Глава IV Крылов - баснописец Кочевая жизнь. - Рига. - Карты. - Петербург. - Положение Крылова в обществ. - Жизнь в столице. - Война и патриотизм. - Комедии Крылова. - «Кукла». - Успех «Модной лавки». - Дом Оленина. - «Илья-богатырь». - Первые басни. - Слава. -

Дедушка Много раз мне приходилось слышать такое мнение: самое трудное – это начать книгу воспоминаний. Самое трудное – начать. А потом все приходит само собой. Нет, я с этим не согласна. Как раз начать книгу очень просто. Можно, например, так: жила-была девочка… Правда, это,

Такое прозвание, да чтобы на столетия – надо заслужить. Он по сегодня остаётся всероссийским литературным дедушкой. Хочется, чтобы и через сто лет школьники узнавали дедушку Крылова в лицо и знали его по имени-отчеству: Иван Андреевич.

Квартет («А вы, друзья, как ни садитесь…») и «Демьянова уха», «А Васька слушает, да ест» и «Сыр выпал, с ним была плутовка такова» – всё это частенько возникает в воображении и слетает с языка. На наше счастье! Более живых сюжетов в русской поэзии не найти, они – как искры мудрой иронии в повседневной речи. Культура языка – не в витиеватых построениях и уж, конечно, не в точной расстановке ударений. Вот если исчезнет, выйдет из употребления «демьянова уха» – речь обмелеет.

Отец Ивана Андреевича – небогатый дворянин – как и полагалось в послепетровские времена, служил в армии. Драгунский офицер, он отличился в годы борьбы с Пугачёвским движением. Сам Иван Андреевич в армию не попал. После смерти главы семьи Крыловы нуждались в копейке, жили – в нашем представлении – совсем не по-дворянски. Девятилетний Иван Крылов переписывал бумаги для чиновников, приносил в дом скромное, но необходимое жалование.

Так и начал службу на скромных должностях по канцелярской линии. О большой карьере не мечтал, не придавал значения кабинетной работе. В те годы Крылова увлекали простонародные забавы – и, конечно, литература. Он прослыл расторопным кулачным бойцом. Не только размахивал кулаками, но и прислушивался к народному говору, к остротам и прибауткам, ругательствам и бодрым кличам.

Он уже в ранней юности стремился создавать собственные миры на бумаге. Его увлекал театр, а себя Крылов видел драматургом, правителем сценического пространства. Первое известное нам сочинение Крылова – оперное либретто «Кофейница». Разумеется, в стихах. Оперное искусство в России только набирало ход. Первое либретто сравнительно незадолго до Крылова сочинил Александр Сумароков – ключевая личность в истории первоначального русского театра.

И вот – «Кофейница». Неопытный автор резво высмеивал замашки непросвещённой барыни и корыстолюбивой кофейницы. Считается, что Крылов пребывал под впечатлением от модного Александра Аблесимова, чья комическая опера «Мельник - колдун, обманщик и сват» в те годы потрясла обе столицы. Она состояла из народных песен, композитор Михаил Соколовский увлекался русским фольклором – это и привлекало Крылова.

Юный Иван Андреевич не без настойчивости предлагал своё сочинение издателям и артистам. Открытием его опера не стала, высоких оценок не снискала. Впрочем, добродушные рецензенты находили для юноши и слова поддержки.

Как и всякий молодой человек, он хотел попробовать себя в разных жанрах, в разных интонациях. Побывал и демиургом трагедии.

Свою трагедию «Клеопатра» Крылов принёс на суд к Ивану Дмитревскому – одному из первых русских актёров, который обладал и литературными талантами. Дмитревский не дал хода трагедии, но знакомство продолжилось.

И всё-таки душа лежала к насмешке, к иронии, к просторечиям, к разболтанной разговорной интонации, которая, по канонам классицизма, соответствовала лёгкому жанру, а не трагедии. Успех пришёл с комедией «Проказники». Крылов представил публике злую сатиру на королей тогдашнего русского театра – Княжнина и Сумарокова. Героя, который изображал Княжнина, он наделил говорящим именем – Рифмокрад. Княжнин, конечно, разобиделся.

В 1788-м Крылов опубликовал первые басни – в журнале «Утренние часы» – впрочем, историки литературы не могут утверждать категорично, что те басни принадлежат перу Крылова. Так или иначе, шумного и немедленного успеха не было. Главное – он искал интонацию, искал дух русской басни, который у Сумарокова только проглядывал. Заправским баснописцем Крылов станет только к началу нового века: зато уж проявит себя во всей красе.

В 1797-м Крылов согласится на комфортное, но отдалённое от литературной жизни существование в усадьбе князя С.Ф.Голицына – под Киевом. Там Иван Андреевич обучал детей князя, сочинял пьесы для домашнего театра, сам играл там главные роли. С воцарением императора Александра I влияние Голицына усилилось, он служил на заметных постах в Риге и Петербурге, а Крылов оставался его доверенным сотрудником.

Крылов прославился как драматург: «Пирог» и «Модная лавка» долго не сходили со сцены. Пошли в народ и басни. Он вольно переводил Лафонтена, но создавал и собственные сюжеты. Когда-то – ещё при матушке Екатерине – Крылов пытался издавать сатирический журнал «Почта духов», но по разным причинам многообещающее начинание быстро заглохло. Теперь он вернулся в литературу как мэтр, как всеми уважаемый сатирик.

В 1809 году вышел в свет первый сборник басен Крылова, принесший ему уже не известность, но прочную славу. Крылова ставят в один ряд с Державиным – как первых классиков русской поэзии. В 1811 году выходят «Новые басни Ивана Крылова», позже книги басен Крылова издаются и переиздаются регулярно.

В баснях Крылова поэты находили не только потеху, но и сырьё для неожиданных открытий. Все помнят, с чего начинается основное повествование в «Евгении Онегине» (основное, поскольку там ещё есть гениальное предисловие – «Не мысля гордый свет забавить…»). Многие знают, что Пушкин в этой строке иронически ссылается на Крылова, перифразирует его строку из басни, которая вроде бы не имеет никакого отношения к метаниям Онегина и Татьяны. У Крылова:

Осёл был самых честных правил:

Ни с хищностью, ни с кражей не знаком,

Не поживился он хозяйским ни листком…

Это из басни «Осёл и мужик». Ну, а у Пушкина на видном месте – незабываемое:

Мой дядя самых честных правил…

Здесь – не только озорство и смешение жанров. Не только литературная игра, которая придавала азарта автору романа в стихах. Басни Крылова открыли в русской поэзии быт, житейские мелочи, которые преподносятся без нажима, как в дружеской беседе. И в этом – ключ к интонации «Евгения Онегина». Пушкин отдаёт долг учителю в первой строке первой главы романа…

На заседаниях «Беседы любителей русской словесности» Крылов сошёлся с Шишковым и Державиным. Державин считал Крылова умнейшим человеком, отдавал должное его юмору. Правда, у него был другой любимый русский «басельник» – Иван Хемницер. Рано ушедший поэт, с которым Державин дружил.

Крылов откликался на события политической истории – подчас с гневом. С наибольшей силой это проявилось в 1812-м году, когда у России было два деда – фельдмаршал Кутузов и баснописец Крылов. Осенью, в разгар кампании 1812 года, в журнале «Сын отечества» выходят басни И.А.Крылова «Ворона и курица», «Волк на псарне», «Обоз», «Щука и Кот», посвящённые борьбе русской армии с наполеоновцами. Это не классические басни. Крылов приспособил жанр к новым задачам.

В басне «Ворона и курица» Крылов поддержал оставление Москвы – шаг небесспорный, связанный с неслыханной трагедией для Белокаменной, для всего русского народа. Крылов убеждён: это был шаг к победе:

Когда Смоленский Князь,
Противу дерзости искусством воружась,
Вандалам новым сеть поставил
И на погибель им Москву оставил:
Тогда все жители, и малый и большой,
Часа не тратя, собралися
И вон из стен Московских поднялися,
Как из улья пчелиный рой…

Ну, а «Волк на псарне» стал гимном сопротивлению. Сохранилось свидетельство: «Крылов, собственною рукою переписав басню, отдал ее жене Кутузова, которая отправила ее в своем письме. Кутузов прочитал басню после сраженья под Красным собравшимся вокруг него офицерам и при словах: «а я, приятель сед», снял свою белую фуражку и потряс наклоненною головою». Кутузов – человек начитанный – оценил отточенную простоту слога:

«Ты сер, а я, приятель, сед,
И волчью вашу я давно натуру знаю;
А потому обычай мой:
С волками иначе не делать мировой,
Как снявши шкуру с них долой».
И тут же выпустил на Волка гончих стаю.

Дедушка Крылов предчувствовал изгнание врага из нашенского овина, хотя после тарутинского сражения всякое могло случиться и многие по-прежнему верили в непобедимость Бонапартия. Крылов, подобно Шишкову, взялся за пропаганду. Офицеры быстро выучивали наизусть крыловские басни. Крылов не только прославлял подвиги армии, бывал и едким. Например, эти строки известны многим, вошли в поговорку:

Беда, коль пироги начнет печи сапожник,
А сапоги тачать пирожник,
И дело не пойдет на лад.
Да и примечено стократ,
Что кто за ремесло чужое браться любит.
Тот завсегда других упрямей и вздорней;
Он лучше дело все погубит
И рад скорей
Посмешищем стать света,
Чем у честных и знающих людей
Спросить иль выслушать разумного совета.

Цитируя в сотый раз про «пирожника», мы забываем, что и эта басня родилась как отклик на события Отечественной войны 1812 года. Тут ведь знаменательная история: адмирал П.В.Чичагов не сумел разбить Наполеона при Березине. Французы переправились через реку, их император спасся. Адмирал оказался непутёвым командующим на суше, Крылов судил его немилосердно.

Крылов считали глубоким стариком, по тем временам он был долгожителем – как и Державин. Представители враждовавших литературных «партий» сходились на уважении к Ивану Андреевичу. Его уважали и литературные староверы, и карамзинисты, и появившиеся гораздо позже поэты пушкинского направления.

В старости маститого баснописца окружал почёт. Его читали, цитировали, афоризмы из басен обосновались в русской речи. О Крылове рассказывали анекдоты, в которых он представал комическим чревоугодником, съедавшим по тридцать толстенных блинов с икрой, после чего приступавшим к жаркому, а уж потом – к десерту под кофий с жирными сливками.

Немало судачили и о старческой неряшливости Крылова. Конечно, тут не обошлось без раблезианских преувеличений, хотя Крылов любил застолья и в последние годы поддавался ленце. Образ чудака-гурмана Крылов – артист по натуре – придумал сам и сжился с маской. Вечно полусонный, флегматичный на вид, он умел неожиданно поразить ловкой шуткой, мудрым речением.

Смерть Ивана Андреевича тоже окутана байками. Досужие измышления иногда повторяются и в наше время: объелся блинами, злоупотребил рябчиками в сметане… А умер он от воспаления лёгких и в последние часы вспоминал не о еде, а о баснях. По завещанию поэта, друзья вместе с приглашением на похороны получили экземпляр изданных им самим басен с надписью «Приношение. На память об Иване Андреевиче по его желанию».

На похоронах собрались не только литераторы и студенты. Сам генерал Алексей Орлов – преемник Бенкендорфа на посту шефа Третьего отделения – вызвался нести гроб баснописца, прочувствованно говорил о Крылове. У Ивана Андреевича было немало поклонников во властной элите.

Крылов создал мир русской басни. Да, он не единственный наш баснописец. До него и одновременно с Крыловым творили Александр Сумароков, Иван Хемницер, Иван Дмитриев. После – Демьян Бедный и Сергей Михалков. У каждого из них были заметные удачи, от каждого остались крылатые выражения.

Но Крылов остаётся владетельным князем этого жанра в русской литературе. Ведь он, несмотря на внешнюю сонливую вальяжность, успел населить нашу поэзию ослами и львами, Демьянами и мартышками, котами и поварами.

Слава Ивана Андреевича Крылова не оказалась мимолётной, как это бывает с модными драматургами и сезонными острословами. Уже в 1840-е выходят в свет очерки жизни и творчества Крылова. Его – одного из первых среди русских писателей – удостоят памятника в столице, в Летнем саду, аж в 1855-м.

Лукавый дедушка с гранитной высоты
Глядит, как резвятся вокруг него ребята,
И думает себе: «О милые ребята,
Какие ж, выросши, вы будете скоты!» –

Заметил известнейший острослов того времени, сатирик Пётр Шумахер. Грубовато? Но сам Крылов никогда не чурался острого словца, ни о чём не судил академично. Значит, зёрна проросли.

Памятник в Москве появится возле Патриарших в середине 1970-х. Он тоже постоянно окружён детьми. Он не умирал.

Смерть Гнедича

Крылов пережил трех царей. Теперь царствовал новый - император Николай I. Он так же, как и его предшественники, любил парады, военный строй, дисциплину, покорность. Силу взяло III отделение собственной его императорского величества канцелярии во главе с шефом жандармов графом Бенкендорфом. После событий 14 декабря правительство пристально следило, чтобы не произрастали новые семена вольнодумства. Россия представлялась императору огромным департаментом, военной казармой, и он неустанно насаждал в ней порядок и дисциплину. Время от времени, однако, обнаруживались непорядки и непокорство.

14 декабря 1825 года стало тем рубежом, который подвел итог первой четверти века. Герцен писал: «Первые годы, последовавшие за 1825-м, были ужасны. Понадобилось не менее десятка лет, чтобы человек мог опомниться в своем горестном положении порабощенного и гонимого существа. Многими овладело глубокое отчаяние и всеобщее уныние. Высшее общество с подлым и низким рвением спешило отречься от всех человеческих чувств, от всех гуманных мыслей».

Это объясняет и молчание Крылова после 1825 года. В начале 1825 года вышло своего рода итоговое издание его басен в семи книгах, и лишь через пятилетие оно пополнилось еще одним разделом.

После 14 декабря Крылов почувствовал себя особенно чужим в опустевших дворянских салонах. Он еще более замкнулся. Лишь давний, испытанный друг его Николай Иванович Гнедич мог иногда проникнуть в сокровенные мысли баснописца. Крылов окончательно утвердился в своем скептическом отношении к окружающему, в невозможности перемен, хотя и не примирился с угнетенным положением народа, с хищничеством господствующих классов. В его баснях, напечатанных после 1825 года, продолжают звучать прежние мотивы, слышен голос в защиту народа.

В сборнике «Новоселье», вышедшем в самом начале 1833 года, Крылов поместил басню «Волки и Овцы». В ней он продолжил прежнюю демократическую тему протеста против угнетения народа. В первом же стихе он заявлял: «Овечкам от Волков совсем житья не стало». Всем было понятно, что под «Овечками» баснописец подразумевал крестьян, честных тружеников, а под «Волками» - жестоких и алчных помещиков и чиновников. В басне ядовито развенчивалось лицемерие правительственных кругов, пытавшихся уверить народ в том, что законы способны защитить его права и интересы. Едким издевательством над официальными заверениями выглядят стихи о том, что «правительство зверей» «благие меры взяло» и на своем «совете» придумало «закон».

Вот вам от слова в слово он: «Как скоро Волк у стада забуянит, И обижать он Овцу станет, То Волка тут властна Овца, Не разбираючи лица, Схватить за шиворот и в суд тотчас представить, В соседний лес иль в бор». В законе нечего прибавить, ни убавить. Да только я видал: до этих пор - Хоть говорят, Волкам и не спускают - Что будь Овца ответчик иль истец, А только Волки все-таки Овец В леса таскают.

Обобщенность и резкость сатиры этой басни сохранила всю свою силу вплоть до нашего времени, столь же метко поражая лицемерную буржуазную «демократию», как и бюрократически-помещичий режим крепостнической монархии.

Той же непримиримостью дышат басни «Мирон», «Булат», «Осел», «Лещи», «Щука», «Вельможа», написанные в 1830–1834 годах. Они заключали в себе большую взрывную силу. «Эзоповским языком» баснописец ухитрялся говорить о таких вещах, о которых в печати сказать во всеуслышание и подумать было нельзя.

Недаром Грибоедов в «Горе от ума» заставляет подхалима и доносчика Загорецкого с раздражением признаться:

«…А если б, между нами, Был цензором назначен я, На басни бы налег: ох! басни - смерть моя! Насмешки вечные над львами! над орлами! Кто что ни говори: Хотя животные, а все-таки цари!»

Крылов привязался к семейству Олениных, заменившему ему родной дом. Там всегда приветливо и ласково его встречали, делились с ним семейными радостями и горестями. Дочери Оленина - младшая Аннета и старшая Варенька - уже давно выросли. Варенька была рассудительна, мила, хотя и не очень хороша собой. Иван Андреевич любил Вареньку за положительность. Варенька вышла замуж и жила теперь в Ревеле, лишь ненадолго наезжая в Петербург. Крылов скучал по «фавориточке» и при всей нелюбви своей к письмам время от времени писал ей. В весьма малочисленном эпистолярном наследстве баснописца эти письма занимают особое место. В них он отступает от деловой сдержанности и позволяет себе и пошутить с собеседницей и пуститься в веселое балагурство.

В письме от 1 февраля 1827 года к Варваре Алексеевне в Италию, куда она уехала лечиться, он подшучивает над самим собой, своей леностью и нелюбовью к сочинению писем: «За тридевятью морями, в тридесятом царстве вспомните иногда, любезная и почтенная Варвара Алексеевна, неизменного своего Крылова. Я, кажется, слышу ваш вопрос: „Да полно, стоит ли он этого?..“ Конечно, стою, да, стою. Возьмите беспристрастно и взвесьте все мое хорошее и худое. Кажется, вижу, что вы на одну сторону кладете лень, мою беспечность, несдержание данного слова писать и пр. и пр. Признаюсь, копна великая и очень похожа на большой воз сена, как, я видал, весят на Сенной площади. Но постойте, я кладу на другую сторону мою к вам чистосердечную привязанность. Может быть, она не приметна: однако ж посмотрите, как весы потянули на мою сторону. Вы улыбаетесь и говорите: „Точно, он меня любит: ну, бог его простит!“ Иван Андреевич в этой насмешливой автохарактеристике не щадит себя. В письме сказались и те дружеские отношения, которые существовали между ним, человеком весьма пожилым, и молоденькой женщиной, которую он знал еще ребенком: „Теперь вопрос: прощу ли я вас, что вы так надолго нас оставили, а, что и того хуже, не порадуете нас доброю вестью о поправлении вашего здоровья? Ездите по Италии, ездите, где хотите, только ради бога выздоравливайте и возвращайтесь к нам скорей веселы, здоровы и красны, как маков цвет. Смотрите, если долго промешкаете, то я, право, того и гляди что уеду далее чужих краев; а, право, я бы еще хотел на вас взглянуть и полакомиться приятными минутами вашей беседы. И видеть своими глазами и слышать своими ушами, все ли еще по-прежнему вы любите доброго своего Крылова? Что писать вам о нас? Старое по-старому, а в Петербурге у нас все по-петербургски. Сегодня мы празднуем рождение вашей сестрицы, фрейлины двора их императорских величеств, Анны Алексеевны. Вы ее не узнаете: она прелестна, мила и любезна, и если б постоянство не была моя добродетель особенная, то едва ли бы я вам не изменил. Но не бойтесь, обожатель в 57 лет бывает очень постоянен…“»

Этот тон дружеской приязни, неизменной сердечности проходит через все сохранившиеся письма Ивана Андреевича к Вареньке Олениной. Двумя годами позднее он снова пишет ей в Москву (по ее возвращении из Италии) в том же шутливом тоне, с той же милой нежностью: «Здравствуйте, любезнейшая и почтеннейшая Варвара Алексеевна. Итак, наконец, вы в России, в Москве, но все не в Петербурге, и я лишен удовольствия вас видеть. Для чего нет у меня крыльев, чтоб лететь в Москву! Какая бы я была хорошенькая птичка! Вы пишете к своим, чтоб я приехал; благодарю вас за такое желание, и если бы это зависело от одного моего желания, то, не сомневайтесь, я бы уже давно был в Москве: „Ma per arrivar, bisogna caminar“. Пословица немудреная, а очень справедливая. Со всем тем, если б я знал, что вы останетесь долее в Москве, то во что бы то ни стало, а я перед вами явился бы, как лист перед травой». За шутливым тоном этих писем чувствуется и дружеская близость и то, что писание писем, как и дальние поездки, давно стало для Ивана Андреевича непосильным трудом.

Служба в Публичной библиотеке шла своим чередом. Количество дел и работ здесь неизменно увеличивалось. Росло число книг, фонды пополнялись, необходимо было все время следить за приобретением недостающих изданий. Кроме того, как и во всяком учреждении, в библиотеке возникали интриги, происходила закулисная борьба между начальством. Министр просвещения, А. Н. Оленин и помощник директора библиотеки С. С. Уваров находились в натянутых отношениях и вели между собой глухую борьбу. Оленина упрекали в том, что он не выпускал печатных каталогов библиотеки, мало уделял внимания ее работе. Алексей Николаевич, как опытный дипломат, «отсиживался», предпочитал тактику умолчания и ничегонеделания, любил писать торжественные, но бессодержательные донесения и докладные записки о течении дел, ценил четко поставленное делопроизводство.

Крылову приходилось постоянно докладывать, писать заявления и рапорты, которые поступали в недра канцелярии и там длительное время лежали, пока их не подшивали в соответствующие папки, нумеровали и клали на полки. Донесения должно было писать по всей форме, почтительно, обстоятельно, не заставляя начальство раздумывать над их содержанием. Иван Андреевич привлек для этой цели помощника - Ивана Павловича Быстрова, человека услужливого, робкого и исполнительного. Привлечение Быстрова тоже потребовало долгих хлопот и многочисленных заявлений. 27 февраля 1829 года Крылов сообщал А. И. Оленину:

«Его превосходительству господину директору Императорской публичной библиотеки, тайному советнику, члену Государственного совета и разных орденов кавалеру Алексею Николаевичу Оленину.

От библиотекаря коллежского советника и кавалера Ивана Крылова.

ПРЕДСТАВЛЕНИЕ.

Вашему превосходительству известно, сколь число книг в Российском отделении Императорской публичной библиотеки умножилось, так что уже мало остается сделать приобретений для укомплектования сего собрания изданиями, вышедшими до 1811 года; но с количеством возросла также и трудность как в содержании в порядке книг, так и в приготовлении чистым письмом карточек для составления каталогов, притом находится множество и других занятий по сей части, как Вашему превосходительству небезызвестно. А как я нахожусь по Русскому отделению один, то при всем моем усердии не могу выполнить всего, что требуется для содержания оного в совершенном порядке - и тем более, что с беспрестанным получением новых книг и труд в исправлении службы возрастает. Почему и нахожу нужным представить Вашему превосходительству, дабы благоволено было в помощь мне определить писца - и нашел, что для сего может быть способен губернский секретарь Быстрое, который желает определиться для таковой должности в Императорскую публичную библиотеку, что и представляю на благоусмотрение Вашего превосходительства.

Библиотекарь Иван Крылов».

«Их превосходительство» после многократных настояний удостоили, наконец, утвердить губернского секретаря Быстрова в должности писца, и у Ивана Андреевича появился помощник, которому он смог препоручить добрую половину своих дел.

В «Отрывках из записок моих об И. А. Крылове» Быстров свидетельствует: «Ивану Андреевичу обязан я первыми и некоторыми сведениями моими в библиографии. Советы и наставления его заохотили меня к изучению сей науки. В мае 1829 года Иван Андреевич писал мне: „Пришлите мне мои карточки. Что у вас сделано? Не скучаете ль новою должностью? - Старайтесь, старайтесь, мой милый! Сопиков много трудился, ему и честь. Но не без греха и он, и при ссылках на него будьте осторожны. В чем усомнитесь, спросите Анастасевича…“» Так Крылов обучал своего помощника, прививая ему любовь к библиографии.

3 февраля 1833 года умер Гнедич. Он давно уже болел, а последние недели был совсем плох и слаб. События, последовавшие за разгромом декабристов на Сенатской площади, его сломили. Казнь Рылеева, ссылка в Сибирь Кюхельбекера, Никиты Муравьева и других его друзей, опасение, что и до него самого может дойти мстительный бич правосудия, волновали Николая Ивановича, исподволь подтачивали его здоровье. Гнедич завершил героический труд - перевод «Илиады», труд, над которым он работал более четверти века. В 1829 году «Илиада» была, наконец, напечатана и восторженно встречена. Но силы поэта оказались надломлены.

Теперь он лежал в гробу, исхудавший, с заострившимся, гордым лицом, на котором выступали узором побелевшие шрамы от оспы. В день похорон сияло холодное зимнее солнце, на улицах блестел снег. Гроб с трудом снесли по узкой лестнице и поставили на катафалк. Впереди провожавших шел священник с кадилом, вполголоса бормотавший молитвы, а за ним - Иван Андреевич, Пушкин, семейство Олениных, Жуковский и другие видные литераторы столицы. Родных у Гнедича не было. Иван Андреевич тяжело шагал рядом с Пушкиным. С Гнедичем уходило из его жизни не только прошлое, но и настоящее - откровенные беседы и споры по вечерам, встречи на лестнице, разговоры на службе в библиотеке. Ушел преданный друг, благородный и чистый человек, которому одному Крылов приоткрывал свои истинные думы.

На кладбище священник с дьяконом быстро отслужили панихиду. Гроб опустили в заранее вырытую яму. Ивану Андреевичу первому выпала горькая честь бросить на гроб несколько мерзлых тяжелых комьев земли. Стали расходиться, с тревожным чувством поглядывая друг на друга: при солнечном свете видно было, как все постарели за время, прошедшее с последних встреч.

На обратном пути Пушкин подвез Ивана Андреевича в своей карете. Пушкин рассказал ему, что только что приступил к работе над историей Пугачева, единственного, по его словам, поэтического лица в русской истории. Александр Сергеевич улыбнулся, сверкнув ослепительно белыми зубами, и доверительно сообщил, что он пустился на хитрость и, для того чтобы познакомиться с секретными бумагами о Пугачеве, заявил, что они ему нужны для изучения жизни Суворова. Александр Сергеевич поделился планом задуманной им поездки на Урал по пугачевским местам. В свою очередь, Иван Андреевич вспомнил о детских впечатлениях. Ведь его отец защищал от Пугачева Троицкую крепость, а сам он с матерью пережил трудное время в осажденном Пугачевым Оренбурге. Пушкин с большим интересом слушал рассказы Крылова и попросил разрешения навестить его и записать эти воспоминания, которые ему будут полезны для работы. На углу Невского и Садовой они попрощались. Иван Андреевич с трудом вылез из кареты и медленно поднялся в свою квартиру. Она стала еще более пустынной и осиротевшей после смерти друга. Феничка с обычной воркотней и жалобами принесла ему обед: борщ да кашу. Ее кулинарные способности и охота далее этого не простирались. Сашеньки не было. Она была отдана в пансионат некоей немецкой мадам и там обучалась наукам и искусствам, служащим на пользу молодым девицам.

На могиле Гнедича вскоре был установлен памятник. Среди друзей, подписавшихся на сооружение надгробного монумента переводчику Гомера, в списке жертвователей имена Крылова и Пушкина стояли рядом.

На граните высечен был стих «Илиады», избранный Жуковским: «Речи из уст его вещих сладчайшия меда лилися».

Хрестоматийный «дедушка Крылов» в реальной жизни категорически не соответствовал своему почтенному имиджу. Анекдоты о нём ходили по всей России, и при этом Иван Андреевич был всеобщим любимцем. Ненавидел его лишь один-единственный человек - бунтарь Емельян Пугачёв. Он грозился повесить Крылова, когда тому было всего 5 лет!

«Дедушка Крылов»

Будущий баснописец в пятилетнем возрасте стал личным врагом Емелъяна Пугачёва!

Спустя годы из списка Пугачёва стало известно, что среди прочих его врагов числились капитан Андрей Крылов, защитник Яицкого городка от смутьянов, его жена и их сын Ваня, будущий наш баснописец. Пушкин, писавший о русском бунте, «бессмысленном и беспощадном», ещё в 1833 году попытался взять «показания» с очевидца. Но Крылов, сославшись на нездоровье, ответил лишь неопределённым мычанием. Тем не менее поэт увековечил героя войны Крылова-старшего и в «Истории Пугачёвского бунта», и в «Капитанской дочке» в образе капитана Миронова.

На балу у царицы

А Крылова-младшего Пушкин просто любил. В отличие от придворного стихотворца Василия Жуковского, который считал крыловские выражения «противными вкусу» и «грубыми», Пушкин первым назвал баснописца «истинно народным поэтом», а его «весёлое лукавство ума, насмешливость и живописный способ выражаться» даже позаимствовал! В его «дяде самых честных правил» современники легко узнали крыловского персонажа («Осёл был самых честных правил» из басни «Осел и Мужик»). Кстати, известный острослов Пушкин об Иване Андреевиче не сочинил ни единой эпиграммы. Зато другие современники постарались на славу, особенно по поводу фантастического аппетита Крылова. По словам князя Петра Вяземского, баснописец легче пережил бы смерть близкого человека, чем пропущенный обед. Но Крылова шутки о переедании и чрезмерном весе совсем не трогали. Когда, например, на набережной Фонтанки какой-то студент при виде толстяка сказал друзьям: «Глядите-ка, туча идёт!», Крылов лишь бросил на ходу: «И лягушки заквакали».
А как-то на обеде у царицы Марии Фёдоровны в Павловске Крылов не пропускал ни одного блюда. Жуковский, сидевший рядом, шепнул: «Да откажись хоть раз, Иван Андреевич. Дай императрице возможность попотчевать тебя». «Ну а как не попотчует!» - проронил баснописец, не отрываясь от тарелки. Он утверждал, что с царских обедов «никогда сытым не бывал»: «Убранство, сервировка - одна краса. Сели - суп подают… Ей-богу, пять ложек всего набрал… Добрались до индейки. Не плошай, Иван Андреевич, здесь мы отыграемся. Подносят. Хотите верьте или нет - только ножки и крылушки, на маленькие кусочки обкромленные… А сладкое! Стыдно сказать… Пол-апельсина! Нутро природное вынуто, а взамен желе с вареньем набито. Со злости с кожей я его и съел».
Приятелей Крылов выбирал по принципу: кто лучше накормит. Но, придя из гостей, устраивал у себя «настоящий» обед. Часто это бывали кастрюля кислой капусты и жбан кваса. В домах, где обедал баснописец, имелись для него спецкресла внушительных размеров: там после трапезы он мог вздремнуть часок-другой, и никто не смел ему мешать. Лишь однажды какой-то насмешник в окружении молодых офицеров принялся писателя тормошить: «Господин Крылов! Я поспорил с моими товарищами на бутылку шампанского, что добьюсь от вас хотя бы трёх внятных слов… Скажите нам что-нибудь!» Иван Андреевич открыл один глаз, затем второй и произнёс внятно: «Вы проиграли!», после чего вновь заснул. Даже в Императорской библиотеке, где работал почти 30 лет, он всегда устраивал «тихий час». А поскольку был Крылов всеобщим любимцем, начальство на жалобы посетителей не реагировало…

Маскарадный костюм

Равнодушие Крылова к собственному костюму и внешности тоже было притчей во языцех. Как-то Крылов явился в царский дворец в заляпанном кафтане, а сквозь дыру в сапоге зиял палец без носка! Подходит он к царской ручке, а вместо поцелуя чихает. Вроде как конфуз, но императрица лишь смеётся и жалует «мудрейшему из русских писателей» новый костюм и сапоги из оленьей кожи.
В другой раз Крылов собрался на придворный маскарад. За советом он обратился к супруге своего шефа по библиотеке Олёнина и в ответ услышал: «Вы, Иван Андреевич, вымойтесь да причешитесь, и вас никто не узнает». В этой семье старому холостяку сочувствовали, а к его чудачествам относились с улыбкой. Как, собственно, и большинство современников, правда, не все… Одних возмущала крыловская квартира, больше походившая «на берлогу медведя, чем на жилище порядочного человека» (слова профессора Петербургского университета А.В. Никитенко), а также «беспорядок и нечистота в комнатах» из-за привычки Ивана Андреевича кормить голубей прямо на полу гостиной. Других удивляла страсть Крылова к пожарам (на место городских возгораний он часто прибывал раньше огнеборцев, чтоб только поглазеть на пламя). А его любовь демонстрировать голое тело многих просто шокировала. Однажды Крылов в чём мать родила встал у окна своего дома и принялся играть на скрипке («концерт» прервал околоточный)…
Большинство анекдотов-былей стало известно из уст самого баснописца. «Представляете, господа, - так начинал обычно Крылов очередной рассказ за ломберным столом, - возвращаюсь вчера вечером домой. Иду себе спокойно… цигарку курю… Вдруг слышу: сзади кого-то бьют. Оборачиваюсь - меня…». Репутацию Крылова как самого известного флегматика России современники охотно поддержали. Например, картину над его диваном не обсуждал только ленивый. О самой живописи, правда, речи не шло, толковали лишь о тяжести рамы, шатком гвоздике и угрозе падения. Но Крылов неизменно отвечал доброхотам, что «угол рамы должен будет в таком случае непременно описать косвенную линию» и миновать его голову…
Лишних телодвижений Крылов и вправду не любил, только ничего общего с ленью это не имело. В юности он увлекался уличными боями «стенка на стенку», а уже в 20 лет был совладельцем книжной лавки, типографии и журнала «Почта духов» (позже - журналов «Зритель» и «Меркурий»). Писал пьесы, преподавал детям князя Голицына, работал библиотекарем… Там, кстати, имел место любопытный эпизод. Переводчик Гомера, Николай Гнедич как-то пожаловался, что «затрудняется в уразумении точного смысла одного стиха» «Илиады». Крылов тут же дал верный перевод с греческого. «Вы случайно затвердили этот стих, да и щеголяете им!» - воскликнул Гнедич и принялся открывать «Илиаду» наугад. Крылов легко переводил гекзаметр раз за разом. Тогда «в исступлении пламенной души своей» Гнедич бросился на шею Ивана Андреевича, убеждая того приняться за перевод «Одиссеи» профессионально. Но баснописец «особой охоты» к этому не проявил. Его главным делом были басни. Их за всю жизнь он написал более 200!

Внучка Наденька

После закрытия всех своих сатирических журналов (цензурой за вольность) Крылов отправился на промыслы картёжные. Несколько лет «ездил по ярмаркам, чтобы отыскивать партнёров», о чём говорил позже писателю Гречу. Немудрено, что известный петербургский шулер, увидев портрет писателя в каком-то почтенном месте, прямо-таки остолбенел: «Я ж его знаю. Он, кажется, пишет только мелом на зелёном сукне!». В результате своего «бизнес-тура» по российской глубинке баснописец обзавёлся капиталом в 110 тысяч рублей ассигнациями (около 14 миллионов рублей на наши сегодняшние деньги)!
В конце жизни Крылов получил чин статского советника и 6-тысячный пенсион. Безнадёжный холостяк к концу жизни приобрёл семью. Современники и раньше шептались, что дочь Саша у его кухарки Фени родилась от Ивана Андреевича. Когда же Феня умерла, Крылов выдал дочь замуж с богатым приданым. В старости, уже не таясь от мнений света, жил в семье Саши с её мужем и дочкой. Как вспоминали современники, «девочка по имени Наденька особенно утешала его». «Пушкин посетил Крылова за день или за два до своей дуэли с Дантесом. Он был особенно, как-то даже искусственно весел… играл с… Надеждой, нянчил её, напевал песенки» (публицист Л.Н. Трефолев). Перед смертью Крылов завещал своё имущество и права на издание басен «в полное распоряжение и вечное владение своего зятя К.С. Савельева».
Крылов скончался в 75 лет от воспаления лёгких. Он стал первым русским писателем, кому «памятник воздвиг» буквально сам народ, собрав деньги по подписке на монумент скульптора Петра Клодта. Что и было главным знаком любви россиян к своему баснописцу…

21.11.2015 20:20

170 лет назад – 21 ноября 1844 – в Санкт-Петербурге умер Иван Андреевич Крылов. О самом знаменитом дедушке русской литературы рассказывает Арсений Замостьянов.

Такое прозвание, да чтобы на столетия – надо заслужить. Он по сегодня остаётся всероссийским литературным дедушкой. Хочется, чтобы и через сто лет школьники узнавали дедушку Крылова в лицо и знали его по имени-отчеству: Иван Андреевич.

Квартет («А вы, друзья, как ни садитесь…») и «Демьянова уха», «А Васька слушает, да ест» и «Сыр выпал, с ним была плутовка такова» – всё это частенько возникает в воображении и слетает с языка. На наше счастье! Более живых сюжетов в русской поэзии не найти, они – как искры мудрой иронии в повседневной речи. Культура языка – не в витиеватых построениях и уж, конечно, не в точной расстановке ударений. Вот если исчезнет, выйдет из употребления «демьянова уха» – речь обмелеет.

Отец Ивана Андреевича – небогатый дворянин – как и полагалось в послепетровские времена, служил в армии. Драгунский офицер, он отличился в годы борьбы с Пугачёвским движением. Сам Иван Андреевич в армию не попал. После смерти главы семьи Крыловы нуждались в копейке, жили – в нашем представлении – совсем не по-дворянски. Девятилетний Иван Крылов переписывал бумаги для чиновников, приносил в дом скромное, но необходимое жалование.

Так и начал службу на скромных должностях по канцелярской линии. О большой карьере не мечтал, не придавал значения кабинетной работе. В те годы Крылова увлекали простонародные забавы – и, конечно, литература. Он прослыл расторопным кулачным бойцом. Не только размахивал кулаками, но и прислушивался к народному говору, к остротам и прибауткам, ругательствам и бодрым кличам.

Он уже в ранней юности стремился создавать собственные миры на бумаге. Его увлекал театр, а себя Крылов видел драматургом, правителем сценического пространства. Первое известное нам сочинение Крылова – оперное либретто «Кофейница». Разумеется, в стихах. Оперное искусство в России только набирало ход. Первое либретто сравнительно незадолго до Крылова сочинил Александр Сумароков – ключевая личность в истории первоначального русского театра.

И вот – «Кофейница». Неопытный автор резво высмеивал замашки непросвещённой барыни и корыстолюбивой кофейницы. Считается, что Крылов пребывал под впечатлением от модного Александра Аблесимова, чья комическая опера «Мельник - колдун, обманщик и сват» в те годы потрясла обе столицы. Она состояла из народных песен, композитор Михаил Соколовский увлекался русским фольклором – это и привлекало Крылова.

Юный Иван Андреевич не без настойчивости предлагал своё сочинение издателям и артистам. Открытием его опера не стала, высоких оценок не снискала. Впрочем, добродушные рецензенты находили для юноши и слова поддержки.

Как и всякий молодой человек, он хотел попробовать себя в разных жанрах, в разных интонациях. Побывал и демиургом трагедии.

Свою трагедию «Клеопатра» Крылов принёс на суд к Ивану Дмитревскому – одному из первых русских актёров, который обладал и литературными талантами. Дмитревский не дал хода трагедии, но знакомство продолжилось.

И всё-таки душа лежала к насмешке, к иронии, к просторечиям, к разболтанной разговорной интонации, которая, по канонам классицизма, соответствовала лёгкому жанру, а не трагедии. Успех пришёл с комедией «Проказники». Крылов представил публике злую сатиру на королей тогдашнего русского театра – Княжнина и Сумарокова. Героя, который изображал Княжнина, он наделил говорящим именем – Рифмокрад. Княжнин, конечно, разобиделся.

В 1788-м Крылов опубликовал первые басни – в журнале «Утренние часы» – впрочем, историки литературы не могут утверждать категорично, что те басни принадлежат перу Крылова. Так или иначе, шумного и немедленного успеха не было. Главное – он искал интонацию, искал дух русской басни, который у Сумарокова только проглядывал. Заправским баснописцем Крылов станет только к началу нового века: зато уж проявит себя во всей красе.

В 1797-м Крылов согласится на комфортное, но отдалённое от литературной жизни существование в усадьбе князя С.Ф.Голицына – под Киевом. Там Иван Андреевич обучал детей князя, сочинял пьесы для домашнего театра, сам играл там главные роли. С воцарением императора Александра I влияние Голицына усилилось, он служил на заметных постах в Риге и Петербурге, а Крылов оставался его доверенным сотрудником.

Крылов прославился как драматург: «Пирог» и «Модная лавка» долго не сходили со сцены. Пошли в народ и басни. Он вольно переводил Лафонтена, но создавал и собственные сюжеты. Когда-то – ещё при матушке Екатерине – Крылов пытался издавать сатирический журнал «Почта духов», но по разным причинам многообещающее начинание быстро заглохло. Теперь он вернулся в литературу как мэтр, как всеми уважаемый сатирик.

В 1809 году вышел в свет первый сборник басен Крылова, принесший ему уже не известность, но прочную славу. Крылова ставят в один ряд с Державиным – как первых классиков русской поэзии. В 1811 году выходят «Новые басни Ивана Крылова», позже книги басен Крылова издаются и переиздаются регулярно.

В баснях Крылова поэты находили не только потеху, но и сырьё для неожиданных открытий. Все помнят, с чего начинается основное повествование в «Евгении Онегине» (основное, поскольку там ещё есть гениальное предисловие – «Не мысля гордый свет забавить…»). Многие знают, что Пушкин в этой строке иронически ссылается на Крылова, перифразирует его строку из басни, которая вроде бы не имеет никакого отношения к метаниям Онегина и Татьяны. У Крылова:

Осёл был самых честных правил:

Ни с хищностью, ни с кражей не знаком,

Не поживился он хозяйским ни листком…

Это из басни «Осёл и мужик». Ну, а у Пушкина на видном месте – незабываемое:

Мой дядя самых честных правил…

Здесь – не только озорство и смешение жанров. Не только литературная игра, которая придавала азарта автору романа в стихах. Басни Крылова открыли в русской поэзии быт, житейские мелочи, которые преподносятся без нажима, как в дружеской беседе. И в этом – ключ к интонации «Евгения Онегина». Пушкин отдаёт долг учителю в первой строке первой главы романа…

На заседаниях «Беседы любителей русской словесности» Крылов сошёлся с Шишковым и Державиным. Державин считал Крылова умнейшим человеком, отдавал должное его юмору. Правда, у него был другой любимый русский «басельник» – Иван Хемницер. Рано ушедший поэт, с которым Державин дружил.

Крылов откликался на события политической истории – подчас с гневом. С наибольшей силой это проявилось в 1812-м году, когда у России было два деда – фельдмаршал Кутузов и баснописец Крылов. Осенью, в разгар кампании 1812 года, в журнале «Сын отечества» выходят басни И.А.Крылова «Ворона и курица», «Волк на псарне», «Обоз», «Щука и Кот», посвящённые борьбе русской армии с наполеоновцами. Это не классические басни. Крылов приспособил жанр к новым задачам.

В басне «Ворона и курица» Крылов поддержал оставление Москвы – шаг небесспорный, связанный с неслыханной трагедией для Белокаменной, для всего русского народа. Крылов убеждён: это был шаг к победе:

Когда Смоленский Князь,
Противу дерзости искусством воружась,
Вандалам новым сеть поставил
И на погибель им Москву оставил:
Тогда все жители, и малый и большой,
Часа не тратя, собралися
И вон из стен Московских поднялися,
Как из улья пчелиный рой…

Ну, а «Волк на псарне» стал гимном сопротивлению. Сохранилось свидетельство: «Крылов, собственною рукою переписав басню, отдал ее жене Кутузова, которая отправила ее в своем письме. Кутузов прочитал басню после сраженья под Красным собравшимся вокруг него офицерам и при словах: «а я, приятель сед», снял свою белую фуражку и потряс наклоненною головою». Кутузов – человек начитанный – оценил отточенную простоту слога:

«Ты сер, а я, приятель, сед,
И волчью вашу я давно натуру знаю;
А потому обычай мой:
С волками иначе не делать мировой,
Как снявши шкуру с них долой».
И тут же выпустил на Волка гончих стаю.

Дедушка Крылов предчувствовал изгнание врага из нашенского овина, хотя после тарутинского сражения всякое могло случиться и многие по-прежнему верили в непобедимость Бонапартия. Крылов, подобно Шишкову, взялся за пропаганду. Офицеры быстро выучивали наизусть крыловские басни. Крылов не только прославлял подвиги армии, бывал и едким. Например, эти строки известны многим, вошли в поговорку:

Беда, коль пироги начнет печи сапожник,
А сапоги тачать пирожник,
И дело не пойдет на лад.
Да и примечено стократ,
Что кто за ремесло чужое браться любит.
Тот завсегда других упрямей и вздорней;
Он лучше дело все погубит
И рад скорей
Посмешищем стать света,
Чем у честных и знающих людей
Спросить иль выслушать разумного совета.

Цитируя в сотый раз про «пирожника», мы забываем, что и эта басня родилась как отклик на события Отечественной войны 1812 года. Тут ведь знаменательная история: адмирал П.В.Чичагов не сумел разбить Наполеона при Березине. Французы переправились через реку, их император спасся. Адмирал оказался непутёвым командующим на суше, Крылов судил его немилосердно.

Крылов считали глубоким стариком, по тем временам он был долгожителем – как и Державин. Представители враждовавших литературных «партий» сходились на уважении к Ивану Андреевичу. Его уважали и литературные староверы, и карамзинисты, и появившиеся гораздо позже поэты пушкинского направления.

В старости маститого баснописца окружал почёт. Его читали, цитировали, афоризмы из басен обосновались в русской речи. О Крылове рассказывали анекдоты, в которых он представал комическим чревоугодником, съедавшим по тридцать толстенных блинов с икрой, после чего приступавшим к жаркому, а уж потом – к десерту под кофий с жирными сливками.

Немало судачили и о старческой неряшливости Крылова. Конечно, тут не обошлось без раблезианских преувеличений, хотя Крылов любил застолья и в последние годы поддавался ленце. Образ чудака-гурмана Крылов – артист по натуре – придумал сам и сжился с маской. Вечно полусонный, флегматичный на вид, он умел неожиданно поразить ловкой шуткой, мудрым речением.

Смерть Ивана Андреевича тоже окутана байками. Досужие измышления иногда повторяются и в наше время: объелся блинами, злоупотребил рябчиками в сметане… А умер он от воспаления лёгких и в последние часы вспоминал не о еде, а о баснях. По завещанию поэта, друзья вместе с приглашением на похороны получили экземпляр изданных им самим басен с надписью «Приношение. На память об Иване Андреевиче по его желанию».

На похоронах собрались не только литераторы и студенты. Сам генерал Алексей Орлов – преемник Бенкендорфа на посту шефа Третьего отделения – вызвался нести гроб баснописца, прочувствованно говорил о Крылове. У Ивана Андреевича было немало поклонников во властной элите.

Крылов создал мир русской басни. Да, он не единственный наш баснописец. До него и одновременно с Крыловым творили Александр Сумароков, Иван Хемницер, Иван Дмитриев. После – Демьян Бедный и Сергей Михалков. У каждого из них были заметные удачи, от каждого остались крылатые выражения.

Но Крылов остаётся владетельным князем этого жанра в русской литературе. Ведь он, несмотря на внешнюю сонливую вальяжность, успел населить нашу поэзию ослами и львами, Демьянами и мартышками, котами и поварами.

Слава Ивана Андреевича Крылова не оказалась мимолётной, как это бывает с модными драматургами и сезонными острословами. Уже в 1840-е выходят в свет очерки жизни и творчества Крылова. Его – одного из первых среди русских писателей – удостоят памятника в столице, в Летнем саду, аж в 1855-м.

Лукавый дедушка с гранитной высоты
Глядит, как резвятся вокруг него ребята,
И думает себе: «О милые ребята,
Какие ж, выросши, вы будете скоты!» –

Заметил известнейший острослов того времени, сатирик Пётр Шумахер. Грубовато? Но сам Крылов никогда не чурался острого словца, ни о чём не судил академично. Значит, зёрна проросли.

Памятник в Москве появится возле Патриарших в середине 1970-х. Он тоже постоянно окружён детьми. Он не умирал.

АРСЕНИЙ ЗАМОСТЬЯНОВ

http://www.pravmir.ru/dedushka-kryilov/