Цитаты фаулз. Цитаты джона фаулза

Джон Фаулз
Волхв (цитаты)

* * *
И ребята, и учителя тяготились жизнью на острове. Он был для них чем-то вроде исправительного поселения, куда они угодили по доверчивости и где надо работать, работать, работать. Я-то ждал, что нравы тут будут гораздо мягче, чем в английских школах; оказалось - наоборот. Самое смешное, - считалось, что именно эта неукоснительная дисциплина, кротовья неспособность оглянуться вокруг и делает школу типично английской.

* * *
А остров был все-таки прекрасен. К Рождеству погода установилась ветреная, холодная. Таранные океаны антверпенской лазури ревели на галечном школьном пляже. На горы полуострова лег снег, и сверкающие белые вершины, словно сошедшие с гравюр Хокусая, с севера и запада нависали над рассерженным морем. В холмах стало еще пустыннее, еще тише. Я отправлялся гулять, чтобы развеять скуку, но постепенно втягивался в поиски все новых и новых мест, где можно побыть одному. В конце концов совершенство природы начало тревожить меня. Мне здесь не было места, я не знал, как к ней подступиться, как существовать внутри нее. Я горожанин и не умею пускать корни. Я выпал из своей эпохи, но прошлое меня не принимало. Подобно Скирону 20, я обитал между небом и землей.

* * *
Оставалась еще поэзия. Я взялся за стихи об острове, о Греции - вроде бы глубокие по содержанию и виртуозные по исполнению. Начал грезить о литературном признании. Часами сидел, уставясь в стену и предвкушая хвалебные рецензии, письма маститых товарищей по перу, восхищение публики, мировую известность. Гораздо позже я прочел мудрые слова Эмили Дикинсон: «Стихам читатель не нужен»; быть поэтом - все, печатать стихи - ничто. Вымученный, изнеженный лирический герой вытеснил из меня живую личность. Школа превратилась в помеху номер один - среди этой мелочной тщеты разве отшлифуешь строку как следует?
Но в одно несчастное мартовское воскресенье пелена спала с моих глаз. Я увидел свои греческие стихи со стороны: ученические вирши, без мелодии, без композиции, банальности, неумело задрапированные обильной риторикой. В ужасе я перечитывал написанное раньше - в Оксфорде, в Восточной Англии. И эти не лучше; еще хуже, пожалуй. Правда обрушилась на меня лавиной. Поэт из тебя никакой.
В безутешном своем прозрении я клял эволюцию, сведшую в одной душе предельную тонкость чувств с предельной бездарностью. В моей душе, вопящей, словно заяц в силках. Я положил стихи перед собой, брал по листику, медлил над ним, а потом рвал в клочки, пока не заныли пальцы.
Затем я ушел в холмы, несмотря на сильный холод и начинавшийся дождь. Мир наконец объявил мне войну. Петушиться бессмысленно, я потерпел фиаско по всем пунктам. До сих пор беды подпитывали меня; из пустой породы мучений я извлекал крупицы пользы. В минуты отчаяния стихи были для меня запасным выходом, спасательным кругом, смыслом бытия. И вот круг топором пошел на дно, а я остался в воде без поддержки. Мне было так жалко себя, что я с трудом сдерживал слезы. Лицо окаменело гримасой акротерия22. Я гулял много часов, и это был настоящий ад.
Одни зависят от людей, не понимая этого; другие сознательно ставят людей в зависимость от себя. Первые - винтики, шестеренки, вторые - механики, шоферы. Но вырванного из ряда отделяет от небытия лишь возможность воплотить собственную независимость. Не cogito, но scribo, pingo ergo sum 23. День за днем небытие заполняло меня; не знакомое одиночество человека, у которого нет ни друзей, ни любимой, а именно небытие, духовная робинзонада, почти осязаемая, как раковая опухоль или туберкулезная каверна.
Не прошло и недели, как она действительно стала осязаемой: проснувшись, я обнаружил две язвочки.

* * *
Письмо я не отправил, но снова и снова, ночь за ночью, думал о самоубийстве. Похоже, вся наша семья мечена гибельным клеймом: сначала дядья, которых я не успел увидеть - первый сгинул на Ипре, второй - при Пашенделе; потом родители. Жестокая, бессмысленная смерть, проигрыш вчистую. Алисон в лучшем положении; она ненавидит жизнь, а я сам себя ненавижу. Я ничего не создал, я принадлежу небытию, neant; наверно, единственное, на что я еще способен, - это покончить с собой. Признаюсь, мечтал я и о том, что моя смерть станет упреком, брошенным в лицо всем, кто когда-либо меня знал. Она оправдает цинизм, обелит одинокую самовлюбленность; останется в людской памяти финальным, мрачным триумфом.
За день до конца семестра я обрел почву под ногами. Понял, что нужно делать. У школьного привратника была старая двустволка - как-то он предлагал одолжить ее мне, чтобы поохотиться в холмах. Заглянув к нему, я напомнил об этом предложении. Он пришел в восторг и набил мой карман патронами; сосны кишели пролетными перепелами.
Пробравшись по оврагу на школьных задворках, я перевалил низкую седловину и углубился в лес. Вокруг сгущался полумрак. На севере, за проливом, купался в лучах солнца золотой полуостров. Воздух был тепел, прозрачен, небо светилось сочно-синим. Далеко позади, на холме, звенели колокольчики стада - его гнали в деревню, на ночлег. Я не останавливался. Так ищут укромное местечко, чтобы облегчиться; нужно было ненадежнее спрятаться от чужих глаз. Наконец я облюбовал каменистую впадину.
Зарядил ружье и сел, прислонившись к сосне. Сквозь палую хвою у подножья пробивались соцветия гиацинтов. Я повернул ружье и посмотрел в ствол, в черный нуль погибели. Прикинул наклон головы. Приставив ствол к правому глазу, повернулся так, чтобы мглистая молния выстрела вмазалась в мозг и вышибла затылок. Потянулся к собачке - пока еще проба, репетиция, - нет, неудобно. При наклоне голова может в решающий момент сдвинуться с нужного места, и все пойдет прахом, поэтому я нашарил сухую ветку - такую, чтоб пролезла меж спусковым крючком и дужкой. Вынул патрон, вставил палку, подошвами уперся в нее - правый ствол в дюйме от глаза. Щелкнул курок. Легко. Я снова зарядил ружье.
Сзади, с холмов, донесся девичий голос. Должно быть, погоняя коз, она разливалась во все горло, без какой бы то ни было мелодии, с турецко-мусульманскими переливами. Звук шел словно из многих мест сразу; казалось, поет не человек, а пространство. Похожий голос, а может, и этот самый, я как-то уже слышал с холма за школой. Он заполнил классную комнату, ребята захихикали. Но теперь он звучал волшебно, изливаясь, из средоточия такой боли, такого одиночества, что мои боль и одиночество сразу стали пошлостью и бредом. Я сидел с ружьем на коленях, не в силах пошевелиться, а голос все плыл и плыл сквозь вечер. Не знаю, скоро ли она замолчала, но небо успело потемнеть, море поблекло и стало перламутрово-серым. Все еще яркий закат окрашивал в розовый цвет высокие облачные ленты над горами. Море и суша удерживали свет, словно он, подобно теплу, не иссякает с уходом источника излучения. А голос затихал, удаляясь к деревне; наконец замер.
Я снова поднял ружье и направил дуло в лицо. Концы палки торчали в разные стороны, ожидая, когда я надавлю на них ступнями. Ни ветерка. За много миль отсюда загудел афинский пароход, направляющийся к острову. Но меня уже окружал колокол пустоты. Смерть подошла вплотную.
Я не двигался. Я ждал. Зарево, бледно-желтое, потом бледно-зеленое, потом прозрачно-синее, как цветное стекло, сияло над горами на западе. Я ждал, я ждал, я слышал, как пароход загудел ближе, я ждал, чтобы властная тьма согнула и выпрямила мои колени; и не дождался. Я все время чувствовал, что за мной наблюдают, что я не один, что меня используют, что подобный акт можно совершить лишь экспромтом, не раздумывая - и с чистым сердцем. Ибо вместе с прохладой весенней ночи в меня все глубже проникала мысль, что движим я вовсе не сердцем, а вкусом, что превращаю собственную смерть в сенсацию, в символ, в теорему. Я хотел не просто погибнуть, но погибнуть, как Меркуцио26. Умереть, чтобы помнили; а истинную смерть, истинное самоубийство необходимо постигает забвение. А еще - голос; свет; небо.
Темнело, афинский пароход завыл совсем рядом, а я сидел и курил, отложив ружье в сторону. Теперь я знал, чего я стою. Я понимал, что отныне и навсегда заслуживаю лишь презрения. Я был и остался глубоко несчастным; но не был и никогда не стану настоящим; как сказал бы экзистенциалист, равным себе. Нет, я не наложу на себя руки, буду жить, пусть опустошенный, пусть увечный.
Я поднял ружье и наугад выстрелил вверх. Содрогнулся от грохота. Эхо, треск падающих сучьев. И обвал тишины.
- Подстрелили кого-нибудь? - спросил старый привратник.
- Всего одна попытка, - ответил я. - Промазал.

* * *
Через несколько лет, в Пьяченце, я увидел габбью - черную железную клетку, подвешенную на высокой колокольне; некогда преступники умирали там от голода и разлагались на глазах горожан. Глядя на нее, я вспомнил ту зиму в Греции и габбью, которую смастерил для себя из света, одиночества, самообмана. Стихи и смерть, внешне противоположные, означали одно: попытку к бегству. К концу того проклятого семестра моя душа превратилась о пленника, и былые надежды корчили ей; рожи сквозь кованую решетку.
Но я разыскал в Афинах клинику, куда меня направил деревенский врач. Анализ по Кану подтвердил диагноз доктора Пэтэреску. Десятидневный курс влетел в круглую сумму; большая часть лекарств была ввезена о Грецию нелегально или украдена, и мне приходилось оплачивать труды целой шайки жуликов. Угодливый молодой врач с американским дипломом уверял, что мне нечего волноваться: прогноз превосходный. После пасхальных каникул на острове меня дожидалась открытка от Алисон. Изо рта аляповатого кенгуру на картинке выходил пузырь с надписью «Не забываю тебя». Мой день рождения (двадцать шесть лет) как раз пришелся на праздники, я справил его в Афинах. Открытка была из Амстердама. На обороте пусто, лишь подпись: «АЛИСОН». Я бросил ее в корзину для бумаг. Но вечером вытащил.
Скоро должно было выясниться, вступит ли болезнь во вторичную стадию. Чтобы скрасить тяготы ожидания, я прочесывал остров вдоль и поперек. Каждый день плавал, гулял. Становилось все жарче, после обеда, в самый зной, учеников отправляли на тихий час. А я уходил в сосны, спеша перевалить водораздел н очутиться в южной части острова, подальше от школы и деревни. Тут не было ни души; три домика, спрятавшихся в одной из бухточек, часовенки, затерянные в зелени сосняка и посещаемые только в дни святых-покропителей, и неприметная вилла, на которой никто не жил. А вокруг - горделивая тишь, потаенность чистого холста, предчувствие легенды. Казалось, граница света и тени поделила остров надвое; и расписание уроков, позволявшее уходить надолго лишь по воскресеньям или с утра пораньше (занятия начинались в половине восьмого), бесило, как короткий поводок.
Я не думал о будущем. Я был уверен, что лечение не поможет, что бы ни говорил врач. Линия судьбы просматривалась ясно: под уклон, на самое дно.
И тут начались чудеса.

_______________________

20 Персонаж цикла мифов о Тесее, разбойник, живущий на краю высокой прибрежной скалы.

22 Статуя или барельеф на фронтоне здания.

23 Мыслю… пишу, рисую - следовательно, существую (лат.).

26 Персонаж трагедии Уильяма Шекспира «Ромео и Джульетта». Далее многочисленные шекспировские аллюзии в тексте Фаулза не комментируются.

Здравствуйте, дорогие мои ценители и любители цитат и афоризмов!

Сегодня я открываю новую рубрику « «. Честь быть первым досталась известному английскому писателю Джону Фаулзу .

Читайте и наслаждайтесь только лучшими цитатами и афоризмами Джона Фаулза.

Если вы не в состоянии съесть больше одного яблока в день, что за прок жить в саду, где ветки ломятся от плодов, вид которых вам уже осточертел? Пожалуй, яблоки показались бы слаще, если бы вам выдавали только по штуке в неделю. ««

Они не разговаривали. Да в том и не было нужды, потому что они держались за руки. «Любовница французского лейтенанта «

Даже ваше собственное прошлое не представляется вам чем-то совершенно реальным - вы наряжаете его, стараетесь отбелить или очернить, вы его редактируете, кое-как латаете… словом, превращаете в художественный вымысел и убираете на полку - это ваша книга, ваша романизированная автобиография. Мы все бежим от реальной реальности. «Любовница французского лейтенанта «

Жизнь - исправная машина, думать иначе - ересь, однако крест свой приходится нести, и никуда от этого не уйдешь. «Любовница французского лейтенанта «

Главная часть [любви] — это искренность, выстраданное доверие сердца к сердцу… Ибо люди, которые подарили друг другу любовь, не имеют права лгать. «Волхв»

Я — его безумие. Годы напролет он искал, во что бы воплотить свое безумие. И нашел меня. «Коллекционер»

Подчас любовь — это просто твоя способность любить, а не заслуга того, кого любишь. «Волхв»

Бедность заставляет человека гордиться своими достоинствами (и иметь их, чтобы было чем гордиться), видеть ценность каких-то иных, чем деньги, вещей. «Коллекционер»

Если испытываешь по-настоящему глубокое чувство, не стыдись его проявлять. «Коллекционер»

Одни мужчины утешаются тем, что есть женщины менее привлекательные, чем их жены; других преследует мысль, что есть женщины более привлекательные. «Любовница французского лейтенанта «

Мужчины привыкли к тому, что женщины, как товары на полках, терпеливо ждут своего покупателя, а мужчины заходят в лавку, рассматривают их, вертят в руках и выбирают, что больше приглянулось - пожалуй, эту… или вон ту? «Любовница французского лейтенанта «

Девушка, которая чувствует, что в ней нуждаются, уже на четверть влюблена. «Любовница французского лейтенанта «

Мужчине важно, чтобы ему беспрекословно повиновались, а женщина должна уметь превратить беспрекословное послушание в орудие собственной конечной победы. «Любовница французского лейтенанта «

Секс - это ведь просто. Взаимопонимание достигается сразу. Либо оба хотят отправиться вместе в постель, либо один не хочет. Но любовь… «Коллекционер»

Одиночество либо ожесточает, либо учит независимости. «Любовница французского лейтенанта «

Живи всерьез. Не ходи на дурацкие фильмы, даже если тебе этого очень хочется; не читай дешевку в газетах и журналах; не слушай чепухи, звучащей по радио или по телеку, не трать жизнь на разговоры ни о чем. Пусть жизнь твоя не будет бесполезной. «Коллекционер»

Вымирают не только редкие виды животных, но и редкие виды чувств.

Когда ты меня любишь (не "занимаешься со мной любовью", а "любишь"!), это все равно как бог отпускает мои грехи...

Принимая себя такими, каковы мы есть, мы лишаемся надежды стать теми, какими должны быть.

– Я еще ни разу ни с кем не спала по любви.
– Это не порок.
– Незнакомая территория.
– Будь как дома.

Ум и глупость друг друга не исключают.

Я знаю, что это такое, когда уезжают. Неделю умираешь, неделю просто больно, потом начинаешь забывать, а потом кажется, что ничего и не было, что было не с тобой, и вот ты плюешь на все. И говоришь себе: динго, это жизнь, так уж она устроена. Так уж устроена эта глупая жизнь. Как будто не потеряла что-то навсегда.

Я не нашел предмета любви и потому делал вид, что ничто в мире любви не заслуживает.

Нельзя ненавидеть того, кто стоит на коленях. Того, кто не человек без тебя.

В нашем возрасте не секс страшен - любовь.

- Род человеческий - ерунда. Главное - не изменить самому себе.
- Но ведь Гитлер, к примеру, тоже себе не изменял.
Повернулся ко мне.
- Верно. Не изменял. Но миллионы немцев себе изменили. Вот в чем трагедия. Не в том, что одиночка осмелился стать проводником зла. А в том, что миллионы окружающих не осмелились принять сторону добра.

За пять секунд в человека не влюбишься, но предчувствие любви может заронить в душу и пятисекундная встреча.

За цинизмом всегда скрывается неспособность к усилию - одним словом, импотенция.

Подчас любовь - это просто твоя способность любить, а не заслуга того, кого любишь.

Количество счастья и горя закладывается в нас при рождении. Денежные превратности на него мало влияют.

Секс отличается от других удовольствий интенсивностью, но не качеством. Что это лишь часть, причем не главная, тех человеческих отношений, что зовутся любовью. И что главная часть - это искренность, выстраданное доверие сердца к сердуцу. Или, если угодно, души к душе. Что физическая измена - лишь следствие измены духовной. Ибо люди, которые подарили друг другу любовь, не имеют права лгать.

Порой нет ничего пошлее, чем возвращаться.

Чувство юмора - это демонстрация свободы. Ибо свободен лишь тот, кто умеет улыбаться.

Тебе это нравится, - сказала она. - Ты, парень, жалуешься на одиночество, а в глубине души считаешь себя лучше всех.

Знаешь, сколько мужчин у меня было за эти два месяца?
- Пятьдесят?
Она не улыбнулась.
- Если б пятьдесят, я не мучилась бы с выбором профессии.

В 19 лет человек не согласен просто совершать поступки. Ему важно их все время оправдывать.

Иногда красота - это внешнее. Как обертка подарка. Но не сам подарок.

Дело не в том, чтоб уметь плавать. А в том, чтобы знать куда.

Вы должны понять, что Любовь – это тайна, пролегшая меж двумя людьми, а не сходство двоих.

Простить - значит забыть.

И мы занялись любовью; не сексом, а любовью; хотя секс был бы гораздо благоразумнее.

Мужчина воспринимает объект, женщина - взаимоотношения объектов. Нуждаются ли объекты друг в друге, любят ли, утоляют ли друг друга. Это добавочное измерение души, которого мужчины лишены, делает войну отвратительной и непостижимой в глазах истинных женщин.

Не женщина, а бумеранг. Бросаешь ее, а в следующую субботу она тут как тут и хлеба не просит.

Наши проблемы - это прежде всего то, что мы сами о них думаем.

Хочется плакать от одного того, что мы называем друг друга по имени.
- Как же нам друг друга называть?
- А ведь этого не было. Мы были так близки, что имена не требовались.

Есть три вида людей:
первые столь умны, что, когда их называют умными, это выглядит справедливым и естественным; вторые достаточно умны, чтобы отличить правду от лести; третьи скорее глупы, ибо все принимают на веру.

Уже через десять минут после знакомства мужчина и женщина понимают, хочется ли им переспать друг с другом, и каждая минута сверх первых десяти становится оброком, который не столь велик, если награда действительно того стоит, но в девяноста процентах случаев слишком обременителен.

Любовь к ближнему - фантом, необходимый нам, пока мы включены в общество.

Каждый из нас - остров. Иначе мы давно бы свихнулись. Между островами ходят суда, летают самолеты, протянуты провода телефонов, мы переговариваемся по радио - все что хотите. Но остаемся островами. Которые могут затонуть или рассыпаться в прах.

Мы лежали на траве и целовались. Смейтесь, смейтесь. Да, всего лишь лежали и целовались. Сейчас вы, молодежь, делитесь друг с другом своими телами, забавляетесь ими, отдаетесь целиком, а нам это было недоступно. Но знайте: при этом вы жертвуете тайнами драгоценной робости. Вымирают не только редкие виды животных, но и редкие виды чувств.

Вежливость всегда скрывает боязнь взглянуть в лицо иной действительности.

Чем глубже вы осознаете свободу, тем меньше ею обладаете.

Я отношусь к тебе так же, как ты ко мне. Я ведь женщина.

Вам нравится быть любимым. Мне же нравится просто: быть.

В любой загадке таится энергия. И тот, кто ищет ответ, этой энергией питается. Достаточно ограничить доступ к решению - и остальные, ищущие и водящие, лишатся импульса к поиску.

Вспоминаю нас в зале галереи Тейт. Алисон слегка прислонилась ко мне, держит за руку, наслаждаясь Ренуаром, как ребенок леденцом. И я вдруг чувствую: мы - одно тело, одна душа; если сейчас она исчезнет, от меня останется половина. Будь я не столь рассудочен и самодоволен, до меня дошло бы, что этот обморочный ужас - любовь. Я же принял его за желание. Отвез ее домой и раздел.

Молодой человек, который не в состоянии рискнуть единожды, - болван и трус одновременно.

Чувство долга, как правило, немыслимо без того, чтобы принимать скучные вещи с энтузиазмом.

Вот она, истина. Не в серпе и молоте. Не в звездах и полосах. Не в распятии. Не в солнце. Не в золоте. Не в инь и ян. В улыбке.

Думаешь, я стал бы весь вечер дожидаться кого-нибудь, кроме тебя?
- Думаешь. я вернулась бы сегодня к кому-нибудь, кроме тебя?

Любая игра между мужчиной и женщиной, по каким бы правилам она не велась, имеет чувственную подоплеку.

Есть случаи, когда утешение лишь нарушает равновесие, что установлено временем.

Плотские утехи и совесть лежат в разных плоскостях.

Война - это психоз, порожденный чьим-то неумением прозревать взаимоотношения вещей. Наши взаимоотношения с ближними своими. С экономикой, историей. Но прежде всего - с ничто. Со смертью.

Бунтарю, который не обладает даром бунтаря от природы, уготована судьба трутня.

Если хочешь хоть сколько-нибудь точно смоделировать таинственные закономерности мироздания, придется пренебречь некоторыми условностями, которые и придуманы, чтобы свести на нет эти закономерности. Конечно, в обыденной жизни условности переступать не стоит, более того, иллюзии в ней очень удобны. Но игра в бога предполагает, что иллюзия – все вокруг, а любая иллюзия приносит лишь вред.

Основной закон цивилизации: человеческую речь нельзя понимать буквально.

Она расколола лед; но от меня зависело, прыгать ли в воду.

Я не хочу делать тебе больно, а чем больше я лезу к тебе, тем тебе больнее. И не хочу, чтобы ты делал мне больно, а чем больше ты меня отталкиваешь, тем больнее мне.

У нас это называют "кризис обаяния". Когда становишься ну до того безупречно обаятельной, что перестаешь быть человеком.

В жизни каждого из нас наступает миг поворота. Оказываешься наедине с собой. Не с тем, каким еще станешь. А с тем, каков есть и пребудешь всегда. Вы слишком молоды, чтобы понять это. Вы еще становитесь. А не пребываете.
- А если проскочишь этот...миг поворота?
- Сольешься с массой. Лишь немногие замечают, что миг настал. И ведут себя соответственно.

Ничто так не враждебно поэзии, как безразлично-слепая скука.

Думаешь, я шлюха?
Может, именно тогда, глядя на нее вблизи, я и сделал выбор. И не сказал, что просилось на язык: да, шлюха, хуже шлюхи, потому что спекулируешь своей шлюховатостью (...).

Черная полоса начинается, когда я сажусь и задумываюсь. Когда просыпаюсь и вижу, кто я есть.

Всякая уважающая себя наука - искусство. И всякое уважающее себя искусство - наука.

Он посмотрел на море.
- Есть такое стихотворение времен династии Тан. - Необычный горловой звук.
- «Здесь, на границе, листопад.
И хоть в округе одни дикари,
а ты - ты за тысячу миль отсюда,
две чашки всегда на моём столе».

Я не жду, что у красивого мужчины и душа будет красивая.

Слова нужны, чтобы говорить правду. Отражать факты, а не фантазии.

Чем утоляешь жажду? Водой или волной?

Варенья, лакомых перемен, не получишь, пока не объешься хлебом, черствыми корками ожидания.

– Вы как фанатичный хирург. Вас куда больше интересует не пациент, а сам процесс операции.
– Не хотел бы я угодить под нож того хирурга, которого не интересует процесс.

Литература - это тексты, а не грязное белье сочинителей!

– Завидую вам.
– А я – вам. У вас есть самое главное, молодость. Все ваши обретения впереди.

Все идеальные республики - идеальная ахинея.

В мире настоящих мужчин правят грубая сила, сумрачная гордыня, ложные приоритеты и пещерный идиотизм. Мужчинам нравится воевать, потому что это занятие придает им важности. Потому что иначе женщины, как мужчинам кажется, вечно будут потешаться над ними.

Есть слова, произносить которые слишком жестоко.

– Человек – не остров.
– Да глупости. Любой из нас – остров. Иначе мы давно бы свихнулись. Между островами ходят суда, летают самолеты, протянуты провода телефонов, мы переговариваемся по радио – все что хотите. Но остаемся островами. Которые могут затонуть или рассыпаться в прах.

завтра познает любовь не любивший ни разу,
и тот, кто уже отлюбил, завтра познает любовь

В литературе занимательность - пошлость.

Дважды оплакивают одно и то же лишь экстраверты.

Любой судья и сам рано или поздно становится подсудимым и приговор ему выносят вынесенные им приговоры.

Видно, Бог невероятно мудр, раз он настолько умнее меня. Настолько, что не оставил мне ни одной подсказки. Уничтожил все улики, все очевидности, все причины, все мотивы своего существования.

Мертвые живы...
- Каким образом?
- Живы любовью...

Мозги ему заменяла кольчуга отвлеченных понятий: Дисциплина, Традиции, Ответственность…

В безутешном своем прозрении я клял эволюцию, сведшую в одной душе предельную тонкость чувств с предельной бездарностью.

Я всегда считал (и не из одного только напускного цинизма), что уже через десять минут после знакомства мужчина и женщина понимают, хочется ли им переспать друг с другом…

А я и о боге могу делать достоверные предположения.
- Например?
- Он невероятно мудр.
- Почему вы так думаете?
- Потому что я его не понимаю. Зачем он, кто он, на каком уровне бытия. А Морис уверяет, что я очень умная. Видно, бог невероятно мудр, раз он настолько умнее меня.

Там, наверху, говорят по-английски или по-гречески? – рискнул пошутить я.
Секунд пятнадцать он молчал; не улыбался.
– На языке чувств.
– Не слишком точный язык.
– Наоборот. Самый точный. Для тех, кто его изучит.

Разумный человек и должен быть либо агностиком, либо атеистом. И дрожать за свою шкуру. Это необходимые черты развитого интеллекта.

Душа человека имеет больше прав называться вселенной, чем собственно мироздание.

Эмоции управляемы, но половое влечение к кому-то внушить человеку нельзя. Как нельзя и вытравить.

Что-то не так?
- Все так. Просто теряюсь в догадках, что за недобрый бог заставляет тебя, прелестное дитя, вздыхать по такому дерьму, как я.
- Знаешь, что я вспомнила? Слово в кроссворде. Ну-ка отгадай. "Большая часть Николаса в ней присутствует, хотя и в другом порядке". Шесть букв.
Поразмыслив, я улыбнулся:
- Там точка стояла или восклицательный знак?
- Слезы мои. Как всегда.
И только птичья трель над нами.

Люблю так, что с сегодняшнего дня возненавидела.

Раз тебе поперек горла то, что происходит, глупо бурчать на то, как это происходит.

Мужчина воспринимает объект, женщина - взаимоотношения объектов.

– То есть учиться быть самим собой – это и значит жениться и завести очаг?
– Да, а что?
– Верный заработок и домик в зеленой зоне?
– Таков удел большинства.
– Лучше сдохнуть.

Всесторонне подготовленный к провалу, я вступил в большую жизнь.

Я не мог нарадоваться на свои мужские достоинства и на то, что влюбленности мои никогда не затягивались. Так виртуозы гольфа в душе относятся к игре чуть-чуть свысока. Играешь сегодня или нет – все равно ты вне конкуренции.

Уезжаешь и думаешь, что за это время люди изменятся, а они все те же. Глупо, правда?

Эта игра [шахматы] - искусство коварных жертв.

Линия судьбы просматривалась ясно: под уклон, на самое дно.

– Давайте пить чай.
– Я хотел попросить стакан воды. Это…
– Вы хотели познакомиться со мной. Прошу вас. Жизнь коротка.

– Нас призывает случай. Мы не способны призвать сами себя к чему бы то ни было.
– А избирает кто?
– Случай многолик.

Вспомнив, как уничтожал собственные рукописи, я подумал, что красивые жесты и вправду впечатляют – если они тебе по плечу.

Зачем продираться сквозь сотни страниц вымысла в поисках мелких доморощенных истин?

Лихорадка. Но за лихорадку я принимал тление бытия, жажду существования. Теперь я понимаю это. Горячка жизни. Я себя не оправдываю. Любая горячка противоречит общественным устоям, и ее надо рассматривать с точки зрения медицины, а не философии.

– Видно, я не умею любить по-настоящему. Любовь – это не только секс. А меня все остальное почему-то мало волнует.
– Милый юноша, да вы неудачник. Разочарованный, мрачный.

Я не сужу о народе по его гениям. Я сужу о нем по национальным особенностям.

Я жаждал спать с ней, войти в нее. Но подлая ложь разделяла нас, будто меч – Тристана и Изольду. И вот среди цветов, среди невинных птиц и дерев мне пришлось изображать благородство.

Но мы говорили на разных языках. Допустимо, даже естественно, чувствовать себя правым перед историей и кругом виноватым перед теми, кого любишь.

Я вновь чувствовал себя ребенком, очутившимся среди взрослых, которые знают о нем что-то, чего не знает он сам.

Бывают мгновения, которые обладают столь сильным воздействием на душу, что и подумать страшно о том, что когда-нибудь им наступит предел.

У общества есть еще один способ свести случайность к нулю: лишить своих рабов свободы выбора, убедить их, что прошлое выше настоящего.

Женщины любят подчиняться, но не выносят, когда их жертвы не получают должной оценки. Мужчины же не умеют ценить женщин, которые внимательны к ним.

Мы не верим, что можно поддержать того, кто сам не способен себя поддержать.

Вся наша жизнь - сплошной вызов, - однажды поведал он мне, - и только те, кто способен открыто встретить его, знают цену жизни.

Ученики не ценят своих учителей, пока длится обучение. И только потом, лучше узнав жизнь, понимают, в каком долгу они перед старшими. Хорошие учителя не требуют от юных учеников ни любви, ни поклонения. Они спокойно ждут, и все приходит само, когда настанет срок.

Свобода – это сделать решительный выбор и стоять на своем до последнего.

В шестнадцать тяжело сознавать, что гения из тебя не выйдет.

В трубу вылетают только идиоты. Но это происходит с ними еще во чреве матери.

Джон Роберт Фаулз — родился 31 марта 1926 г. в небольшом городе Ли-он-Си в Англии. Рос в семье успешного торговца табачных изделий, окончил одну из лучших школ в Англии. Когда он окончил службу он стал писателем, и его признали как выдающегося представителя постмодернизма.

Нежность - самый мягкий, невинный, божественный лик любви…

Если ты — называешь себя художником, ты должен отдать себя творчеству целиком, без остатка. Никаких уступок, иначе ты - не художник.

Мужчине важно, чтобы ему беспрекословно повиновались, а женщина должна уметь превратить беспрекословное послушание в орудие собственной конечной победы.

Ничего не может быть отвратительнее, чем прятаться от собственной жизни, которая тебя не устраивает. Но иногда страшно представить, с чем и как нужно бороться, если принимать жизнь всерьез.

Есть три вида умных людей: первые столь умны, что, когда их называют умными, это выглядит справедливым и естественным; вторые достаточно умны, чтобы отличить правду от лести; третьи скорее глупы, ибо все принимают на веру…

Любые игры между мужчиной и женщиной, по каким бы правилам ни велись, имеют чувственную подоплеку.

Всесторонне подготовленный к провалу, я вступил в большую жизнь.

Иногда бывает. В одном случае отворачиваешься человеком с золотым сердцем, а в другом - отдаешься душой и телом тому, кто этого не заслуживает.

Высказываться о том, что собираешься сделать, - все равно что хвастаться картинами, которых ты еще не написал. Это не просто дурной тон, это абсолютная утрата лица.

Они не молчали. Да в этом и не было нужды, потому что они держались за руки.

Фраза «Я верю в Бога» часто означает просто «Я верю, что нет необходимости думать».

Между этими событиями не было никакой связи. И быть не могло.
Точнее, их связывал я, именно во мне нужно искать смысл их совпадения.

Люблю тебя, хоть ты и не понимаешь, что это значит, ты никогда меня не любил. Я все годы пыталась до тебя достучаться. Что же, как полюбишь - вспомни, что было.

Надо, чтобы это был человек по крайней мере равный тебе по духу, способный видеть и понимать всё не хуже тебя. А физиология должна быть на втором месте, это не главное.

Главное — не изменять самому себе.

В ней проскальзывала податливость незапертой двери; однако ее темнота за дверью удерживала меня от того, чтобы войти.

Желание удержать и желание наслаждаться несовместимы.

Наши проблемы - это прежде всего то, что мы сами о них думаем.

Предоставлять свою судьбу случаю - все равно что идти ко дну. Плывите!