Франко-прусская война. Франко-прусская война (причины и последствия)

В конце 60–х гг. XIX в. империя Наполеона III переживала политический кризис. Внутри страны усилилась либеральная оппозиция, требовавшая установления республики. Недовольство французского общества было вызвано авантюристической внешней политикой и огромными военными расходами правительства. Политика императора Наполеона III подвергалась постоянной резкой критике. Во Франции развился правительственный кризис – Вторая империя едва удерживала власть в стране. В этой ситуации Наполеон III и его окружение решили, что спасти положение может только победоносная война с Пруссией, которая претендовала на роль лидера в Европе. Кроме того, Наполеон III считал, что война помешает дальнейшему объединению и усилению Германии как главной соперницы Франции на европейском континенте.

Бисмарк, считавший с 1866 г. войну с Францией неизбежной, желал скорейшего начала войны и искал повод. Но при этом он хотел, чтобы Франция первая развязала войну, результатом которой должно быть усиление общенационального демократического движения за полное объединение Германии с добровольным вступлением в союз с Пруссией южных немецких государств. Предлог для обострения отношений Германии с Францией был найден Бисмарком летом 1870 г., когда возник спор из-за обладания испанской короной между императором Наполеоном III и королем Пруссии Вильгельмом I (на основе престолонаследия). При этом Бисмарк дал ложное сообщение в газеты о том, что прусский король непочтительно обошелся с французским послом. Ложное сообщение Бисмарка стало поводом к войне.

Во Франции началась антипрусская политическая истерия, в которой было много выступлений с требованием объявления войны Пруссии. При этом противников войны клеймили «предателями», «пруссаками».

В результате 19 июня 1870 г. Франция объявила Пруссии войну, несмотря на то что страна не была готова к войне: форты оборонительные не достроены, железных дорог мало, не хватало врачей и лазаретов, а мобилизация проходила очень трудно.

Пруссия была лучше подготовлена к войне: во-первых, мобилизация проходила во всех государствах Северогерманского союза, во-вторых, армия имела на вооружении знаменитые дальнобойные пушки Крупа, в-третьих, транспорт и связь работали четко, а провианта и боеприпасов имелось в достаточном количестве. Командовали своими армиями Наполеон III и Вильгельм I.

Имея хорошо вооруженную армию, Пруссия начала наступательную войну, а Франция вынуждена была обороняться. С первых же сражений французская армия терпела одно поражение за другим. Настоящая катастрофа для французской армии произошла 1–2 сентября при Седане (местечко вблизи бельгийской границы), когда она проиграла сражение, была окружена в крепости Седан. После ожесточенного обстрела этой крепости прусской артиллерией французская армия во главе с императором Наполеоном III сдалась на милость победителя. После сокрушительного поражения под Седаном Вторая французская империя перестала существовать. Прусские войска продолжали продвижение вглубь Франции, и в течение короткого времени они оккупировали весь северо-восток страны. В результате Временное правительство Франции на унизительных условиях подписало в январе 1871 г. перемирие с Пруссией. Позднее был подписан мирный договор, предусматривающий передачу Германии Эльзаса и более трети Лотарингии, а также выплату 5 млрд франков контрибуции, при этом немецкие войска получили право оставаться на севере Франции до ее полной выплаты. Национальное собрание Франции эти условия мирного договора утвердило.

НАПОЛЕОН III (Луи Наполеон Бонапарт) (1808-73), французский император в 1852-70. Племянник Наполеона I. Используя недовольство крестьян режимом Второй республики, добился своего избрания президентом (декабрь 1848); при поддержке военщины совершил 2.12.1851 государственный переворот. 2.12.1852 провозглашен императором. Придерживался политики бонапартизма. При нем Франция участвовала в Крымской войне 1853-56, в войне против Австрии в 1859, в интервенциях в Индокитай в 1858-62, в Сирию в 1860-61, Мексику в 1862-67. Во время франко-прусской войны 1870-71 сдался в 1870 со 100-тысячной армией в плен под Седаном. Низложен Сентябрьской революцией 1870.

ФРАНКО-ПРУССКАЯ ВОЙНА 1870-71, между Францией, стремившейся сохранить свою гегемонию в Европе и препятствовавшей объединению Германии, и Пруссией, выступавшей совместно с рядом других германских государств; в ходе войны пала Вторая империя во Франции и завершилось объединение Германии под главенством Пруссии. Французская армия была разгромлена. Прусские войска оккупировали значительную часть французской территории, участвовали в подавлении Парижской Коммуны 1871. Франко-прусская война завершилась грабительским в отношении Франции Франкфуртским мирным договором 1871.

ФРАНКО-ПРУССКАЯ ВОЙНА 1870-71 , война между Францией и Пруссией, в союзе с которой выступили и другие германские государства.

Предыстория

Обе стороны стремились к войне и с 1867 готовились к ней. Пруссия в 1860-х гг. вела борьбу за объединение Германии под своим руководством. В 1866, одержав победу в войне против Австрии, она заняла лидирующее положение среди государств Германского союза. В 1867 был образован Северо-Германский союз (без Австрии), объединивший германские земли к северу от Майна. Вне его оставались южногерманские государства, во время австро-прусской войны 1866 выступившие на стороне Австрии. Канцлер Северо-Германского союза О. фон Бисмарк рассчитывал теперь присоединить эти земли и завершить объединение Германии. Франция, стремившаяся сохранить свою гегемонию в континентальной Европе и боявшаяся усиления Пруссии, намеревалась этому противодействовать. К тому же Вторая империя переживала внутренний кризис, толкавший Наполеона III и его окружение к войне, в которой видели средство преодоления трудностей.

В мае 1870 между Францией и Пруссией развернулся дипломатический конфликт. Испанское правительство предложило родственнику прусского короля Вильгельма I немецкому принцу Леопольду Гогенцоллерн-Зигмаринену занять вакантный испанский престол. Это вызвало недовольство Франции. Принц Леопольд сначала ответил согласием, но затем, под влиянием Вильгельма I, не желавшего осложнений, отказался. Французское правительство, стремившееся к обострению ситуации, потребовало от Пруссии гарантий на будущее. Рассчитывая уладить конфликт, Вильгельм I вел в Эмсе переговоры с французским послом. Бисмарк, провоцируя войну, исказил текст посланного ему 13 июля 1870 из Эмса сообщения об этих переговорах, придав ему оскорбительный для французского правительства смысл. «Эмская депеша» послужила поводом к войне.

Начало войны

19 июля 1870 Франция объявила Пруссии войну. С самого начала война превратилась во франко-германскую: против Франции выступила не только Пруссия, но и связанные с нею договорами государства Северо-Германского союза, а также южногерманские государства. Французское командование во главе с Наполеоном III планировало стремительное вторжение своих войск в Германию, чтобы помешать соединению северогерманских войск с южногерманскими. Однако во Франции мобилизация прошла медленно и неорганизованно, наступление не удалось начать в намеченные сроки. Между тем южным и северным германским армиям удалось соединиться. Они были сконцентрированы на французской границе, на среднем Рейне, между Мецем и Страсбургом, и начали действовать по плану, составленному начальником прусского генерального штаба Х. К. Мольтке-Старшим. Силы сторон были не равны. Германские войска в общей сложности насчитывали ок. 1 млн. чел., французская армия - лишь 300 тыс. чел. Хотя французская армия имела ружья новейшей системы Шаспо, превосходившие по боевым качествам немецкие ружья, ими была обеспечена далеко не вся армия. Кроме того, стальные нарезные орудия прусской артиллерии по дальности стрельбы значительно превосходили французские бронзовые пушки.

4 августа 1870 германские войска начали наступление в Эльзасе, в течение трех дней разбили 4 из 8-ми корпусов французской армии и оккупировали часть Эльзаса и Лотарингии. Французская армия, вынужденная начать отступление, была разделена на две группы. Одна из них под командованием маршала Базена была отброшена к Мецу и блокирована там. Другая группа французских войск после ряда противоречивых действий, которые диктовались как военными, так и политическими соображениями ее командующего, маршала П. Мак-Магона, двинулась к Мецу. Однако германские армии преградили ей путь и оттеснили к окрестностям Седана.

Седан

1 сентября 1870 под Седаном германские войска, располагая численным превосходством, позиционными преимуществами, отличной артиллерией, нанесли мужественно сражавшейся французской армии Мак-Магона сокрушительное поражение. Наполеон III сдался в плен. Армия понесла тяжелые потери: 3 тыс. убитых, 14 тыс. раненых, 83 тыс. пленных. 2 сентября генерал Вимпфен и генерал Мольтке подписали акт о капитуляции французской армии. 3 сентября в Париже узнали о Седанской катастрофе, 4 сентября вспыхнула революция. Правительство Наполеона III было низложено, Франция провозглашена республикой. Было сформировано «Правительство национальной обороны» во главе с военным губернатором Парижа генералом Л. Трошю.

Конец войны

Однако Германия не прекратила войну, рассчитывая захватить у Франции Эльзас и Лотарингию. 2 сентября германские войска выступили из Седана и двинулись к Парижу. 19 сентября они его осадили и начали длившийся 130 дней артиллерийский обстрел французской столицы. Для руководства борьбой против оккупантов правительство Трошю создало свою делегацию в Туре. Министр внутренних дел Л. Гамбетта 9 октября вылетел туда из Парижа на воздушном шаре. Было сформировано 11 новых корпусов численностью 220 тыс. чел. Луарской армии удалось отбить у немцев Орлеан и продвинуться к Парижу, но уже через месяц Орлеан пришлось оставить. Новые части терпели поражения и под Парижем. 27 октября запертая в Меце 173-тысячная армия Базена сдалась противнику. Правительство Трошю обнаружило неспособность организовать эффективный отпор врагу и нежелание использовать развернувшееся в стране партизанское движение франтиреров (вольных стрелков). В осажденной столице, страдавшей от голода и холода, в октябре 1870 и январе 1871 вспыхивали волнения. Правительство вело с противником тайные переговоры о мире. Со своей стороны, Бисмарк, боясь вмешательства нейтральных государств, тоже стремился к окончанию войны. 28 января 1871 стороны подписали перемирие, по условиям которого германские войска получили большинство парижских фортов, много оружия и боеприпасов. Лишь восточная французская армия еще продолжала борьбу, однако в начале февраля она перешла границу с Швейцарией и была там интернирована. 26 февраля 1871 в Версале был подписан мирный договор, предусматривавший отторжение от Франции значительной части Лотарингии с крепостями Мец и Тионвиль и всего Эльзаса, за исключением города и крепости Бельфор. Франция обязывалась уплатить Германии военную контрибуцию в размере 5 млрд. франков. 10 мая между Францией и Германией был заключен Франкфуртский мирный договор 1871, подтвердивший основные условия Версальского соглашения.

Итоги и результаты войны

Франко-прусская война изменила соотношение сил в Европе. Франция была ослаблена и утратила ведущую роль. В то же время идеи реванша, восстановления национальной чести и возвращения отнятых земель толкали правящие круги к поискам союзников. Единая, быстро развивающаяся Германская империя (провозглашенная в январе 1871) стремилась стать лидером Европы и обезопасить себя сложной системой союзов, изолирующих Францию. Хотя на протяжении последующих 40 лет мир сохранялся, противоречия между Францией и Германией составляли источник постоянного напряжения в Европе, став одной из причин первой мировой войны 1914-18.

Изменения в военном искусстве

Новые технические условия войны (железные дороги, паровой флот, нарезное оружие, воздушные шары, телеграф) внесли существенные изменения в военное искусство. Стало возможным в короткие сроки формировать большие армии, сократить сроки мобилизации и развертывания войсковых соединений, повысилась их подвижность. Появление нарезного оружия обусловило возрастание силы огня, что изменило характер боя и тактические приемы. Оборонительные позиции стали оборудовать окопами. Тактика ведения боя колоннами уступила тактике рассыпного боя и стрелковых цепей.

Литература:

Шнеерсон Л. М. Франко-прусская война и Россия. Из истории русско-германских и русско-французских отношений в 1867-71 гг. Минск, 1976.

Оболенская С. В. Франко-прусская война и общественное мнение Германии и России. М., 1977.

Der Deutsch-franzosischer Krieg, 1870-1871. Berlin, 1872-1881. Bd. 1-5.

La guerre de 1870-1871. Paris, 1901-1913. V. 1-24.

Dittrich J. Bismarck, Frankreich und die spanische Thronkandidatur der Hohenzollern. Die «Kriegsschuldfrage» 1870. Munchen, 1962.

Hovard M. The Franco-Prussian war. New York, 1962.

Jaures J. La guerre franco-allemande 1870-1871. Paris, 1971.

Gall L. Bismarck: der weisse Revolutionar. Munchen, 1980.

Kolb E. Der Weg aus dem Krieg: Bismarcks Politik im Krieg und die Friedensanbahnung, 1870-1871. Munchen, 1989.

С. В. Оболенская

ФРАНЦУЗСКИЕ РЕВОЛЮЦИИ 19 ВЕКА . Уничтожив социально-экономическую основу старого порядка и расчистив пути для развития капиталистической экономики, Великая французская революция не смогла в полной мере воплотить в жизнь провозглашенные ею принципы демократического государства. Став, однако, неотъемлемой частью французской политической традиции, эти принципы на протяжении 19 в. были реализованы в ходе революций, результаты которых, в отличие от результатов Великой французской революции, сводились преимущественно к чисто политическим преобразованиям.

Июльская революция 1830

Революция 1848

Литература:

А. В. Чудинов

Июльская революция 1830

После крушения империи Наполеона и реставрации Бурбонов во Франции была установлена конституционная монархия. Хартия 1814 гарантировала основные гражданские свободы. Король делил законодательную власть с наследственной палатой пэров и выборной на основе имущественного ценза палатой депутатов. В годы правления Людовика ХVIII (1814-24) правительству, как правило, имевшему поддержку центристской партии конституционалистов («доктринеров»), удавалось более или менее успешно поддерживать статус-кво. Правую оппозицию составляли ультрароялисты, желавшие восстановления абсолютизма, левую - либералы («независимые»), требовавшие демократизации режима.

В конце царствования Людовика ХVIII и особенно при Карле X (1824-30) усилилось влияние правых на политику правительства. В августе 1829 кабинет возглавил ультрароялист князь О. Ж. А. Полиньяк. 18 марта 1830 палата депутатов голосами конституционалистов и либералов приняла обращение к монарху, потребовав отставки кабинета. 16 мая король распустил палату. Однако новые выборы (конец июня - начало июля) принесли победу оппозиции. 25 июля король подписал ордонансы о роспуске новоизбранной палаты, об отмене свободы печати и о введении еще менее демократической избирательной системы. 26-го либеральные журналисты призвали народ к сопротивлению властям. 27-го, после закрытия полицией оппозиционных газет, началось строительство баррикад по всему Парижу. Весь день 28-го шли уличные бои. 29-го повстанцы сформировали национальную гвардию под командованием Лафайета и к вечеру взяли Лувр. Депутаты и журналисты оппозиции, собравшиеся у банкира Ж. Лаффита, предложили корону герцогу Орлеанскому. 31-го он был провозглашен наместником королевства. 2-го августа Карл Х отрекся от престола в пользу своего внука. 9-го Луи Филипп Орлеанский взошел на престол, подписав обновленную Хартию.

Революция 1848

Первая половина царствования Луи Филиппа (1830-40) была отмечена устойчивым экономическим ростом и относительной политической стабильностью. Сменявшие друг друга кабинеты опирались на поддержку парламентского большинства, состоявшего из «правого центра» (бывшие «доктринеры») с Ф. П. Гизо во главе и умеренно-либерального «левого центра» Л. А. Тьера.

В палате депутатов правая оппозиция легитимистов (сторонники Бурбонов) и леволиберальная «династическая оппозиция», возглавляемая О. Барро, находились в меньшинстве. Внепарламентская же оппозиция тайных неоякобинских и коммунистических обществ (А. Барбес, Л. О. Бланки) была разгромлена полицией после организованных ими локальных восстаний и покушений на жизнь короля.

В 1840-47 консервативный курс правительства Гизо привел к сужению социальной базы режима и расширению оппозиции, объединившей в своих рядах приверженцев Тьера, Барро и республиканцев всех оттенков: «трехцветных» (поборники чисто политических реформ, сплотившиеся вокруг газеты “National”) и «красных» (сторонники социальных преобразований, группировавшиеся вокруг газеты “Reforme”). Развернутая оппозицией в 1847 кампания банкетов в поддержку реформы избирательной системы вызвала рост политической напряженности, усугублявшийся экономическим кризисом.

21 февраля 1848 власти запретили назначенные на следующий день банкет и демонстрацию оппозиции. Несмотря на то, что ее лидеры подчинились запрету, 22-го состоялась стихийная манифестация, приведшая к столкновениям народа с полицией. Ночью во многих районах Парижа были построены баррикады. Национальная гвардия поддержала повстанцев. 23-го король отправил Гизо в отставку. Восстание пошло на спад, но вскоре вспыхнуло с новой силой после вызванного случайным выстрелом столкновения солдат с манифестантами на бульваре Капуцинов, повлекшего многочисленные жертвы среди мирных жителей. В ночь на 24-е Луи Филипп поручил сформировать правительство Тьеру и Барро, согласившись назначить новые выборы и провести избирательную реформу. Но восстание продолжалось, и король отрекся от престола в пользу своего внука. После захвата повстанцами Бурбонского дворца, где заседала палата, левые депутаты сформировали «Временное правительство Французской республики», в которое вошли «трехцветные» (главы правительства А. Ламартин, Л. А. Гарнье-Пажес, Д. Ф. Араго и др.) и «красные» (А. О. Ледрю-Роллен, Ф. Флокон) республиканцы, а также социалисты Л. Блан и А. Альбер. Правительство декретировало гражданские и политические свободы, всеобщее избирательное право. По требованию социалистов и под давлением «низов» было провозглашено право на труд, созданы национальные мастерские и правительственная комиссия для рабочих («Люксембургская комиссия»).

На выборах в Учредительное собрание (23 апреля) большинство мест получили республиканцы. 9 мая было образовано новое правительство (Ламартин, Гарнье-Пажес, Араго, Ледрю-Роллен, А. Мари). 15 мая оно с трудом подавило выступление рабочих, которые, заняв Бурбонский дворец, попытались распустить собрание и передать власть революционному правительству, состоящему из Альбера, Блана, Бланки, Барбеса и др. 21 июня правительство закрыло национальные мастерские. 23-го рабочие кварталы Парижа восстали. Собрание предоставило диктаторские полномочия генералу Л. Э. Кавеньяку, сумевшему после кровопролитных уличных боев (23-26 июня) подавить восстание.

4 октября была принята Конституция, наделявшая самыми широкими полномочиями президента республики. Президентские выборы 10 декабря выиграл Луи Наполеон Бонапарт, племянник Наполеона. Он собрал 5 434 226 голосов, Кавеньяк - 1 498 000, Ледрю-Роллен - 370 000, социалист Ф. В. Распай - 36 920, Ламартин - 7 910. Президент и назначенное им правительство Барро опирались на монархистов (легитимистов, орлеанистов и бонапартистов) и находились в постоянном конфликте с республиканским большинством Учредительного собрания.

На выборах в Законодательное собрание (13 мая 1849) две трети мест получили монархисты. После разгона 13 июня демонстрации левых республиканцев, протестовавших против реакционной внешней политики президента, с Ледрю-Ролленом во главе, часть левых депутатов была предана суду, другие эмигрировали.

16 марта 1850 Законодательное собрание ввело надзор церкви над образованием, 31 мая установило ценз оседлости для избирателей, 16 июля ограничило свободу печати.

Открыто стремясь к реставрации Империи, Бонапарт осенью 1850 вступил в конфликт с Законодательным собранием, углублявшийся на протяжении всего 1851. Депутаты, расколотые на три противоборствующие и примерно равные фракции (бонапартисты, республиканцы и альянс легитимистов с орлеанистами), не смогли оказать ему эффективного сопротивления. 2 декабря 1851 Бонапарт совершил военный переворот, распустил собрание и арестовал лидеров республиканской и монархической оппозиции. Разрозненное вооруженное сопротивление в Париже и провинции было подавлено. Восстановив всеобщее избирательное право, Бонапарт юридически закрепил результаты переворота на плебисците 20 ноября 1852 (7 481 280 - «за»; 647 292 - «против»). По итогам же плебисцита 20 ноября 1852 (7 839 000 - «за»; 253 000 - «против») он был провозглашен императором Наполеоном III.

Литература:

Революции 1848-1849. М., 1952. Т. 1-2.

Парижская Коммуна 1871 г. М., 1961.

История Франции. М., 1973. Т. 2.

ФРАНЦУЗСКИЕ РЕВОЛЮЦИИ 19 ВЕКА. Уничтожив социально-экономическую основу старого порядка и расчистив пути для развития капиталистической экономики, Великая французская революция не смогла в полной мере воплотить в жизнь провозглашенные ею принципы демократического государства. Став, однако, неотъемлемой частью французской политической традиции, эти принципы на протяжении 19 в. были реализованы в ходе революций, результаты которых, в отличие от результатов Великой французской революции, сводились преимущественно к чисто политическим преобразованиям.

Июльская революция 1830

Революция 1848

Революция 1870 и Парижская Коммуна 1871

В 1860-е гг. престиж Второй империи неуклонно падал. Разорительные войны и волюнтаристская экономическая политика расстроили финансы. Парламентская оппозиция, объединившая легитимистов, орлеанистов (Тьер) и республиканцев (Ж. Фавр, Э. Пикар, Л. Гамбетта), от выборов к выборам увеличивала число своих членов в Законодательном корпусе (1857-5; 1863-35; 1869-90). В то же время все попытки лидеров коммунистического подполья (Бланки и др.) поднять народ на восстание не встретили поддержки в обществе.

Начиная Франко-прусскую войну, власти надеялись, что победа повысит популярность режима. Однако 4 сентября 1870, когда стало известно, что император с армией капитулировал под Седаном, в Париже вспыхнуло восстание. Депутаты оппозиции провозгласили республику и сформировали правительство национальной обороны (Фавр, Пикар, Гарнье-Пажес, Гамбетта и др.), которое возглавил генерал Л. Трошю.

16 сентября немцы осадили Париж. Помимо регулярной армии в обороне участвовало до 300 тыс. национальной гвардии, включавшей в себя практически всех взрослых мужчин Парижа. Пестрая по составу, храбрая, но малодисциплинированная, она была весьма восприимчива к антиправительственной пропаганде, развернутой вышедшими из подполья членами революционных обществ. 31 октября на волне возмущения, вызванного неудачной вылазкой и известием о капитуляции Меца, бланкисты попытались с помощью некоторых частей национальной гвардии захватить власть. Правительство подавило восстание и подтвердило свои полномочия, проведя плебисцит (559 000 - «за»; 62 000 - «против»). Лишения, вызванные осадой, и неудачное руководство обороной со стороны Трошю привели к росту недовольства среди населения, чем опять воспользовались бланкисты, предпринявшие 22 января 1871 еще одну попытку свергнуть правительство.

23 января было заключено перемирие с немцами. 8 февраля прошли выборы в Национальное собрание (открылось в Бордо 12-го), которое назначило главой исполнительной власти Тьера. 26-го был подписан прелиминарный мир. 1 марта Национальное собрание подтвердило низложение Наполеона III.

Париж лишь номинально признал власть Тьера. Национальная гвардия сохранила оружие и реально подчинялась только избранному ею самой Центральному комитету. 18 марта национальные гвардейцы, узнав о попытке правительственных войск вывезти пушки из Парижа, восстали и казнили двух генералов. Правительство, верные ему войска и значительная часть населения бежали в Версаль. 22-го национальная гвардия расстреляла демонстрацию, протестовавшую против захвата власти Центральным комитетом.

26 марта состоялись выборы в Парижскую Коммуну. Большинство мест получили бланкисты, прудонисты (приверженцы социалистической теории П. Ж. Прудона) и неоякобинцы. Из-за принципиальных различий в их социально-экономических воззрениях Коммуна не предпринимала сколько-нибудь значительных мер в этой области и лишь учла некоторые частные пожелания рабочих. По вопросам политики в Коммуне шла острая борьба между стремившимся к диктатуре и централизации «большинством» (бланкисты и неоякобинцы) и прудонистским «меньшинством», предпочитавшим демократическую федерацию.

2 апреля на подступах к Парижу начались боевые действия между версальцами и коммунарами. Храбрость и энтузиазм повстанцев не могли компенсировать им недостаток дисциплины, слабое военное руководство и организационное бессилие революционных властей. 21 мая версальцы вошли в город. 28-го, после недели жестоких уличных боев («кровавая неделя»), с Коммуной было покончено.

Эта вспышка гражданской войны заставила наиболее дальновидную часть правящих кругов взять курс на укрепление демократии, способной согласовывать интересы различных слоев общества.

Литература:

Революции 1848-1849. М., 1952. Т. 1-2.

Парижская Коммуна 1871 г. М., 1961.

История Франции. М., 1973. Т. 2.

Furet F. La Revolution: De Turgot a Jules Ferry. 1770-1880. Paris, 1988.

В прошлый четверг я писал вам под отдаленный гул канонады, на другой день, в пятницу, телеграмма известила нас, что это немцы брали штурмом Виссамбур - и началось исполнение плана Мольтке, который (в то время, как император французов показывал своему сыну, между завтраком и обедом, как действуют митральезы, и с чрезвычайным эффектом брал город Саарбрюкен, защищаемый одним батальоном) ринул всю громадную армию кронпринца прусского в Эльзас и разрубил французскую армию надвое. В субботу, то есть третьего дня, мой садовник пришел сказать мне, что с утра слышится чрезвычайно сильная пальба; я вышел на крыльцо, и действительно: глухие удары, раскаты, сотрясения доносились явственно; но раздавались они уже несколько более к югу, чем в четверг; я насчитывал их от тридцати до сорока в минуту. Я взял карету и поехал в Ибург - замок, находящийся на одной из самых крайних к Рейну вершин Шварцвальда: оттуда видна вся долина Эльзаса до Страсбурга. Погода была ясная, и отчетливо рисовалась линия Вогезских гор на небосклоне. Канонада прекратилась за несколько минут до моего прибытия в Ибург; но прямо против горы, по ту сторону Рейна, из-за длинного сплошного леса поднимались громадные клубы черного, белого, сизого, красного дыма: то горел целый город.. Дальше, к Вогезам, слышались еще пушечные выстрелы, но все слабее… Явно было, что французы разбиты и отступают. Страшно и горестно было видеть в этой тихой прекрасной равнине, под кротким сиянием полузакрытого солнца, этот безобразный след войны, и нельзя было не проклясть ее и безумно-преступных ее виновников. Я возвратился в Баден, и на другой день, то есть вчера, рано поутру, уже всюду в городе появилась телеграмма, возвещавшая о новой решительной победе кронпринца над Мак-Магоном, а к вечеру мы узнали, что французы потеряли 4000 пленных, 30 пушек, 6 митральез, 2 знамени и что Мак-Магон ранен! Изумлению самих немцев нет границ: все роли изменены. Они нападают, они бьют французов на собственной их земле, - бьют их не хуже австрийцев! План Мольтке развивается с поражающею быстротой и блеском: правое крыло французской армии уничтожено, она находится между двух огней, и - как при Кенигсгреце - быть может, уже сегодня король прусский и кронпринц сойдутся на поле битвы, решившей участь войны! Немцы до того изумлены, что даже патриотическая их радость как будто смущена. Этого никто не ожидал! Я с самого начала, вы знаете, был за них всей душою, ибо в одном бесповоротном падении наполеоновской системы вижу спасение цивилизации, возможность свободного развития свободных учреждений в Европе: оно было немыслимо, пока это безобразие не получило достойной кары. Но я предвидел долгую, упорную борьбу - и вдруг! Все мысли теперь направлены к Парижу: что он скажет? Разбиты - Бонапарт n"a plus raison d"être; но в теперешнее время можно ожидать даже такое невероятное событие, как спокойствие Парижа при известии о поражениях французской армии. Я все это время, как вы легко можете себе представить, весьма прилежно читал и французские и немецкие газеты - и, положа руку на сердце, должен сказать, что между ними нет никакого сравнения. Такого фанфаронства, таких клевет, такого крайнего незнания противника, такого невежества, наконец, как во французских газетах, я и вообразить себе не мог. Не говоря уже о журналах вроде «Фигаро» или презреннейшей. «Liberté», вполне достойной своего основателя, Э. де Жирардена, но даже в таких дельных газетах, как, например, «Temps», попадаются известия вроде того, что прусские унтер-офицеры идут за шеренгами солдат с железными прутьями в руках, чтобы подгонять их в бой, и т. п. Невежество доходит до того, что «Journal officiel», орган правительства (!), пресерьезно рассказывает, что между Францией и Пфальцем (Palatinat) протекает Рейн , и одним лишь совершенным незнанием противника можно объяснить уверенность французов, что Южная Германия останется нейтральной, несмотря на явно высказанное желание присвоить Рейнскую провинцию с историческими городами Кёльном, Аахеном, Триром, то есть едва ли не самый дорогой для немецкого сердца край немецкой земли! Тот же «Journal officiel» уверял на днях, что цель войны со стороны Франции - возвращение немцам их свободы!! И это говорится в то время, когда вся Германия из конца в конец поднялась на исконного врага! Об уверенности в несомненности победы, в превосходстве митральез, шасспо и толковать нечего; все французские журналы убеждены, что стоит только французам сойтись с пруссаками - и «rrrran!» все будет покончено мигом. Но не могу удержаться, чтоб не цитировать вам одну из прелестнейших фанфаронад: в одном журнале (чуть ли не в «Soir») один корреспондент, описывая настроение французских солдат, восклицает: «Ils sont si assurés de vaincre, qu"ils ont comme une peur modeste de leur triomphe inévitable!» (то есть они так уверены в победе, что ими овладевает как бы некий скромный страх перед собственным неизбежным триумфом!). Фраза эта, хотя не может сравниться с классической шекспировской фразой принца Петра Бонапарта насчет парижан, сопутствовавших гроб убитого им Нуара: «C"est une curiosité malsaine, que je blame» (это - болезненное, неуместное любопытство, которое я осуждаю), однако, имеет свое достоинство. И какие изречения, какие «mots» приводят эти журналы, приписывая их разным высокопоставленным лицам - императору Наполеону, между прочим! «Gaulois», например, сообщает, что, когда беззащитный Саарбрюкен был зажжен со всех четырех концов, император обратился к своему сыну с вопросом: «Es-tu tatigué, mon enfant?» Ведь это значит наконец потерять даже чувство стыдливости!

Хорош тоже анекдот о дипломатическом attache, который, в присутствии императрицы Евгении, объявил, что не желает победы над Пруссией. Как так? - Да так же; представьте, как будет неприятно жить на бульваре Унтер-Мунтер-Биршукрут или велеть кучеру ехать в улицу Нихкапут-клопс-мопсфурт! А ведь это будет неизбежно, так как мы даем нашим улицам названия наших побед! На основании донесений, быть может, этого самого attache, Франция рассчитывала на нейтралитет Южной Германии.

Говоря без шуток: я искренно люблю и уважаю французский народ, признаю его великую и славную роль в прошедшем, не сомневаюсь в его будущем значении; многие из моих лучших друзей, самые мне близкие люди - французы; и потому подозревать меня в преднамеренной и несправедливой враждебности к их родине вы, конечно, не станете. Но едва ли не настал и их черед получить такой же урок, какой получили пруссаки под Иеной, австрийцы под Садовой и - зачем таить правду - и мы под Севастополем. Дай-то бог, чтоб они так же умели воспользоваться им, извлечь сладкий плод из горького корня! Пора, давно пора им оглянуться на самих себя, внутрь страны, увидеть свои язвы и стараться уврачевать их; пора положить конец той безнравственной системе, которая царит у них вот уже скоро двадцать лет! Без сильного внешнего потрясения такие «оглядки» невозможны; без глубокой скорби и боли они не бывают. Но настоящий патриотизм не имеет ничего общего с заносчивой, чванливой гордыней, которая ведет только к самообольщению, к невежеству, к ошибкам непоправимым. Французам нужен урок… потому что они еще многому должны научиться. Русские солдаты, умиравшие тысячами в развалинах Севастополя, не погибли даром; пускай же не погибнут даром и те бесчисленные жертвы, которых потребует настоящая война: иначе она была бы точно бессмысленна и безобразна.

Что касается собственно до нашего положения в Бадене, то опасность неприятельского вторжения теперь устранена; жизненные припасы даже подешевели против прежнего, несмотря на уверения французских газет, что мы здесь умираем с голоду.

Удар за ударом. Вчера только я вам писал о победе кронпринца над Мак-Магоном, а сегодня пришло известие, что и центр главной французской армии разбит, что она отступает к Мецу, Париж объявлен в осадном положении, Палата созвана к 11-му числу - и французы всюду бегут, бросают оружие! Неужели их Иена точно наступила? Не во гнев будь сказано графу Л. Н. Толстому, который уверяет, что во время войны адъютант что-то лепечет генералу, генерал что-то мямлит солдатам - и сражение как-то и где-то проигрывается или выигрывается, - а план генерала Мольтке приводится в исполнение с истинно математической точностью, как план какого-нибудь отличного шахматного игрока, например, Андерсена (тоже пруссака), который, замечу кстати, выиграл здесь матч против самых сильных шахматных игроков в самый день первой прусской борьбы под Виссамбуром. А в это время император Наполеон тешил, «a la Louis Quatorze», и себя, и сынка своего - представлением военного зрелища. Но Наполеон - не Людовик XIV: тот в течение многих лет сносил неудачи, и преданность к нему его подданных не поколебалась; Наполеон не переживет двух недель решительного поражения. Отсутствие талантов со стороны французских генералов выказывается все более и более; и кто такие эти Лебеф, Фроссар, Базен, Фальи, окружающие императора французов? Придворные генералы - des généraux de cour - тоже a la Louis Quatorze. Единственный дельный между ними, Мак-Магон, словно был пожертвован. Я очень рад, что во время проезда моего через Берлин, в самый день объявления Францией войны (15 июля) я имел случай обедать за table d"hôte"oм прямо напротив генерала Мольтке. Лицо его врезалось в память. Он сидел молча и не спеша поглядывал кругом. С своим белокурым париком, с гладко выбритой бородой (он усов не носит) он казался профессором; но что за спокойствие, и сила, и ум в каждой черте, какой проницательный взгляд голубых и светлых глаз! Да, ум и знание, с присоединением твердой воли - цари на сей земле! «Звезда» Наполеона ему изменяет: против него не бездарный идиот, Гиулай, как в Италии в 1859 году.

Что происходит в Париже? Журналы вам уже, вероятно, сообщили сведения о начавшихся там волнениях… Но что будет дальше, когда истина все более и более будет разоблачаться перед глазами французов? Безнравственное правительство кончило тем, что привело чужестранцев в пределы родины; разоривши страну, разорило армию и, нанесши глубокие раны благосостоянию, свободе, достоинству Франции, наносит теперь чуть не смертельный удар ее самолюбию! Неужели это правительство может еще уцелеть? Неужели оно не будет сметено бурей?

А все эти низкие люди - эти Оливье, «au coeur léger», эти Жирардены, Кассаньяки, эти сенаторы - в какой прах будут они обращены? Но стоит ли на них останавливаться!

Немцы не бахвалы и не фанфароны, но и у них голова пошла кругом от всей этой небывальщины. Здесь сегодня распространился слух, что - Страсбург сдался!! Разумеется, это вздор; но ведь время чудес настало, и почему же и этому не поверить? Взял же третьего дня вечером баденский отряд целых тысячу французов в плен - без выстрела. Деморализация началась между ними, а ведь это та же холера.

В конце прошлой недели, ночью, без особенно сильного ветра, повалился самый старый, самый громадный дуб известной Лихтенталевской аллеи. Оказалось, что вся сердцевина его сгнила, и он держался только корою. Когда я поутру пошел смотреть его, перед ним стояло двое немецких работников. Вот, сказал один из них, смеясь, другому, - вот оно, французское государство: «Da ist es, das Französisch Reich!» И действительно, судя по тому, что доходит до нас из Парижа и из Франции, можно подумать, что колосс этот держался одной наружностью и готов завалиться. Плоды двадцатилетнего царствования оказались наконец. Вам известно, что в мгновенье, когда я пишу, наступило нечто вроде роздыха, то есть не происходит сражения, зато немецкая армия быстро двигается вперед (по последним сведениям, она заняла Нанси), а французская столь же быстро отступает. Но сражение страшное, решительное сражение неизбежно; обе стороны одинаково его желают, жаждут, и, быть может, уже завтра выпадет роковой жребий. Особенно Франция, взбешенная, возмущенная, оскорбленная до последних нервов своего народного самолюбия, настоятельно требует схватки с пруссаками - требует «une revanche», и едва ли не этому яростному желанию «отыграться» следует приписать тот факт, что правительство еще держится и что ожиданная многими революция не вспыхнула в Париже. «Некогда заниматься политикой - нужно спасать отечество» - вот общая всем мысль. Но что французы опьянели жаждой мести, крови, что каждый из них словно голову потерял, - это несомненно. Не говорю уже о сценах в Палате депутатов, на парижских улицах; но сегодня пришла весть, что все немцы изгоняются (за исключением, конечно, австрийцев) из пределов Франции! Подобного варварского нарушения международного права Европа не видала со времени первого Наполеона, велевшего арестовать всех англичан, находившихся на материке. Но та мера коснулась, в сущности, только нескольких отдельных личностей; на этот раз разорение грозит тысячам трудолюбивых и честных семейств, поселившихся во Франции в убеждении, что их приняло в свои недра государство цивилизованное. Что, если Германии вздумается отплатить тем же: французов, поселившихся в Германии, не меньше, чем немцев, живущих во Франции, и обладают они чуть ли не более значительными капиталами. Куда это нас поведет наконец? Уж и без того справедливое негодование немцев возбуждается призывом звероподобных тюркосов на европейскую войну, их жестоким обращением с пленными, ранеными, с врачами, наконец, с сестрами милосердия; а тут еще г-н Поль де Кассаньяк, достойное исчадье своего отца, объявляет, что не хочет давать денег женевскому международному комитету, потому-де что он будет также заботиться о прусских раненых и что это «карикатурное сентиментальничание» - «une sentimentalité grotesque»; хорошо еще, что немцы, имеющие теперь на руках несколько тысяч французских раненых, не придерживаются принципов этого любимца тюильрийского двора, личного друга императора Наполеона, который называет его своим сыном и говорит ему «ты». До чего дошла прыть французов, вы можете судить по следующему. Вчера «Liberté» приводила с похвалою статью некоторого Марка Фурнье в «Paris-Journal». Он требует истребления всех пруссаков и восклицает: «Nous allons donc connaitre enfin les voluptés du massacre! Que le sang des Prussiens coule en torrents, en cataractes, avec la divine furie du déluge! Que l"infame qui ose seulement prononcer le mot de paix, soit aussitôt fusillé comme un chien et jeté a l"égout!» И рядом с этими неслыханными безобразиями и неистовствами - полнейшая неурядица, растерянность, отсутствие всякого административного таланта, не говоря уже о других! Военный министр (маршал Лебеф), уверявший, что все готово , дававший в том свое честное слово, оказался просто младенцем. Эмиль Оливье исчез, выметенный вон, как негодный сор, вместе с своим министерством, той самой Палатой, которая ползала перед ним; и кем же он заменен? Графом Паликао, человеком до того запятнанной репутации, что другая Палата, еще более преданная правительству, чем нынешняя, отказала ему в дотации, находя, что он уже и так достаточно нагрел руки в Китае! (Он, как известно, командовал французской экспедицией 1860 года.) Нельзя сомневаться в том, что при громадных средствах французского народа, при патриотическом энтузиазме, им овладевшем, при мужестве французской армии, конец борьбы еще не близок - да и предсказать с совершенной достоверностью нельзя, каков будет исход этого колоссального столкновения двух рас; но шансы пока на стороне немцев. Они выказали такое обилие разнородных талантов, такую строгую правильность и ясность замысла, такую силу и точность исполнения; численное превосходство их так велико, превосходство материальных средств так очевидно, что вопрос кажется решенным заранее. Но «le dieu de batailles», как выражаются французы, изменчив, и недаром же они сыны и внуки победителей при Иене, Аустерлице, Ваграме! Поживем - увидим. Но уже теперь нельзя не сознаться, что, например, прокламация короля Вильгельма при вступлении во Францию резко отличается благородной гуманностью, простотой и достоинством тона от всех документов, достигающих до нас из противного лагеря; то же можно сказать о прусских бюллетенях, о сообщениях немецких корреспондентов: здесь - трезвая и честная правда; там - какая-то то яростная, то плаксивая фальшь. Этого во всяком случае история не забудет.

Однако довольно. Как только что произойдет замечательное - напишу вам. Здесь все тихо: первые раненые и больные появились сегодня в нашем госпитале.

Не буду вам говорить на сей раз о сражениях под Meцом, о движении кронпринца на Париж и т. д. Газеты вам и без меня натолковали об этом довольно… Я намерен обратить ваше внимание на психологический факт, который, на моей, по крайней мере, памяти, в таких размерах еще не представлялся, а именно о жажде самообольщения, о каком-то опьянении сознательной лжи, о решительном нежелании правды, которые овладели Парижем и Францией в последнее время. Одним раздражением глубоко уязвленного самолюбия объяснить этого нельзя: подобная «трусость» - другого слова нет - трусость взглянуть, как говорится, черту в глаза, - указывает в одно и то же время и на ахиллесову пятку в самом характере народа и служит одним из многочисленных симптомов того нравственного уровня, до которого унизило Францию двадцатилетнее правление второй империи. «Вот уже две недели, как вы лжете и обманываете народ!» - воскликнул с трибуны честный Гамбетта, и голос его тотчас был заглушен воплями большинства, и Гранье де Кассаньяк заставил малодушного президента прекратить заседание. Французы не хотят знать правду: кстати ж, им под руку подвернулся человек (граф Паллкао), который в деле лганья, спокойного, немногословного и невозмутимого, заткнул за пояс всех Мюнхгаузенов и Хлестаковых. Шекспир заставляет принца Генриха сказать Фальстафу, что ничего не может быть противнее старца-шута; но старец-лгун едва ли еще не хуже; а этот старец - Паликао - не может рта разинуть без того, чтоб не солгать. Базэн с главной французской армией заперт в Меце; ему грозят голод, плен, чума…- «Помилуйтe, наша армия в превосходнейшем положении, и Базэн вот-вот соединится с Мак-Магоном». - «Но у вас известий от него нет?» - «Тсс! молчите! нам нужно совершенное беззмолвие, чтоб исполнить удивительнейший военный план, и если б я сказал, что я знаю, Париж бы тотчас сделал иллюминацию!» - «Да скажите, что вы знаете!» - «Ничего я не скажу, а весь кирасирский корпус Бисмарка истреблен!» - «Но бисмаркских кирасиров нет вовсе, и кирасиров вообще не было в сражении!» - «О! я вижу, вы дурной патриот», и т. д. и т. д. И французское общество притворяется, что верит всем этим сказкам. Неужели так должен поступать великий народ, так встречать удары рока? Без самохвальства мы можем сказать: во время Крымской кампании русское общество поступало иначе. Энтузиазм, готовность всем жертвовать - конечно, прекрасные качества; но уменье спокойно сознать беду и сознаться в ней - качество едва ли не высшее. В нем большее ручательство успеха. Неужели достойны «великого народа» - de la grande nation - эти безобразные преследования отдельных, ничем неповинных, но заподозренных личностей? В одном департаменте дошли до того, что убили француза и сожгли его труп потому только, что толпе показалось, что он заступается за Пруссию. «А! мы не можем сладить с немецкими солдатами, так давай бить немецких портных, кучеров, рабочих! Давай клеветать, лгать, что попало, как попало, лишь бы горячо выходило!» Но вот уж поневоле приходится спросить вместе с Фигаро: «Qui trompe-t-on ici?» Сама себя раба бьет, коли нечисто жнет. Французы закрывают глаза, зажимают уши, кричат как дети, а пруссаки уже в Эпернэ, и генерал-губернатор Трошю, единственный дельный, честный и трезвый человек во всей администрации, готовит Париж к выдержанию осады, которая не нынче - завтра начнется…

Я и прежде замечал, что французы менее всего интересуются истиной - c"est le cadet de leurs soucis. В литературе, например, в художестве они очень ценят остроумие, воображение, вкус, изобретательность - особенно остроумие. Но есть ли во всем этом правда? Ба! было бы занятно. Ни один из их писателей не решился сказать им в лицо полной, беззаветной правды, как, например, у нас Гоголь, у англичан Теккерей; именно им как французам, а не как людям вообще. Те редкие сочинения, в которых авторы пытались указать своим согражданам на их коренные недостатки, игнорируются публикой, как, например, «Революция» Э. Кине, и в более скромной сфере - последний роман Флобера. С этим нежеланием знать правду у себя дома соединяется еще большее нежелание, лень узнать, что происходит у других, у соседей. Это неинтересно для француза, да и что может быть интересного у чужих? И притом кому же неизвестно, что французы - «самый ученый, самый передовой народ в свете, представитель цивилизации и сражается за идеи»? В обыкновенное мирное время все это сходило с рук; но при теперешних грозных обстоятельствах это самомнение, это незнание, этот страх перед истиной, это отвращение к ней - страшными ударами обрушились на самих французов… Но что они еще не отрезвились - доказывают все выше приведенные мною факты. Не отделались они от лжи, и хотя уже не поют Марсельезы (!) под знаменами императора Наполеона (можно ли вообразить большее кощунство), но до выздоровления им далеко… Они еще только начинают сознавать свою болезнь - и через какие еще опыты, тяжелые и горькие, должны они будут пройти!

Кстати: «СПб. ведомости» (в 214-м No) приводят письмо корреспондента «Биржевых ведомостей», в котором рассказывается о том, будто в Бадене кричат: смерть французам - и что вследствие этого наши барыни заговорили по-русски. Г-н корреспондент достоин быть французским хроникером: в его заявлении нет ни слова правды. Здесь живущие французские семейства пользуются совершенным уважением со стороны властей и народонаселения: их свобода ничем не стеснена; и в большой общей зале, где сходятся все здешние дамы для заготовления всевозможных бандажей, бинтов, фуфаек и т. д., назначаемых раненым и больным, гораздо больше в ходу французский язык, чем немецкий. Быть может, г. корреспондент имел в виду сделать искусный намек здесь живущим русским дамам; но, увы! могу его заверить, что они продолжают пренебрегать русским языком - и патриотический его порыв остался втуне.

На днях я ездил в Раштатт с целью посетить тамошних французских раненых и пленных. Уход за ними очень хорош - и все они жалуются на своих генералов. Между ними был старый араб (тюркос), настоящий горилла; сморщенный, черный, худой, он сидел на своей постели и поглядывал кругом тупо и дико, как зверь; по словам его товарищей, он и по-французски не понимает. Нужно было очень «стране, идущей во главе прогресса», притащить в Раштатт этого сына африканских степей!

Бомбардирование Страсбурга все продолжается; даже при закрытых окнах проникают до меня мерные глухие сотрясения… Ежечасно ожидается здесь известие о битве между кронпринцем и Мак-Магоном. Если французы и ее проиграют, то диктатура Трошю почти неизбежна. Повторяю опять: поживем - увидим!

Вы желаете, чтоб я сообщил вам впечатления, произведенные на немецкое общество громадными событиями, совершившимися в начале этого памятного месяца, - насколько эти впечатления подпали моему наблюдению. Не стану говорить о взрывах национальной гордости, патриотической радости, празднествах и т. п. Вы уже знаете это все из газет. Постараюсь вкратце и с должным беспристрастием изложить вам воззрения немцев - во-первых, на перемену правительства во Франции, а во-вторых, на вопрос о «войне и мире».

Начну с того, что возобновление республики во Франции, появление этой, для многих еще столь обаятельной, правительственной формы не возбудило в Германии и тени того сочувствия, которым некогда была встречена республика 1848 года. Немцы весьма скоро поняли, что после седанской катастрофы империя стала, на первых порах, невозможна, и что, кроме республики, ее пока нечем было заменить. Они не верят (может быть, они ошибаются), чтобы республика имела глубокие корни во французском народонаселении, и не рассчитывают на долгое ее существование; вообще они вовсе не рассматривают ее безотносительно - an und für sich, - a только с точки зрения ее влияния на заключение мира, мира выгодного и продолжительного - «dauerhaft, nicht faul», который составляет теперь их idée fixe. Именно с этой точки зрения появление республики их даже смутило: она заменила определенную правительственную единицу, с которой можно было вести переговоры, чем-то безличным и шатким, не могущим представить надлежащих гарантий. Это самое и заставляет их желать энергического продолжения войны и скорейшего взятия Парижа, с падением которого, по их понятию, немедленно и положительно окажется, чего именно нужно Франции. При замечательном, можно сказать небывалом, единодушии, которое овладело всеми ими, -надеяться остановить эти растущие, набегающие волны, ожидать, что победитель остановится или даже вернется, - назад, есть, говоря без обиняков, ребячество; один Виктоp Гюго мог возыметь эту мысль - да и то, я полагаю, он только ухватился за предлог произвести обычное словоизвержение. Сам король Вильгельм не властен иначе повернуть это дело: те волны несут и его. Но, решившись довести расчет с Францией (Abrechnung mit Frankreich) до конца, немцы готовы объяснить, вам причины, почему они должны это сделать.

Всему на свете есть двоякие причины, явные и тайные, справедливые и несправедливые (явные большей частью несправедливы), и двоякие оправдания: добросовестные и недобросовестные. Я слишком давно живу с немцами и слишком с ними сблизился, чтоб они, в беседах со мною, прибегали к оправданиям недобросовестным - по крайней мере, они не настаивают на них. Требуя от Франции Эльзас и немецкую Лотарингию (Эльзас во всяком случае), они скоро покидают аргумент расы, происхождения этих провинций, так как этот аргумент побивается другим, сильнейшим, а именно - явным и несомненным нежеланием этих самых провинций присоединиться к прежней родине. Но они утверждают, что им нужно непременно и навсегда обеспечить себя от возможности нападений и вторжений со стороны Франции и что другого обеспечения они не видят, как только присоединение левого берега Рейна до Вогезских гор. Предложение разрушить все крепости, находящиеся в Эльзасе и Лотарингии, обезоружение Франции, низведенной на двухсоттысячную армию, им кажется недостаточным; угроза вечной вражды, вечной жажды мести, которую они возбудят в сердцах своих соседей, на них не действует. «Все равно, - говорят они, - французы и так никогда не простят нам своих поражений; лучше же мы предупредим их и, как это представил рисунок «Кладдерадатча», обрежем когти врагу, которого все-таки примирить с собой не можем». Действительно, бесправное, дерзко-легкомысленное объявление войны Францией в июле месяце как бы служит подтверждением доводов, приводимых немцами. Впрочем, они не скрывают от самих себя великих затруднений, сопряженных с аннектированием двух враждебных провинций, но надеются, что время, терпение и умение помогут им и тут, как помогли в Великом герцогстве Познанском, в прирейнских и саксонских областях, в самом Ганновере и даже во Франкфурте.

У нас принято с пеной у рта кричать против этого немецкого захвата; но, как справедливо замечает газета «Тайме», неужели можно одну секунду сомневаться в том, что какой-либо народ на месте немцев, в теперешнем их положении, поступил бы иначе? Притом не надо воображать, что мысль вернуть Эльзас явилась у них только вследствие их изумительно неожиданных побед; эта мысль засела в голову каждого немца немедленно по объявлении войны: они возымели ее даже тогда, когда ожидали долгой, упорной защитительной борьбы в собственных границах. 15-го июля, в Берлине, я своими ушами слышал их говорящих в этом смысле. «Мы ничего не пожалеем, - объявляли они, - отдадим всю свою кровь, все свое золото, но Эльзас будет наш». - «А если вас разобьют?» - спросил я. «Если нас убьют французы, - отвечали мне, - пусть они с нашего трупа возьмут рейнские провинции». Игра завязалась отчаянная; ставка была несомненно определена с каждой стороны: вспомните объявление Жирардена, которому рукоплескала вся Франция, что нужно прикладами отбросить немцев за Рейн… Игра проиграна одним игроком; что удивительного, что другой игрок берет его ставку?

Так, скажете вы, это логика; но где справедливость?

Я полагаю, что немцы поступают необдуманно и что расчет их неверен. Во всяком случае, они уже сделали большую ошибку тем, что наполовину разрушили Страсбург и тем окончательно восстановили против себя все народонаселение Эльзаса. Я полагаю, что можно найти такую форму мира, которая, надолго обеспечив спокойствие Германии, не поведет к унижению Франции и не будет заключать в себе зародыша новых, еще более ужасных войн. И можно ли предполагать, что после страшного опыта, которому она подверглась, Франция снова захочет испытать свои силы? Кто из французов, в глубине души своей, не отказался теперь навек от Бельгии, от рейнских провинций? Было бы достойно немцев - немцев-победителей - также отказаться от Лотарингии и Эльзаса. Кроме вещественных гарантий, на которые они имеют полное право, они могли бы удовлетвориться гордым сознанием, что, по выражению Гарибальди, их рукою было низвергнуто в прах безнравственное безобразие бонапартизма.

Но отказывается в эту минуту в Германии от Эльзаса и Лотарингии только крайняя демократическая партия; прочтите речь, произнесенную ее главным представителем, И. Якоби, из Кенигсберга, этим непоколебимым, грандиозным доктринером, которого не напрасно сравнивают с Катоном Утическим. Партия эта числительно слаба - и едва начинает распространяться между работниками, без которых никакая демократия немыслима. Притом не туда направлены теперь все стремления Германии: объединение немецкой расы и упрочение этого объединения - вот ее лозунг. Она исполняет теперь сознательно то, что у других народов совершилось гораздо ранее и почти бессознательно; кто может ее обвинять в этом? И не лучше ли принять и внести в наличную книгу истории этот факт - столь же непреложный и неотвратимый, как всякое физиологическое, геологическое явление?

А бедная, растерзанная, растерянная Франция, что с нею будет? Ни одна страна не находилась в более отчаянном положении. Нет никакого сомнения, что она напрягает все силы свои для смертельной борьбы, и письма, полученные мною из Парижа, свидетельствуют о непреклонной решимости защищаться до конца, как Страсбург. Будущее Франции зависит теперь от парижан. «Нам надо будет перевоспитать себя, - пишет нам один из них, - мы заражены империей до мозга костей; мы отстали, мы упали, мы погрязли в невежестве и самомнении… но это перевоспитание впереди: теперь мы должны спасти себя, мы должны действительно окреститься в той кровавой купели, о которой только болтал Наполеон; и мы это сделаем». Скажу не обинуясь, что мои симпатии к немцам не мешают мне желать их неудачи под Парижем; и это желание не есть измена тем симпатиям: для них же самих лучше, если они Парижа не возьмут. Не взяв Парижа, они не подвергнутся соблазну сделать ту попытку реставрации императорского режима, о которой уже толкуют некоторые ультраусердные и патриотические газеты; они не испортят лучшего дела своих рук, они не нанесут Франции самой кровавой обиды, которую когда-либо претерпевал побежденный народ… Это будет еще хуже отнятия провинций! «Ватерлоо можно еще простить, - справедливо заметил кто-то, - но Седан никогда!» Проклятый - le maudit - в устах французского солдата нет другого имени Наполеону; и могло ли оно быть иначе? Не говорю уже о том, что народу, так глубоко, так безжалостно пораженному, необходимо, по законам психологии, выбрать «козлище очищения»; а что на этот раз «козлище» не невинное существо, в том, я полагаю, не сомневаются даже «Московские ведомости».

Но, повторяю, роль меча еще не кончена… он один разрубит гордиев узел.

А я все-таки скажу: хоть и нельзя желать полной победы немцев, но самая эта победа нам должна служить уроком; она является торжеством большего знания, большего искусства, сильнейшей цивилизации: наглядно, с несомненной, поразительной ясностью показано нам, что доставляет победу.

Сегодня мне невольно приходили в голову начальные стихи гетевской поэмы «Герман и Доротея». Так же, как и в том городе, народонаселение Бадена отправилось на большую дорогу смотреть «печальное шествие злополучных, из родины изгнанных людей» - то есть семнадцатитысячного страсбургского гарнизона, которому пока назначено местопребывание в Раштатте. (Замечу кстати, что «героическая» защита Страсбурга далеко не оправдала эпитета, заранее данного ей французами; не говоря уже о Севастополе, она не может идти в сравнение даже с защитою Антверпена в 1832 году, которая продолжалась тоже около месяца, но где генерал Шассе сдался только после взятия штурмом форта св. Лаврентия, командовавшего всем городом; впрочем, ни один друг человечества не будет жалеть о том, что генерал Урих избег ненужного кровопролития, не дождавшись штурма. Говорят, у него не было больше пороха.) Длинная колонна пленных, которых пешком привели из Страсбурга, сегодня только в пять часов приблизилась к Раштатту, хотя ожидали ее к двенадцати часам; она являла самую разнообразную и живописную смесь мундиров: тут были и пехотинцы двадцати различных полков, и кирасиры, и артиллеристы, и жандармы, и зуавы, и тюркосы - остатки мак-магоновской армии. Солдаты шли бодро и даже весело - и не казались изнуренными, хотя многие были босы; почти каждый из них держал в руке шомпол или палку с нанизанными овощами и плодами, картофелем, яблоками, морковью, кочанами капусты, тюркосы скалили зубы и озирались, как дети; офицеры шли молча, отдельными кучками, с опущенными глазами, со скрещенными на груди руками: они одни, казалось, чувствовали всю горечь своего положения. Комендант Раштатта выехал со всеми своими адъютантами на встречу пленных и шел впереди колонны; несколько французских штаб-офицеров также ехало верхом - все сохранили свои шпаги. Десятитысячная публика, стоявшая по обеим сторонам дороги, вела себя очень прилично - с полным уважением к несчастию побежденных; не было слышно ни одного клика, ни одного слова, оскорбительного для их самолюбия. Одна старая крестьянка засмеялась было при виде одного действительно карикатурного тюркоса; но ее тотчас осадил работник в блузе, промолвив: «Alles zu seiner Zeit; heute lacht man nicht». (Все в свое время; сегодня не смеются.) Это не мешает всем немцам чувствовать великую радость при мысли о бесповоротном (как они полагают) возвращении древнегерманского города в лоно объединенной родины; притом они хорошо знают, что падение Страсбурга ускорит падение Парижа, давая им возможность отправить всю осадную артиллерию по железной дороге, ставшей совершенно свободною после сдачи Туля.

Удары не перестают падать, один за одним, на несчастную Францию. Я на днях имел продолжительные разговоры с одним французом, только что возвратившимся из Дижона, куда он ездил с целью попытаться попасть в будущее Учредительное собрание. Выборы в это собрание были отсрочены, как известно, на неопределенное время, под влиянием телеграммы Фавра, отправленной после его разговора с Бисмарком, и последовавшей затем прокламации Кремьё. Вот что говорил мне француз, вернувшийся из Дижона: «У нас теперь нет собрания, нет правительства, нет армии - а есть только ярость и решимость отчаянно драться до конца. Умеренные люди молчат - и должны молчать; действовать могут только одни крайние, беззаветные, безумно-страстные; и, прибавил он, ce sont peut-être les plus fous qui sont maintenant les plus sages: ils nous sauveront peut-être (самые безумные - быть может, самые рассудительные: они спасут нас). Если Париж в состоянии продержаться три, четыре месяца; если французы выкажут только часть того несокрушимого темперамента, который в конце концов доставил испанцам победу над Наполеоном; если во всех департаментах учредятся гверильясы, если самое падение Парижа нас не смутит - дело может быть еще выиграно. Надо заставить пруссаков бороться с призраком, с пустотою, с совершенным отсутствием всякого правительства - il faut faire le vide devant eux… С кем они заключат мир, когда уже теперь они не видят перед собою ни одного ответственного, гарантированного лица? Не за Наполеона же взяться в самом деле? А между тем их громадная армия будет таять, как воск; да они же не могут оставаться так долго вне Германии, вдали от своих жилищ, семейств… Вооруженная нация способна только на короткие походы, а наши средства неистощимы».

Вот какими речами старался мой знакомый хотя несколько заглушить свою патриотическую скорбь… Нельзя не согласиться, что в них есть значительная доля истины. А между тем тот же самый француз нисколько не скрывал от себя всех темных сторон того самого положения, которое возбуждало его надежды; особенно сокрушало его совершенное исчезновение дисциплины во французской армии, на которое намекал уже Трошю в известной своей брошюре… Империя превратила солдат в преторианцев, а преторианская дисциплина нам известна из истории.

Все зависит, без сомнения, от того, как поведет себя Париж; лучше Страсбурга, должно надеяться.

Вы желаете, чтоб я сообщил вам впечатления, произведенные на немецкое общество громадными событиями, совершившимися в начале этого памятного месяца,-- насколько эти впечатления подпали моему наблюдению. Не стану говорить о взрывах национальной гордости, патриотической радости, празднествах и т. п. Вы уже знаете это всё из газет. Постараюсь вкратце и с должным беспристрастием изложить вам воззрения немцев -- во-первых, на перемену правительства во Франции, а во-вторых, на вопрос о "войне и мире".

Начну с того, что возобновление республики во Франции, появление этой, для многих еще столь обаятельной, правительственной формы не возбудило в Германии и тени того сочувствия, которым некогда была встречена республика 1848 года. Немцы весьма скоро поняли, что после седанской катастрофы империя стала, на первых порах, невозможна, и что, кроме республики, ее пока нечем было заменить. Они не верят (может быть, они ошибаются), чтобы республика имела глубокие корни во французском народонаселении, и не рассчитывают на долгое ее существование; вообще они вовсе не рассматривают ее безотносительно -- an und fur sich,-- a только с точки зрения ее влияния на заключение мира, мира выгодного и продолжительного -- "dauerhaft, nicht faul", который составляет теперь их idee fixe. Именно с этой точки зрения появление республики их даже смутило: она заменила определенную правительственную единицу, с которой можно было вести переговоры, чем-то безличным и шатким, не могущим представить надлежащих гарантий. Это самое и заставляет их желать энергического продолжения войны и скорейшего взятия Парижа, с падением которого, по их понятию, немедленно и положительно окажется, чего именно нужно Франции. При замечательном, можно сказать небывалом, единодушии, которое овладело всеми ими,-- надеяться остановить эти растущие, набегающие волны, ожидать, что победитель остановится или даже вернется назад,-- есть, говоря без обиняков, ребячество; один Виктор Гюго мог возыметь эту мысль -- да и то, я полагаю, он только ухватился за предлог произвести обычное словоизвержение. Сам король Вильгельм не властен иначе повернуть это дело: те волны несут и его. Но, решившись довести расчет с Францией (Abreclmung mit Frankreich) до конца, немцы готовы объяснить вам причины, почему они должны это сделать.

Всему на свете есть двоякие причины, явные и тайные, справедливые и несправедливые (явные большей частью несправедливы), и двоякие оправдания: добросовестные и недобросовестные. Я слишком давно живу с немцами и слишком с ними сблизился, чтоб они, в беседах со мною, прибегали к оправданиям недобросовестным -- по крайней мере они не настаивают на них. Требуя от Франции Эльзас и немецкую Лотарингию (Эльзас во всяком случае), они скоро покидают аргумент расы, происхождения этих провинций, так как этот аргумент побивается другим, сильнейшим, а именно -- явным и несомненным нежеланием этих самых провинций присоединиться к прежней родине. Но они утверждают, что им нужно непременно и навсегда обеспечить себя от возможности нападений и вторжений со стороны Франции и что другого обеспечения они не видят, как только присоединение левого берега Рейна до Вогезских гор. Предложение разрушить все крепости, находящиеся в Эльзасе и Лотарингии, обезоружение Франции, низведенной на двухсоттысячную армию, им кажется недостаточным; угроза вечной вражды, вечной жажды мести, которую они возбудят в сердцах своих соседей, на них не действует. "Всё равно,-- говорят они,-- французы и так никогда не простят нам своих поражений; лучше же мы предупредим их и, как это представил рисунок "Кладдерадатча", обрежем когти врагу, которого все-таки примирить с собой не можем". Действительно, бесправное, дерзко-легкомысленное объявление войны Францией в июле месяце как бы служит подтверждением доводов, приводимых немцами. Впрочем, они не скрывают от самих себя великих затруднений, сопряженных с аннектированием двух враждебных провинций, но надеются, что время, терпение и умение помогут им и тут, как помогли в Великом герцогстве Познанском, в прирейнских и саксонских областях, в самом Ганновере и даже во Франкфурте.

У нас принято с пеной у рта кричать против этого немецкого захвата; но, как справедливо замечает газета "Таймс", неужели можно одну секунду сомневаться в том, что какой-либо народ на месте немцев, в теперешнем их положении, поступил бы иначе? Притом не надо воображать, что мысль вернуть Эльзас явилась у них только вследствие их изумительно неожиданных побед; эта мысль засела в голову каждого немца немедленно по объявлении войны: они возымели ее даже тогда, когда ожидали долгой, упорной защитительной борьбы в собственных границах. 15-го июля, в Берлине, я своими ушами слышал их говорящих в этом смысле. "Мы ничего не пожалеем,-- объявляли они,-- отдадим всю свою кровь, всё свое золото, но Эльзас будет наш".-- "А если вас разобьют?" -- спросил я. "Если нас убьют французы,-- отвечали мне,-- пусть они с нашего трупа возьмут рейнские провинции". Игра завязалась отчаянная; ставка была несомненно определена с каждой сторонни вспомните объявление Жирардена, которому рукоплескала вся Франция, что нужно прикладами отбросить немцев за Рейн... Игра проиграна одним игроком; что удивительного, что другой игрок берет его ставку?

Так, скажете вы, это логика; но где справедливость?

Я полагаю, что немцы поступают необдуманно и что расчет их неверен. Во всяком случае, они уже сделали большую ошибку тем, что наполовину разрушили Страсбург и тем окончательно восстановили против себя всё народонаселение Эльзаса. Я полагаю, что можно найти такую форму мира, которая, надолго обеспечив спокойствие Германии, не поведет к унижению Франции и не будет заключать в себе зародыша новых, еще более ужасных войн. И можно ли предполагать, что после страшного опыта, которому она подверглась, Франция снова захочет испытать свои силы? Кто из французов, в глубине души своей, не отказался теперь навек от Бельгии, от рейнских провинций? Было бы достойно немцев -- немцев-победителей -- также отказаться от Лотарингии и Эльзаса. Кроме вещественных гарантий, на которые они имеют полное право, они могли бы удовлетвориться гордым сознанием, что, по выражению Гарибальди, их рукою было низвергнуто в прах безнравственное безобразие бонапартизма.

Но отказывается в эту минуту в Германии от Эльзаса и Лотарингии только крайняя демократическая партия; прочтите речь, произнесенную ее главным представителем, И. Якоби, из Кенигсберга, этим непоколебимым, грандиозным доктринером, которого не напрасно сравнивают с Катоном Утическим. Партия эта числительно слаба -- и едва начинает распространяться между работниками, без которых никакая демократия немыслима. Притом не туда направлены теперь все стремления Германии: объединение немецкой расы и упрочение этого объединения -- вот ее лозунг. Она исполняет теперь сознательно то, что у других народов совершилось гораздо ранее и почти бессознательно; кто может ее обвинять в этом? И не лучше ли принять и внести в наличную книгу истории этот факт -- столь же непреложный и неотвратимый, как всякое физиологическое, геологическое явление?

А бедная, растерзанная, растерянная Франция, что с нею будет? Ни одна страна не находилась в более отчаянном положении. Нет никакого сомнения, что она напрягает все силы свои для смертельной борьбы, и письма, полученные мною из Парижа, свидетельствуют о непреклонной решимости защищаться до конца, как Страсбург. Будущее Франции зависит теперь от парижан. "Нам надо будет перевоспитать себя,-- пишет нам один из них,-- мы заражены империей до мозга костей; мы отстали, мы упали, мы погрязли в невежестве и самомнении... но это перевоспитание впереди: теперь мы должны спасти себя, мы должны действительно окреститься в той кровавой купели, о которой только болтал Наполеон; и мы это сделаем". Скажу не обинуясь, что мои симпатии к немцам не мешают мне желать их неудачи под Парижем; и это желание не есть измена тем симпатиям: для них же самих лучше, если они Парижа не возьмут. Не взяв Парижа, они не подвергнутся соблазну сделать ту попытку реставрации императорского режима, о которой уже толкуют некоторые ультраусердные и патриотические газеты; они не испортят лучшего дела своих рук, они не нанесут Франции самой кровавой обиды, которую когда-либо претерпевал побежденный народ... Это будет еще хуже отнятия провинций! "Ватерлоо можно еще простить,-- справедливо заметил кто-то,-- но Седан никогда!" Проклятый -- le maudit -- в устах французского солдата нет другого имени Наполеону; и могло ли оно быть иначе? Не говорю уже о том, что народу, так глубоко, так безжалостно пораженному, необходимо, по законам психологии, выбрать "козлище очищения"; а что на этот раз "козлище" не невинное существо, в том, я полагаю, не сомневаются даже "Московские ведомости".

* Баден-Баден — популярный курорт в южной Германии (входил в Великое герцогство Баденское), с которым Тургенев был связан с 1862 по 1871 год. В 1870 году Тургенев прибыл в Баден-Баден вскоре после начала франко-прусской войны и прожил там до конца октября того же года. См .: Schwirtz G. Baden im Leben und Schaffen Turgenev. — I. S. Turgenev und Deutschland, Materielen und Uatersuchungen, v. 1. Deutsche Akademie dec Wissenschaften zu Berlin, 1965, S. 247—270.

Наполеон III .

В прошлый четверг* я писал вам под отдаленный гул канонады, на другой день, в пятницу, телеграмма известила нас, что это немцы брали штурмом Виссамбур** — и началось исполнение плана Мольтке***, который (в то время, как император французов показывал своему сыну, между завтраком и обедом, как действуют митральезы, и с чрезвычайным эффектом брал город Саарбрюкен, защищаемый одним батальоном) ринул всю громадную армию кронпринца прусского в Эльзас и разрубил французскую армию надвое.

*В прошлый четверг... — 4 августа н. ст. 1870 г. В этот день германская армия, перейдя границу, начала боевые действия. Письмо, о котором говорит Тургенев, неизвестно .

** Виссамбур — Вейсенбург, город в Эльзасе, который был атакован немцами 4 августа 1870 г. Французы потеряли много убитыми, ранеными, пленными и отступили. После этой неудачи Наполеон III сложил с себя верховное командование, подчинив основные войска маршалам Мак-Магону и Базену .

*** ...началось исполнение плана Мольтке... — План начальника прусского генерального штаба Хельмут фон Мольтке Старшего (1800—1891) сводился к тому, чтобы, вторгнувшись во Францию между Мецом и Страсбургом, отбросить французские войска к северу, изолировать их от остальной Франции и захватить Париж. Во время франко-прусской войны Мольтке был, фактически, главнокомандующим немецкими вооруженными силами; по окончании войны он получил фельдмаршальский жезл .

В субботу, то есть третьего дня, мой садовник пришел сказать мне, что с утра слышится чрезвычайно сильная пальба; я вышел на крыльцо, и действительно: глухие удары, раскаты, сотрясения доносились явственно; но раздавались они уже несколько более к югу, чем в четверг; я насчитывал их от тридцати до сорока в минуту. Я взял карету и поехал в Ибург — замок, находящийся на одной из самых крайних к Рейну вершин Шварцвальда: оттуда видна вся долина Эльзаса до Страсбурга.

Замок Ибург.

Погода была ясная, и отчетливо рисовалась линия Вогезских гор на небосклоне. Канонада прекратилась за несколько минут до моего прибытия в Ибург; но прямо против горы, по ту сторону Рейна, из-за длинного сплошного леса поднимались громадные клубы черного, белого, сизого, красного дыма: то горел целый город. Дальше, к Вогезам, слышались еще пушечные выстрелы, но всё слабее... Явно было, что французы разбиты и отступают. Страшно и горестно было видеть в этой тихой прекрасной равнине, под кротким сиянием полузакрытого солнца, этот безобразный след войны, и нельзя было не проклясть ее и безумно-преступных ее виновников. Я возвратился в Баден, и на другой день, то есть вчера, рано поутру, уже всюду в городе появилась телеграмма, возвещавшая о новой решительной победе кронпринца над Мак-Магоном, а к вечеру мы узнали, что французы потеряли 4000 пленных, 30 пушек, 6 митральез, 2 знамени и что Мак-Магон ранен!

Район боевых действий у Вейсенбурга в 1870 г.

* ...армию кронпринца прусского... — Фридрих Вильгельм Карл (1831 - 1888), наследный принц и будущий император Германии Фридрих III (с 1888 г.), во время франко-прусской войны командовал III армией, действовавшей в Эльзасе. Упоминание, что кронпринц «разрубил французскую армию надвое», связано с тем, что после первых неудач Рейнская армия была разделена на две группы под командованием Мак-Магона и Базена.

**...победе кронпринца над Мак-Магоном ~ Мак-Магон ранен! — Мари Эдмон Патрик Мак-Магон, герцог Маджентский (1808—1893), бонапартистский генерал и реакционный политический деятель; в начале франко-прусской войны командовал Эльзасской, а затем Шалонской армией; 2 сентября 1870 г. сдался вместе с Наполеоном III под Седаном. В письме Тургенева речь идет о сражении при Фрешвиллере (Верте) 6 августа 1870 г., когда, несмотря на мужественное сопротивление французских солдат, корпус Мак-Магона был разбит. Сведения о ранении Мак-Магона в этом сражении были неверными. В дальнейшем он командовал Шалонской армией при Седане .

Патрис де Мак-Магон, фото 1970 год .

Изумлению самих немцев нет границ: все роли изменены*. Они нападают, они бьют французов на собственной их земле, — бьют их не хуже австрийцев! План Мольтке развивается с поражающею быстротой и блеском: правое крыло французской армии уничтожено, она находится между двух огней, и — как при Кенигсгреце** — быть может, уже сегодня король прусский и кронпринц сойдутся на поле битвы, решившей, участь войны!

* Изумлению самих немцев нет границ... — Для большинства немцев (не военных), а также для Тургенева поражение французских войск в самом начале войны было неожиданностью. «...На первых порах — в успехах французского оружия сомневаться невозможно», — писал Тургенев М. А. Милютиной 20 июля (1 августа) 1870 г. Позднее, в письме к Анненкову от 3 (15) сентября 1870 г., Тургенев признавался, что «не предвидел <...> что Наполеон даст себя взять, как в мышеловке. Не ожидал также, чтобы вся армия Мак-Магона так постыдно погибла; я полагал, что она, по крайней мере, в Бельгию уйдет».

** ...как при Кенигсгреце... — Во время австро-прусской войны (1866 г.), 3 июля, при Садовой, близ города Кенигсгреца (ныне Градец Кралов в Чехословакии) австрийская армия была разбита, после того как армия кронпринца подоспела на поле битвы .

Немцы до того изумлены, что даже патриотическая их радость как будто смущена. Этого никто не ожидал! Я с самого начала, вы знаете, был за них всей душою, ибо в одном бесповоротном падении наполеоновской системы вижу спасение цивилизации, возможность свободного развития свободных учреждений в Европе: оно было немыслимо, пока это безобразие не получило достойной кары. Но я предвидел долгую, упорную борьбу — и вдруг! Все мысли теперь направлены к Парижу: что он скажет? Разбиты - Бонапарт n’a plus raison d’être /совсем не нужны/. Но в теперешнее время можно ожидать даже такое невероятное событие, как спокойствие Парижа при известии о поражениях французской армии. Я всё это время, как вы легко можете себе представить, весьма прилежно читал и французские и немецкие газеты — и, положа руку на сердце, должен сказать, что между ними нет никакого сравнения. Такого фанфаронства, таких клевет, такого крайнего незнания противника, такого невежества, наконец, как во французских газетах, я и вообразить себе не мог. Не говоря уже о журналах вроде «Фигаро» или презреннейшей «Liberté», вполне достойной своего основателя, Э. де Жирардена*, но даже в таких дельных газетах, как, например, «Temps», попадаются известия вроде того, что прусские унтер-офицеры идут за шеренгами солдат с железными прутьями в руках, чтобы подгонять их в бой, и т. п.

* Не говоря уже о журналах вроде «Фигаро» или презреннейшей «Liberté» ~ Э. де Жирардена, но даже в таких дельных газетах, как, например, «Temps»... — «Фигаро» («Le Figaro») — французская консервативная газета (выходила в 1826 - 1833 гг. и с 1854 г.), связанная с правительством Второй империи. «La Liberté» — вечерняя газета, в 1866 - 1872 гг. принадлежала Эмилю де Жирардену. «Temps» — газета, выходившая в 1861—1943 гг., орган крупной французской буржуазии. Газета била в оппозиции режиму Второй империи и выступала против войны с Пруссией. Эмиль де Жирарден (1806—1881) — французский журналист, драматург, буржуазный республиканец, после государственного переворота 2 декабря 1851 г. ставший бонапартистом. Тургенев, отрицательно относясь к Жирардену, писал 6 (18) сентября 1871 г. А. А. Фету, что «презирал только трех людей: Жирардена, Булгарина и издателя „Моск<овских> ведомостей“», т. е. Каткова .

Невежество доходит до того, что «Journal officiel», орган правительства (!), пресерьезно рассказывает, что между Францией и Пфальцем (Palatinat) протекает Рейн*.

*...между Францией и Пфальцем (Palatinat) протекает Рейн... — Пфальц, который часто называли латинским термином Палатинат (от Palatinum, т. е. принадлежащий княжескому или императорскому двору), расположен по обе стороны Рейна .

И одним лишь совершенным незнанием противника можно объяснить уверенность французов, что Южная Германия останется нейтральной*, несмотря на явно высказанное желание присвоить Рейнскую провинцию с историческими городами Кёльном, Аахеном, Триром, то есть едва ли не самый дорогой для немецкого сердца край немецкой земли! Тот же «Journal officiel» уверял на днях, что цель войны со стороны Франции - возвращение немцам их свободы!! И это говорится в то время, когда вся Германия из конца в конец поднялась на исконного врага! Об уверенности в несомненности победы, в превосходстве митральез, шасспо́ (нарезное ружье, изобретенное в 1866 г Антуаном Шасспо (1833 - 1905)) и толковать нечего; все французские журналы убеждены, что стоит только французам сойтись с пруссаками — и «rrrran!» всё будет покончено мигом.

Карл Рёхлинг. Атака инфантерии , 1870 г.

* ...уверенность французов, что Южная Германия останется нейтральной... -Уверенность французского правительства в нейтральности южно-германских государств (т. е. Баварии, Бадена, Вюртемберга и Гессена) была ошибочной, т. к. эти государства уже были связаны тайными оборонительными и наступательными соглашениями с созданным в 1867 г. Северогерманским союзом .

Но не могу удержаться, чтоб не цитировать вам одну из прелестнейших фанфаронад: в одном журнале (чуть ли не в «Soir») один корреспондент, описывая настроение французских солдат, восклицает: «Ils sont si assurés de vaincre, qu’ils ont comme une peur modeste de leur triomphe inévitable!» (то есть они так уверены в победе, что ими овладевает как бы некий скромный страх перед собственным неизбежным триумфом!). Фраза эта, хотя не может сравниться с классической шекспировской фразой принца Петра Бонапарта насчет парижан*, сопутствовавших гроб убитого им Нуара: «C’est une curiosité malsaine, que je blâme» (это — болезненное, неуместное любопытство, которое я осуждаю), однако, имеет свое достоинство. И какие изречения, какие «mots» приводят эти журналы, приписывая их разным высокопоставленным лицам — императору Наполеону, между прочим! «Gaulois», например, сообщает, что когда беззащитный Саарбрюкен был зажжен со всех четырех концов, император обратился к своему сыну с вопросом: «Es-tu fatigué, mon enfant?» («Ты не устал, мой мальчик?»). Ведь это значит, наконец, потерять даже чувство стыдливости!

* ...фразой принца Петра Бонапарта насчет парижан, сопутствовавших гроб убитого им Нуара... — Принц Пьер Наполеон Бонапарт, двоюродный брат Наполеона III, поместил в корсиканской газете «L’Avenir de la Corse» оскорбительное для республиканцев Корсики письмо. В ответе газета назвала Пьера Бонапарта ренегатом. Газета левых республиканцев «Marseillaise», редактируемая Анри Рошфором (1830—1913), перепечатала эту полемику, за что принц вызвал Рошфора на дуэль. В свою очередь один из сотрудников газеты Рошфора — Паскаль Груссе, корсиканец по происхождению, счел себя оскорбленным и послал принцу вызов. Когда секунданты Груссе, журналисты Ульрик де Фонвиль и Виктор Нуар, 10 января 1870 г. явились, чтобы передать вызов принцу, он застрелил двадцатидвухлетнего Виктора Нуара. Похороны последнего (12 января 1870 г.) превратились в крупнейшую в истории Второй империи антимонархическую демонстрацию. По поводу этой демонстрации и произнес Пьер Бонапарт фразу, которая произвела (как и всё дело Нуара) такое впечатление на Тургенева, что он несколько раз приводит ее в своих письмах (напр., в письмах от 21 марта (2 апреля) 1870 г. к А. А. Фету и Н. В. Ханыкову).

Франц Ксавер Винтерхальтер. Портрет императрицы Евгении .

Хорош тоже анекдот о дипломатическом attaché, который, в присутствии императрицы Евгении*, объявил, что не желает победы над Пруссией. Как так? — Да так же; представьте, как будет неприятно жить на бульваре Унтер-Мунтер-Биршукрут или велеть кучеру ехать в улицу Нихкапут-клопс-мопсфурт! А ведь это будет неизбежно, так как мы даем нашим улицам названия наших побед! На основании донесений, быть может, этого самого attaché, Франция рассчитывала на нейтралитет Южной Германии.

* ...в присутствии императрицы Евгении... — Евгения Монтихо (Eugénie Montijo), урожденная графиня Тэба (1826 - 1920), жена Наполеона III и императрица Франции с 1853 по 1870 г. Вокруг нее группировались наиболее ярые сторонники войны с Германией. После начала войны и отъезда Наполеона III к армии императрица Евгения, чрезвычайно непопулярная в народе, была назначена регентом Франции .

*...урок, какой получили пруссаки под Иеной... — и ~ мы под Севастополем. — Под Иеной Наполеон I 14 октября 1806 г. наголову разбил прусско-саксонскую армию, и в тот же день маршал Даву разгромил пруссаков под Ауэрштедтом (близ Иены). О битве при Садовой см. примеч. к с. 310. Тургенев имеет в виду реформы, проведенные в России после смерти Николая I и поражения (несмотря на героическую оборону Севастополя) в Крымской войне .

Дай-то бог, чтоб они так же умели воспользоваться им, извлечь сладкий плод из горького корня! Пора, давно пора им оглянуться на самих себя, внутрь страны, увидеть свои язвы и стараться уврачевать их; пора положить конец той безнравственной системе, которая царит у них вот уже скоро двадцать лет! Без сильного внешнего потрясения такие «оглядки» невозможны; без глубокой скорби и боли они не бывают. Но настоящий патриотизм не имеет ничего общего с заносчивой, чванливой гордыней, которая ведет только к самообольщению, к невежеству, к ошибкам непоправимым. Французам нужен урок... потому что они еще многому должны научиться. Русские солдаты, умиравшие тысячами в развалинах Севастополя, не погибли даром; пускай же не погибнут даром и те бесчисленные жертвы, которых потребует настоящая война: иначе она была бы точно бессмысленна и безобразна.