви». В марте 2010 года, официальное количество читателей её блога, превысило 16 000 человек. В марте 2013 года, стала гостем у Ивана Урганта, в его передаче на Первом канале.

Выношу благодарность сердцу за привязанность и любовь. Но больно очень потом, когда же оно зачерствеет и даст передышку?

Отраду найдешь в монастыре под замком, говорит твой внутренний голос. Но ты не можешь пересилить себя, обижаясь, раздражаясь на сердце и сущность свою – и снова влюбляясь. – Вера Полозкова

Если трамвай переехал, то больно. Когда второй раз несчастье произошло – обидно, третья попытка притупляет чувства. Затем чувства атрофируются – остается привычка.

Господи, пусть любимые будут достойны нас. Либо введи нас в заблуждение, чтоб вера наша не померкла, избавив от разочарования, стыда и апатии.

Пожалуйста, по присутствуй у меня в доме, хоть по скайпу. Чтоб мужским духом в квартире запахло.

Полозкова: Поругай меня и напомни, что отношения в клочья разорваны. Скажи, чтоб я не приближалась к тебе – тогда обстоятельства оставят меня дома, поездку я не осилю.

Мы спонтанно приехали в обычный двор, через который повешена классическая, одесская, нескончаемая, бельевая веревка.

Разлюбить не получается – следующая любовь сменяет предыдущую. Скелетные мышцы крепнут, обрастая новыми кольцами любви. При срезе костных тканей по кольцам можно определить количество сформировавшихся влечений.

Элементарный аппарат. Практической пользы ноль, зато развлекательная способность уникальна.

Продолжение красивых цитат Веры Полозковой читайте на страницах:

Дурное, злое дежавю: я задержалась на распутье настолько, что на нем живу.

Иногда так и щиплет в горле от “я люблю тебя”,

Еле слышно произносимого – в одиночестве.

– Ваше имя
Нигде не значится.
– Я- богиня?
– Вы неудачница.

Что тебе рассказать? Не город, а богадельня.
Всякий носит себя, кудахтая и кривясь.
Спорит ежеутренне, запивает еженедельно,
Наживает долги за свет, интернет и связь.
Моя нежность к тебе живет от тебя отдельно,

Он умел принимать ее всю как есть: вот такую, разную
Иногда усталую, бесполезную,
Иногда нелепую, несуразную,
Бестолковую, нелюбезную,
Безотказную, нежелезную;
Если ты смеешься, - он говорил, - я праздную,
Если ты горюешь – я соболезную.

Говард говорит отцу: Бет не стоила мне ни пенса.
Ни одного усилия, даже танца.
Почему я прошу только сигарету, они мне уже останься?
Ослабляю галстук, они мне уже разденься?
Пап, я вырасту в мизантропа и извращенца,
Эти люди мне просто не оставляют шанса.
Кнолл осознает, что его сынок не имеет сердца,
Но уж больно циничен, чтоб из-за этого сокрушаться.

Вот когда мы бухали, плакали или грызлись –
Выделялось какое-то жизненно важное вещество.
Нам казалось, что это кризис.
На деле, кризис –
Это ни страдать, ни ссориться, ничего.

Раньше было мало ответов; теперь не стало самих вопросов.
Мониторы, турбины, кнопочки вправо-влево, вперед-назад.
Как все это заставить летать, отбросив
Смысл жизни, которому – здравствуйте, друг Иосиф, –
Ни прислать ребяток,
ни сунуть денег,
ни приказать?
Я предпочитаю сферы, где не бывает победителей; где каждый в чем-то чемпион.

Было белье в гусятах и поросятах – стали футболки с надписью F**k it all. Непонятно, что с тобой делать, ребенок восьмидесятых. В голове у тебя металл, а во рту ментол. Всех и дел, что выпить по грамотной маргарите, и под утро прийти домой и упасть без сил. И когда орут – ну какого черта, вы говорите – вот не дрогнув – Никто рожать меня не просил.

Мужчины столькие давно уже могли б
Навеки прекратить твои мытарства!
Они готовы за тебя полцарства!..
А ты влюбляешься в аквариумных рыб.

Либо совесть приучишь к пятнам,
Либо будешь ходить босой.
Очень хочется быть понятным
И при этом не быть попсой.

Каждый день - сюжет однократной пьесы…
И любую фальшь она чует кожей.
Бог следит за ней по сигналу
На мониторе -
Это называется искрой Божьей.

Я уже могу без тебя как угодно долго,
Где угодно в мире, с кем угодно новым,
Даже не ощущая все это суррогатом.

Хочется, чтобы все были рядом, но никого над душой.

Я занимаюсь рифмованным джиу-джитсу.
Я ношу мужские парфюмы, мужские майки, мужские джинсы,
И похоже, что никому со мной не ужиться,
Мне и так-то много себя самой.

Если существует на свете счастье, то это счастье
Пахнет твоими мокрыми волосами.

Если что-то важно на свете, то только твой голос важен,
И все, что не он – тупой комариный зуд…

Жутко женско и односложно:
Был так нужен,
А стал
Чужой.

Мне налили мою же память.
И тебя в нее подмешали.

Я хочу быть такой свободной,
Чтобы не оставлять следов

А мужчины нужны для того, чтобы утыкаться
Им в ключичную ямку – больше ни для чего.

Встречу – конечно, взвизгну да обниму.
Время подуспокоило нас обоих.

Хотя все, что необходимо сказать ему
До сих пор содержится
В двух
Обоймах.

Моя нежность к тебе живет от тебя отдельно,
И не думаю, что мне стоит знакомить вас.

Что меня беспокоит? На-ка вот:
Я хочу, чтобы на Рождество
Сделал Бог меня одинаковой,
Чтоб не чувствовать ничего.
Острый локоть –
В грудную мякоть:
Чтоб не ёкать
И чтоб не плакать;
Чтоб не сохнуть
И чтоб не вякать –
Чтобы охнуть
И рухнуть в слякоть.

или даже не бог, а какой-нибудь его зам
поднесет тебя к близоруким своим глазам
обнаженным камушком, мертвым шершнем
и прольет на тебя дыхание, как бальзам,
настоящий рижский густой бальзам,
и поздравит тебя с прошедшим
– с чем прошедшим?
– со всем прошедшим.

Для чего мне все эти люди, детка,
Если ни один из них все равно не ты

Уж лучше думать, что ты злодей,
Чем знать, что ты заурядный пня.
Я перестала любить людей, –
И люди стали любить меня.
Вот странно – в рваной ходи джинсе
И рявкай в трубку как на котят –
И о тебе сразу вспомнят все,
И тут же все тебя захотят.
Ты независим и горд, как слон –
Пройдет по телу приятный зуд.
Гиены верят, что ты силен –
А после горло перегрызут.

Предостереженья ты плохо кончишь - сплошь клоунада.
Я умею жить что в торнадо, что без торнадо.

От Кишинёва и до Сент-Луиса
Я ненавижу, когда целуются
Если целуются не со мной

И триединый святой спецназ
Подпевает мне, чуть фальшивя.

Опытные верочковеды знают, что у нее бывает всего три состояния: трагическое охуение, восторженное охуение и сон. Причем первое легко переходит во второе, если Верочку покормить или дать денег, – или сразу в третье, если покормить слишком обильно. Рычажок переключается также с помощью киносеанса, искрометного гэга, секса или дарения чего-нибудь нужного. Чтобы увидеть Верочку в состоянии трагического охуения, нужно просто ничего не трогать – в него она переходит автоматически, это скринсейвер.

Я умею жить что в торнадо, что без торнадо.
Не насильственной смерти бояться надо,
А насильственной жизни – оно страшнее.
Потому что счастья не заработаешь, как ни майся,
Потому что счастье – тамтам ямайца,
Счастье, не ломайся во мне,
Вздымайся,
Не унимайся,
Разве выживу в этой дьявольской тишине я…

От меня до тебя
Расстояние, равное лучшей повести
Бунина; равное речи в поиске
Формулы; равное ночи в поезде
От Пiвденного до Киевского вокзала.
Расстояние, равное главного не сказала.
Я много езжу и наедаюсь молчаньем досыта…

Лечь, лопатки впечатать в дно
И закутаться в ил, древнея.
Вот тогда станет все равно.
А со временем – все равнее.