Что привлекало кольцова в народной песне. Исследования - А.В

Сочинение

Поэзия А. В. Кольцова как будто бы неожиданна для 30-х годов XIX в., но вместе с тем и закономерна, так как свидетельствует о процессе демократизации русской культуры. Кольцов воспитывался в провинциальной (воронежской) мещанской среде, образования не получил и был самоучкой в прямом и точном смысле этого слова, т. е. учился сам, всю жизнь, без чего, разумеется, не смог бы стать настоящим поэтом.

Необычным был путь Кольцова в литературу, необычным для того времени были и содержание, и форма его стихов. С Кольцовым в русскую литературу входил народ - не только как объект изучения, изображения, восхищения и т. д., по как субъект, как творец, создатель эстетических ценностей. Не случайно так приветствовали, так исключительно высоко ценили смысл и значение стихов Кольцова русские революционные демократы. Белинский считал, что «после имени Лермонтова самое блестящее поэтическое имя современной русской поэзии есть имя Кольцова» В творчестве Кольцова отразилось то увлечение философской проблематикой, которое было характерно для поэзии 30-х годов. В его «думах» выражены глубокие размышления молодого поэта о смысле человеческой жизни, тайнах, которыми полна история человечества. Но в полной мере талант Кольцова проявился в его песнях.

Нигде и никогда у Кольцова не звучат нотки сентиментальной жалости или барской снисходительности. Его герои, осознающие свое право на разумную и светлую жизнь, изображены как люди, способные глубоко мыслить и топко чувствовать, рвущиеся на широкий и вольный жизненный простор. Эти Тенденции проявляются и в разработке Кольцовым традиционных для устного народного творчества семейно-бытовых мотивов. Его песни проникнуты поэзией земной любви, радости, счастья, противопоставленной серости прозаических будней. Здесь нет ничего общего с традициями «легкой поэзии» Батюшкова и его последователей с проявляющимися у них порою элементами книжности, некоторой «вторичности» чувств. Герои Кольцова обнаруживают подлинную искренность, душенную красоту, свежесть и непосредственность в выражении интимных переживаний.

Теснейшая связь творчества Кольцова с миром устного народного творчества несомненна, но в фольклоре он использует не «букву», а «дух», не подражает тем или иным фольклорным жанрам, а творчески развивает и обогащает лучшие традиции народной поэзии. Таким же путем шли Пушкин и Лермонтов.

Произведения Кольцова являются не стилизацией или имитацией. Поэт органически близок к поэтике фольклора, которая свободно и непринужденно становится стилеобразующим фактором его поэзии, придавая ей черты истинной оригинальности и неповторимости. Это же относится и к своеобразию стиха Кольцова. Используя ритмические особенности народной песни, он создает свой, кольцовский стих - без рифм, как обычно в фольклоре, но основанный по преимуществу на литературных размерах.

Творчество Кольцова - важное и необходимое звено в истории русской литературы. Демократизм, поэтизация крестьянского труда, огромная сила жизпеутверждения, глубокое сочувствие народу в его радостях и горестях, замечательное песенное мастерство - все это обусловило ту важную роль, которую поэт сыграл в истории русской культуры. Его произведения, сама его личность приобрели большое значение для Белинского, являясь наглядным свидетельством огромных духовных сил, таящихся в народе. Творчество Кольцова давало великому критику повод и основание разрабатывать важные историко-литературные и теоретические суждения о народности, взаимоотношении фольклора и литературы, о положительном начале в русской поэзии, о русском национальном характере и о новом типе писателя-демократа (см. его статью «О жизни и сочинениях Кольцова», 1845).

Творческий опыт Кольцова был очень важен для Некрасова. Непосредственное воздействие Кольцова испытали на себе поэты-демократы И. С. Никитин, И. С. Суриков, а уже в XX в.- С.Есенин.

Поэзия Кольцова оказала благотворное влияние на многих поэтов братских народов, в частности на выдающихся белорусских поэтов Якуба Коласа и Янки Купалы. Связан был Кольцов и с украинской литературой. Он сам писал стихи на украинском языке, был знаком с Е. Гребенкой. Шевченко с исключительным вниманием относился к первому русскому поэту, вышедшему из народа. Это внимание отразилось в письмах Шевченко, дневнике, поэзии и прозе. Многое сближает Кольцова и Шевченко: и тематика произведений, и образная система. Ориентация на простого демократического читателя отразилась не только на идейном содержании, но и на художественном своеобразии их поэзии. Франко и Грабовский высоко ценили творчество замечательного русского поэта. На украинский язык его произведения переводили Б. Гринчеико, М. Старицкий и др.
Чернышевский, говоря о новом периоде в развитии русской литературы, во главе которого стояли Гоголь и Белинский, заметил: «Вероятно, Кольцов стал бы третьим в этом ряду, если бы прожил долее или обстоятельства позволили его уму развиться ранее» (3, 765).

Поэзия Кольцова обладает для читателей особой очевидностью. Небольшой объем творчества, ясность народно-фольклорной ориентации, внимание Жуковского, Пушкина, Вяземского, Одоевского, Белинского, Боткина, трагичность житейской судьбы «поэта-прасола» - все это обозримо, конкретно. Между тем именно вследствие всей этой очевидности, как оно и бывает в истории литературы, в связи с каким-то литературным явлением остаются вопросы, которые в свою очередь как бы само собой не нуждаются в разъяснении. Хотя на деле нуждаются.

«Лирическим чувствованием» проникнуто все творчество поэта: его раздумья о судьбах Родины, волнующие рассказы о четвероногих друзьях, прекрасное изображение лесов и степей. Теплом и светом согреты картины русской природы. Кольцов был блестящим мастером пейзажной лирики, подлинно вдохновенным певцом родной земли.

В стихах Васильева природа вся в вечном движении, в бесконечном развитии и изменении. Подобно человеку, она рождается, растет и умирает, поет и шепчет, грустит и радуется. В изображении природы он использует богатый опыт народной поэзии. Он часто прибегает к приему олицетворения.

Цветовая палитра создает не только зримую картину природы, но и настроение. Контрастные цвета несут настроение тревоги, беды. В цветовом образе - красном по белому предчувствуются беды.

У Кольцова есть натюрморты, в них живет душа природы. Многие цветные образы кольцовской поэзии проходят через все творчество, становясь яркими символами, иносказаниями, крылатыми выражениями.

Синий цвет имеет у него мистический оттенок. Издалека, из космоса, наша планета сине-голубая - основное ее цветовое содержание. Можно предположить, что синий цвет у Кольцова в соединении «несказанного» и нежного передает сакральный смысл. Страна, которую он любит, и есть для него земля обетованная, как бы глубоко ни погружалась она в небытие и какие бы чудища не разгуливали по ее поверхности.

Эпитеты, сравнения, метафоры в лирике А.Кольцова и П.Васильева существуют не сами по себе, не ради красоты формы, а для того, чтобы полнее и глубже выразить чувства поэта. Реальность, конкретность, осязаемость характерны для образного строя. Стремление к овеществлению образа - один из важных моментов своеобразия реалистического стиля.

Для Кольцова природа - это вечная красота и вечная гармония мира. Нежно и заботливо, без какого-либо внешнего нажима, природа врачует людские души, снимая напряжение неминуемых земных перегрузок. Живые, трепетные картины природы в стихах поэта не только учат нас любить и хранить мир земной красоты.

Они, как и сама природа способствуют формированию нашего миросозерцания, нравственных основ нашего характера, нашей совести и, более того, нашего гуманистического мировоззрения.

В поэзии П. Васильева мир человека и мир природы един и неделим. Отсюда мудрость прозрения, нравственная высота философской лирики поэта. Поэт прекрасно осознает ту непреложную истину, что отстранение человека от природы, а тем более конфликт с ней, приносит обществу непоправимый моральный урон и нравственный ущерб. Огромен диапазон мыслей и чувств, заключенных в тех стихах поэта, где природа едва ли не главный, основной герой. Понимание природы теснейшим образом связано с народной мифологией.

Завися от природы, человек старался подчинить ее себе умственно, поэтически, роднясь с ней духовно, приближая ее к себе. Все народные метафоры основаны на стремлении человека «приручить», «одомашнить» явления природных стихий, подчинить их путем уподобления простым, обиходным, осязаемым, близким вещам. Передача вселенского, общего через обиходное и простое, стала конструирующим началом образной поэтики А. Кольцова. Туча, снег, метель, пурга, солнце, луна, месяц, зарево, небо, звёзды и целые созвездья - все познается через предметы, до которых можно дотронуться рукой.

В ориентации А. Кольцова и П. Васильева на народную мифологию есть еще одна важнейшая закономерность. Изначальные представления об окружающем служили часто лишь отправными точками, которые помогали им выстроить свой поэтический мир. Пейзаж нередко создавался по законам народной поэтики, но «психологизация» пейзажа, то есть выражение душевных чувств, вызванных соприкосновением с природой, проходила уже по законам собственного творчества.

Обычные для народной лирики «психологические параллелизмы» играют в творчестве Кольцова меньшую роль, чем найденные им самим способы лирической интерпретации образа. И отнюдь не всегда символические значения деревьев, птиц и цветов, принятые в народной поэзии, ассимилируются в его стихах: очень часто он придает объектам природы свой смысл и свою индивидуальную лирическую окраску. Эта лирика чарует нас своими красками, волнует своей музыкой.

Изображение человека в общении с природой дополняется у Кольцова любовью ко всему живому. В таком взгляде были отголоски древнего представления о человеке, природе, надолго удержавшегося в сознании крестьянства.

Одним из таких вопросов в связи с Кольцовым остается вопрос о его конкретной художественной традиции в поэзии, о реальном контексте этой традиции. Ни одна работа о фольклорных началах в русской поэзии не обходится без имени А.В. Кольцова.

Значимость произведений А. Кольцова определяется позицией лирического «я», со всей окружающей стихией бытия. С другой стороны, природная сущность - не фон, не второстепенный элемент общей композиции. Они - духовное пристанище поэта.

Характерные мотивы творчества Кольцова опираются на устно-поэтическую народную традицию. Фольклорное начало отчетливо просматривается уже в первых стихах. Некоторые из них целиком построены на традиционно-песенном материале. С другой стороны, налицо оригинальность поэта: в тексте появились новые содержательные подробности, а поэтические строки принимали строгие ритмические очертания.

В дальнейшем Кольцов создает произведения, совершенно отличающиеся по жанру от своих первоисточников - народных песен. Это было вызвано его стремлением к самостоятельному осмыслению народнопоэтического материала. В конечном итоге именно данная тенденция обусловила оригинальность и многообразие лирических интонаций поэтов.

Еще Пушкин обращал внимание русских писателей на народное творчество с тем, чтобы они лучше могли увидеть «свойства русского языка». Кольцов был наделен редким талантом видеть и чувствовать эти свойства.

Воспринимая и творчески осмысливая исторически сложившиеся особенности русской речи, Кольцов в то же время широко использовал современный разговорный язык, справедливо полагая, что он в гораздо большей степени может помочь в установлении того внутреннего контакта с читателем, которого поэт настойчиво добивался. Кольцова весьма привлекала современная ему лексика. Она властно проникла в его стихи Кольцов А.В. и русская литература. - М.: Наука, 1988. .

Его поэзия является типичной поэзией «открытого стиля». Первейший признак поэзии Кольцова состоит в том, что принято обозначать словами: «как птица поет». Есть ощущение непосредственности, как бы граничащей с бесформенностью, а то и переходящей в нее:

Не на смерть иду,

Не хоронишь меня.

На полгода всего

Мы расстаться должны;

Есть за Волгой село

На крутом берегу:

Там отец мой живет,

Там родимая мать

Сына в гости зовет;

Я поеду к отцу,

Поклонюся родной...

Главное здесь - прямое чувство. Вообще сила чувства, кажется, безраздельно царит в стихотворениях Кольцова, определяя собой все; в этом смысле его поэзия является эталоном того, что для Л.Толстого как теоретика было всеобщим критерием творчества («выражение чувства»). Чувство это совершенно цельно, оно словно бы ведет за собою и мысли, и образы, будь то воспоминание о любви к милой, апофеоз крестьянскому труду или картина трагического леса, символизирующая смерть Пушкина. Следует, однако, заметить, что «безраздельная эмоциональность», «нерассуждающая стихия»

Кольцова вообще-то не абсолютны. Мало того, по-своему условны. Это та сфера, аура, в которую у Кольцова погружено все остальное, потому что Кольцов по сути многих своих образов - поэт мысли, но особой «мысли сердца», но настолько собирательной и широкой, что она словно бы и отсутствует как именно мысль. А присутствует как целый мир, как глобальные открытия, ведомые мощью чувства:

Красным полымем

Заря вспыхнула;

По лицу земли

Туман стелется...

На гумнах везде,

Как князья, скирды

Широко сидят,

Подняв головы...

(«Урожай», 1835)

Любимые образы Кольцова - лес и степь. В них средняя Россия предстает в своем и широком, глобальном, и сугубо конкретном обличье... Степь господствует; но в ответственный момент является образ леса - могучего, полного прямой тайны (стихотворения «Удалец», «Хуторок», «Домик лесника», «Русская песня», и, наконец, «Лес» как таковой, посвященный Пушкину). Чаще всего лес и степь выступают как образы-маяки во взаимодействии, причем в пределах одного произведения:

Ты не пой, соловей,

Под моим окном;

Улети в леса

Моей родины!..

(«Песня», 1832)

Аналогично в стихах «Удалец» (1833), «Молодая жница» (1836), «Вторая песня Лихача Кудрявича» (1837), «Разлука» (1840), «Русская песня» и др. И во всем этом заключается мощная мысль, влекомая чувством. Чтобы яснее проиллюстрировать этот тезис, можно вспомнить стихи Кольцова, в которых философско-поэтическая мысль «согрета» эмоциональным порывом; таких стихотворений не так уже мало:

В душе человека

Возникают мысли,

Как в дали туманной

Небесные звезды...

(«Поэт», 1840)

Так этот образ получает в поэзии Кольцова жизненную правдивость, художественную убедительность, полноту, яркость и живость.

Часть эпитетов - определений занимает постпозицию по отношению к слову «степь» и тем самым актуализируется, что значительно усиливает их экспрессивность. И в результате образ становится глубже, художественно достовернее, а речь приобретает плавность, песенную напевность. Этому способствует и тот факт, что ни один из эпитетов не повторяется в том же значении, несмотря на то, что повторы как художественный прием в общем-то характерны для поэтического стиля А.Кольцова.

В кольцовских стихах о степи преобладают предложения сложных и осложненных структурно - семантических типов и почти не встречаются простые предложения, что так не похоже на народные традиции «деревенского» образотворчества, в которых отдается предпочтение именно простым конструкциями.

Найденную однажды удачную заставку поэт стремится использовать по возможности полнее, лежащее в ее основе сходство каких-либо сторон предметов или явлений переносится одно на другое, порождает все новые и новые ассоциации, понятные лишь тогда, когда в памяти удержалась сама заставка.

Заставка для Кольцова - лишь необходимое условие для образотворчества, первая его ступень, ведущая к глубокому поэтическому познанию окружающего мира. Поэтому заставок в поэзии поэта гораздо меньше, чем созданных на их основе новых поэтических образов. И в этом - одна из особенностей взаимосвязи поэта с устным народным творчеством. Нередко он берет из фольклора уже готовые заставки и творит из них оригинальные образы.

Россия была не только самой сильной, может быть, единственно сильной любовью Кольцова, Россия была тем цементирующим раствором, на котором он «замесил» свою эстетику. Вне России не было ничего: ни стихов, ни жизни, ни любви, ни славы. В ней все, без нее - ничего. Можно всеми обычными человеческими привязанностями поступиться, от всего отказаться. Только не от нее - тогда начнется хаос. Словом, вне России Кольцов не мыслил себя никогда, но сначала чувство родины было почти неосознанным, детским и безмятежным, счастливым врожденной причастностью к ее корням и истокам - к ее природе. Оно было почти животным в своей неизреченности.

Открытость стиля, напор, размах, главенство чувства и т.д., которые мы обнаруживаем у Кольцова, являются кардинальными. Даже и ключевые слова у него носят следы этого: буйство, удаль и т.п.

Тяжелей горы

Темней полночи

Легла на сердце

Дума черная!

Образы А.Кольцова открыты, эмоциональны и живописны, нацелены на тайную музыку мира как его высокую, цельную гармонию. С другой стороны, они могут быть скрупулезно вещественны и эмпиричны:

И под лавкой сундук

Опрокинут лежит;

И, погнувшись, изба,

Как старушка стоит...

Но это скорее исключение, подтверждающее общие тенденции. В русской традиции, что прямо сориентирована на фольклор и на классику, есть, как известно две духовно-стилевые линии - строго реалистичная и романтическая. С последней во многом связан А. Кольцов. На его причастность к романтизму обращали внимание Пушкин, Белинский, Жуковский, Вяземский, Вл. Одоевский.

С именем Кольцова в определенной степени связан всплеск неоромантических настроений в русской поэзии Кольцов А.В. Никитин И.С. Поэзия. - Воронеж: Центрально-Черноземное книжное издательство, 1989..

Свободно-романтические музыка, напев, плавность мира, его разноцветие, красочность, общая живописность, приятие и любовь ко всему живому, и ощущение черной бездны как рока и трагедии, преодолеваемых мировым светом, солнцем, полнейшая свобода и раскованность высказывания при тайном соблюдении гармонической формы, никогда не превращающейся в оковы, торжество «буйного» чувства и светлого разума, обретших единство исходное, изначальное, контрастность и яркость, неспешность и резкость, космизм и филиграннейшая конкретность - все эти черты предельной творческой свободы, свойственной высокому романтизму, черты одновременно типологические и пронзительно индивидуальные, строгие и непринужденные присущи Кольцову в высшей степени.

На лице моем

Кровь отцовская

В молоке зажгла

Зорю красную.

Кудри черные

Лежат скобкою;

Что работаю -

Все мне спорится...

В края дальние

Пойдет молодец:

Что вниз по Дону,

По набережью,

Хороши стоят

Там слободушки!

Степь раздольная

Далеко вокруг Кольцов А.В. Полное собрание стихотворений. - М.: Просвещение, 1988. .

Образно-словесная фактура вся в пределах одной атмосферы: золотой, черный, красный, синий, удаль, молодец, степь, лес, небо, конь, косарь и коса, хмель, радость, черная туча, тоска-беда-горе... Интонации соответственны. Для примера можно проследить единство различных мотивов на разных уровнях глубины образа.

Для поэзии Кольцова характерно открытое чувство трагедии мира при всем его светлом торжестве и радости - чувство, свойственное высокому романтическому творчеству. Оно связано с ощущением рока и иных неведомых объективных сил; оно же - от истории родных мест всей этой срединной, южной России с ее тысячелетней трагедией. Грандиозные образы родятся лишь на трагедии. Иное дело, что самой трагедии для него мало; что высокий свет мировоззрения вступает в борьбу с черной, серой бездной. Но без нее нет правды. Исторический Север стал, с его тихой пуританской жизнью, держателем устоев, хранителем и самой культуры; трагический Юг - это размах, «вдрызг», «бездна», всесветность доли и поражения. И на всем - свет и величие судеб мира.

Стих «удалых», «раздольных» образов Кольцова - в ощущении одновременных радости и «надрыва» мира, в осознании мощи и силы духовного, исторического, космического противоборств, отражаемых одно в другом непрерывно:

Разойдусь с бедою -

С горем повстречаюсь...

(А. Кольцов.)

Обращает на себя внимание пронзительная цветовая рельефность, живописность южной романтической поэзии. Безудержная южная стихия, поддержанная резким солнцем и «синим ветром», зноем, красками, яркостью самой природы, не позволяет поэту ни аскетизма, ни просто сдержанности:

На лице моем

Кровь отцовская

В молоке зажгла

Зорю красную...

(А. Кольцов.)

Музыка, гулкий ритм, напев господствуют в его стихах. А.Кольцов - из тех, кто хранит секрет: одновременно предельно резкого и предельно плавного, музыкального и напевного.

Ритмические эксперименты великих поэтов - М.Ю. Лермонтова, Тютчева, А.А. Фета по смелости не идут в сравнение с тем, что сотворил Кольцов и что так и названо - «кольцовский стих» за невозможность ввести это в общепринятую профессионально каноническую систему. Как известно, этот стих можно трактовать как «анапест + ямб», а при искусственном скандировании - как хорей. Но эти конкретные признаки не дают представления о тех предельной интонационно-напевной свободе, размахе, удали, которые дает этот мощный стих:

Раззудись, плечо!

Размахнись, рука!

Ты пахни в лицо,

Ветер с полудня...

При этом мы знаем, что Кольцов непринужденно владел каноническим ямбом (многие стихотворения, особенно ранние), а также простым анапестом («Глаза», 1835), хореем («Разлука», 1840) и т.д.; но, конечно, истинный его триумф - это его знаменитый логаэдический дольник, проложивший дорогу многим другим поэтам. Виртуозные мелодические ходы, признак музыкально-ритмической свободы, есть в стихах Кольцова и помимо самой его гениальной фольклорно-личностной схемы. Например,

Не родись богатым,

А родись кудрявым:

По щучьему велению

Все тебе готово Кольцов А.В. Полное собрание стихотворений. - М.: Просвещение, 1988. .

Общечеловеческое в его стихах и песнях непременно преломлялось сквозь специфически крестьянское. Своеобразные отношения установились у крестьянских художников с большой литературой. Они уже не называли себя самоучками, наоборот, их поэтическая мысль и архитектоника стиха оказались на уровне самых высоких достижений русской поэзии.

П.Васильев - это стихи, идущие от жизни, от знания крестьянского быта. Главное место в них занимает реалистическое изображение деревенской жизни. Значимость лирики состоит в том, что в ней чувство любви к родине всегда выражается, не отвлеченно и риторично, а конкретно в зримых пейзажных образах.

Чего душа хочет -

Из земли родится;

Со всех сторон прибыль

Ползет и валится...

Наслаждаясь природой, вживаясь в нее, поэт возвышается до философских раздумий о смысле жизни, о закономерностях бытия. В этой области творчества Кольцов также самобытен, как и в других: отвлеченные понятия у него всегда получают вещественное выражение, образы не теряют пластичности, в стихах отчетливо звучит авторский голос.

Особенно значительны философские размышления поэта о жизни и смерти, о человеческой судьбе, о переходящем и вечном в земном существовании.

А. Кольцов пришел в литературу как глубоко лирический поэт, все творчество которого было посвящено одной главной теме - теме Родины. Характерное для устного народного творчества ощущение кровной связи с природой, порожденное ежедневным общением с ней крестьянина, его зависимостью от нее, пронизывает всю лирику поэта. Вот отчего она и сегодня так волнует нас.

Мысль о том, что человек является частью природы, что он с ней кровно связан, выражена в стихотворениях Кольцова через всю образную систему, через саму поэтику. Природа в его стихах, как и в народном творчестве, чувствует по-человечески, а человек ощущает себя деревом, травой, рекой, лугом.

В картинах родных мест, созданных Васильевым в последние годы жизни, почти полностью главенствует печальный зимний пейзаж. В своем творчестве поэт как бы пребывает в двух временах. Свое состояние, свои чувства его герой нередко отождествляет с каким - либо видением холодного зимнего пейзажа. Картины зимней стужи и безлюдья как нельзя более подходят для обрамления его мыслей. Они связаны единой тональностью, достигаемой метрической замедленностью схожестью лексики и звукозаписи. Существенно также проследить изменения, происходящие в выборе поэтом красок.

По совершенству формы, неожиданной красоте сравнений, музыкальности, безупречности вкуса лирические стихи Кольцова, посвященные родине, отчему дому, родной красоте природы, рассказывающие о душевной печали, нисколько не уступают его более ранним произведениям. Отличаются же они, прежде всего красками, колоритом, звучания слова. И вместе с тем лирика Кольцова последних лет несет в себе мотивы, весьма далекие от успокоения.

Гораздо важнее в лирике Кольцова не та историческая аналогия, которая присутствует в его произведениях, более существенно то, что поэт увидел народную Россию стоящей на грани глубочайших социальных и исторических преобразований, и от нее ощутил глубокую личную зависимость. И ощутил так сильно, что уже никогда с этим ощущением не расставался.

Творения Кольцова и Васильева были и есть глубочайшими воплощениями духовной жизни русского народа и русского человека, - а значит, прообразами собственной духовной жизни.

Поэзия Кольцова - источник глубоких раздумий над многими социально-философским проблемам: деревня и город, жизнь и смерть, государство и народ, народ и отдельная личность.

Первые публикации стихов Кольцов открыли читателю очарование и волшебство среднерусской природы, сокровенный мир лирического героя, у которого место любимой заняла Родина. В русской поэзии, столь богатой шедеврами пейзажной лирики, появился новый певец, звонкий и чистый голос которого далеко разнесся над печалью полей.

Поэзия А. Кольцова и П. Васильева во многом перекликается между собой, но тема природы, проходит через все творчество и одного, и другого поэта.

Поэзия А. В. Кольцова как будто бы неожиданна для 30-х годов XIX в., но вместе с тем и закономерна, так как свидетельствует о процессе демократизации русской культуры. Кольцов воспитывался в провинциальной (воронежской) мещанской среде, образования не получил и был самоучкой в прямом и точном смысле этого слова, т. е. учился сам, всю жизнь, без чего, разумеется, не смог бы стать настоящим поэтом.

Необычным был путь Кольцова в литературу, необычным для того времени были и содержание, и форма его стихов. С Кольцовым в русскую литературу входил народ - не только как объект изучения, изображения, восхищения и т. д., но как субъект, как творец, создатель эстетических ценностей. Не случайно так приветствовали, так исключительно высоко ценили смысл и значение стихов Кольцова русские революционные демократы. считал, что «после имени Лермонтова самое блестящее поэтическое имя современной русской поэзии есть имя Кольцова.

В раннем творчестве Кольцова отразилось то увлечение философской проблематикой, которое было характерно для поэзии 30-х годов. В его «думах» выражены глубокие размышления молодого поэта о смысле человеческой жизни, тайнах, которыми полна история человечества. Но в полной мере талант Кольцова проявился в его песнях. Жанр народных песен был известен и ранее, например, в творчестве Дельвига. Однако при разработке этого жанра поэты нередко ограничивались лишь использованием отдельных фольклорных мотивов или внешней стилизацией, У Кольцова же передовых современников привлекала органическая народность его песен, в которых воспевались крестьянский труд, чувства и мысли крестьян-тружеников. Впервые в литературе так поэтически были выражены радость человеческого труда на земле, то глубокое удовлетворение, которое приносит крестьянину слияние с природой, упоение трудом как источником жизни, радости, счастья. Физическая и нравственная красота любимых героев Кольцова есть выражение их духовного величия, той жизненной прочности, уверенности, которые были необычны для русской литературы тех лет. Труд для Кольцова и его героев - мерило ценности человека, основа представлений о прекрасном и нравственном. Но речь идет именно о свободном труде. Только при этом условии возможно проявление тех прекрасных черт, которыми отличаются крестьяне в поэзии Кольцова.

Поэт не закрывает глаза на горе и бедность, разорение и нищету крестьян. Достаточно вспомнить только названия некоторых стихотворений: «Горькая доля» (1837), «Доля бедняка» (1841) и др. Используя традиции народной лирики, Кольцов многие свои песни пишет от женского лица, создавая в ряде случаев трагический образ молодой крестьянки, выданной замуж против ее воли. В стихотворении «Ах, зачем меня…» (1838) слышится, как писал Белинский, «раздирающая душу жалоба нежной души, осужденной на безвыходные страдания». И все же талант Кольцова проявился прежде всего в тех его песнях, где раскрыты представления о вольной и свободной жизни его героев, показанных в органическом слиянии с природой. Именно поэтому природа для Кольцова не пассивный фон и даже не просто арена трудовой деятельности человека, а активный соучастник человеческого труда; она полна движения, живет самостоятельной жизнью, что подчеркивается целой системой поэтических метафор-олицетворений.

Может показаться странным , что в стихах Кольцова даже не упоминается крепостное право. Между тем это входило в замысел поэта. Разумеется, он очень хорошо знает о тех тяжелых условиях, которые способны лишь исказить здоровую, сильную и в основе своей прекрасную натуру его героев. Однако поэт часто сознательно игнорирует эти условия, что было своеобразной формой отрицания крепостничества, помещичьей эксплуатации и т. д. Он создает не идеализированный мир, а мир идеальный. Таким же путем шел в «Вечерах на хуторе близ Диканьки». Для Кольцова чрезвычайно важно было показать, что герой его - свободный человек, «хлебопашец вольный» и что только поэтому он так уверенно, так прочно стоит на земле.

В русской поэзии 30-х годов с характерными для нее мотивами разочарованности, тоски, даже отчаяния ворвался свежий голос человека, не побоявшегося вступить в бой с судьбой и уверенного в победе («Дума сокола», 1840). Нигде и никогда у Кольцова не звучат нотки сентиментальной жалости или барской снисходительности. Его герои, осознающие свое право на разумную и светлую жизнь, изображены как люди, способные глубоко мыслить и тонко чувствовать, рвущиеся на широкий и вольный жизненный простор. Эти тенденции проявляются и в разработке Кольцовым традиционных для устного народного творчества семейно-бытовых мотивов. Его песни проникнуты поэзией земной любви, радости, счастья, противопоставленной серости прозаических будней. Здесь нет ничего общего с традициями «легкой поэзии» Батюшкова и его последователей с проявляющимися у них порою элементами книжности, некоторой «вторичности» чувств. Герои Кольцова обнаруживают подлинную искренность, душевную красоту, свежесть и непосредственность в выражении интимных переживаний. Широкое распространение получило мнение о реалистической природе лирики Кольцова. Однако обращение к народной жизни, т. е. объект изображения, не дает еще представления о методе изображения. Кольцов, конечно, создает типические образы своих героев, но это романтическая типизация. Известно важное методологическое указание Ф. Энгельса о том, что в реалистическом искусстве «каждое лицо - тип, но вместе с тем и вполне определенная личность, «этот», как выражается старик Гегель» (из письма к М. Каутской 26 ноября 1885 г.). По тонкому наблюдению Н. Н. Скатова, у Кольцова всегда «в стихах выступает не этот человек, не этот крестьянин, не эта девушка, как, например, у или даже у Никитина, а вообще человек, вообще крестьянин, вообще девушка». Поэтому и картины природы у него предельно обобщенные:

• Красным полымем
• Заря вспыхнула;
• По лицу земли
• Туман стелется.
• («Урожай», 1836)

Теснейшая связь творчества Кольцова с миром устного народного творчества несомненна, но в фольклоре он использует не «букву», а «дух», не подражает тем или иным фольклорным жанрам, а творчески развивает и обогащает лучшие традиции народной поэзии. Таким же путем шли

В 20-40-е годы продолжает свое развитие русская песенная лирика. Среди поэтов-песенников в 20-е годы большой популярностью пользовались песни А. А. Дельвига. Сти-хотворения и песни на народные темы А. В. Кольцова представляют наиболее яркое явление в общем процессе развития русской лирики. Кольцов как поэт прежде всего прошел школу творческой практики у поэтов-песенников первого поколения. Возможно, что даже само желание писать песни возникло у него под их влиянием. В лирическом наследии поэта есть произведения, которые имеют черты подражания. Но сила собственного таланта, жизненные истоки его позволили Кольцову обрести в творчестве собственный голос и во многом опередить всех поэтов-песенников его времени. В отличие от них, Кольцов в своем творчестве шел не только от современных литературно-песенных традиций, но и от стиля хорошо ему знакомых народных песен и от живого народного языка . Он стремился в своем творчестве изобразить реальную жизнь народа, его труд, быт и поэзию, поэтому оно было гораздо шире по тематике и реалистичнее. Песням Кольцова, что особенно важно, была свойственна и новая внутренняя настроенность, глубоко отличавшаяся от традиционного сентиментального "уныния" современных русских песен. В них зазвучали бодрые оптимистические призывы к преодолению любых жизненных невзгод. Произведения Кольцова, выражающие народный социальный оптимизм, были очень близки к самим народным песням, в которых даже в мотивах "грусти-тоски" никогда не чувствовалась безысходность жизненного горя.

Песни Кольцова были не только содержательны и лиричны. По признанию самого поэта, песни для него были прежде всего тем, что "поется". Кольцов не раз пробовал распевать свои песни. Об одном таком случае он писал В. Г. Белинскому: "Степи опять очаровала меня; я черт знает до какого забвения любовался ею. Как она хороша показалась! И я с восторгом пел: "Пора любви"... Созданный Кольцовым оригинальный размер стиха был очень близок к ритмическому строю народных песен.

Народ в песнях Кольцова изображался во всей полноте его жизни - не только в труде и повседневности, но и в моменты сосредоточенного раздумья над своей жизнью. Кольцов в своих песнях всегда подчеркивал характер героя, его жизненную силу, веру в будущее:

Долго ль буду я

Сиднем дома жить,

Мою молодость

Ни на что губить?

Долго ль буду я

Под окном сидеть,

На дорогу вдаль

День и ночь глядеть?

("Дума сокола ")

В песнях о народной бедности, жизненной бесприютности, сиротстве ("Сирота", "Раздумье селянина", "В непогоду ветер", "Светит солнышко", "Доля бедняка") изображалась горькая доля бедняка с помощью заимствованных из народной поэзии образов беды, горя, злой судьбы. Но изображение "злой доли" крестьянина у Кольцова сочеталось с мотивами смелого и упорного ее преодоления . Особенно это проявляется в песнях Кольцова "Деревенская беда" (мотивы борьбы бедняка с богачом), "Дума сокола" (страстный порыв героя к лучшей жизни}, "На погибель идти - песни петь соловьем" (молодецкая удаль, по-могающая героически преодолеть любое горе) и в других.

Вдумчивое проникновение Кольцова в народную жизнь позволило ему увидеть в ней главное, выделить наиболее существенное. В этом отношении особого внимания заслуживает ведущая тема его песенного творчества - тема труда . Кольцов видел крепкую любовь крестьян к "матери сырой земле" и чисто крестьянские трудовые интересы и упования, связанные с земледельческим трудом. Все это он с большой художественной силой отразил как в стихотворении "Косарь", так и в своеобразной трилогии - "Песня пахаря", "Урожай" и "Крестьянская пирушка", посвященной крестьянскому труду. В этих произведениях Кольцов показал не только поэзию крестьянского труда, но и ту сосредоточенную величавую "обрядность", которая была так характерна для крестьянской жизни.

Наряду с этими темами в творчестве Кольцова большое место занимали и песни на семейно-бытовые и любовные темы. Семейно-бытовые и любовные песни Кольцова в ху-дожественном отношении были всего более связаны с народными песнями. С ними их сближали традиционные песенные образы: "девушка" и "молодец", "муж" и "жена"; по-вторяющиеся в ряде песен художественные приемы. В таких песнях Кольцов использовал народно-песенные стилистические и композиционные средства : символику - "Кольцо", "Перстенечек дорогой", "Грусть девушки"; лирические обращения к силам природы - "Ты не пой, соловей", "Не шуми ты рожь"; лирический монолог - "Ах, зачем меня силой выдали", "Не скажу никому"; метафорические сравнения - "Соловьем залетным юность пролетела"; народные поэтические эпитеты - "ярый воск", "чисто золото", "сырая земля", "душа-девица", "ветры буйные", "кудри ру-сые". Но Кольцов применял эти средства всегда очень оригинально. Так, например, часто обращая к форме лирического монолога, он нередко отходил от традиционного стиля народных песен, делая их особенно психологически насыщенными. Значительная лирическая эмоциональность в песнях Кольцова и даже экспрессивность выраженных в них чувств сближали некоторые песни с устными городскими романсами. Возможно, что некоторые песни Кольцова - "Погубили меня твои черны глаза", "Не скажу никому", "Я любила его" и другие - были созданы под влиянием стиля городских романсов. В свою очередь, песни и романсы Кольцова стали на продолжительное время художественными образцами для многих авторов песен и романсов второй половины XIX века.

5. Проза 1830-х годов: новый подъем романтизма. Анализ произведений (по выбору) А. А. Бестужева-Марлинского («Фрегат “Надежда”»), Н. Ф. Павлова («Именины»), И. И. Лажечникова («Ледяной дом») , В. Ф. Одоевского («Сильфида»).

20-е годы, несмотря на довольно значительное количество романов нравоописательных, нравственно-сатирических, исторических «...проза в русской литературе занимала очень мало места, имела очень мало значения. Она, - по замечанию Чернышевского, - стремилась существовать, но еще не существовала» В 30-е годы картина резко меняется. Ведущая роль в литературе этого периода бесспорно принадлежит прозе. «Пора стихов миновала в нашей литературе, наступила пора смиренной прозы», - так характеризует Белинский этот новый период. Даже Пушкин в 30-х годах пишет, главным образом, прозой. Целый ряд писателей, дебютировавших стихами (И. Панаев, Н. Ф. Павлов, В. А. Сологуб, А. Ф. Вельтман и др.), в 30-е годы становится в ряды прозаиков. Журналы 30-х годов заполняются не стихами, а прозой, главным образом повестями, от количества и качества которых и зависит успех журналов.

Господство прозы в литературе 30-х годов ни в коем случае не следует объяснять тем, что поэзия зашла в тупик. Ни одно десятилетие не было представлено такими блестящими поэтами, как 30-е годы, и заявление, что Пушкин, Баратынский, Полежаев и др. изжили себя к этому времени, звучит совсем неубедительно. Снижение роли поэзии связано с широкими общественными процессами.

Литература выходит из салонов и гостиных и захватывает все бо́льшие и бо́льшие читательские круги. Столь модные в 20-е годы альманахи, заполненные в основном стихами, рассчитаны были на светский салон. Журналы, пришедшие им на смену в 30-е годы, были связаны уже не с узкими «салонными» сферами, а с гораздо более широким и более демократическим кругом читателей. В журналах печаталось довольно большое количество переводной иностранной литературы , отсутствовавшей в альманахах (их читатели пользовались иностранной литературой в подлинниках). Самый выбор иностранной литературы свидетельствовал уже об иных интересах читателей. Наибольшей популярностью пользовалась новая французская литература, которая, несмотря на традиции «романтически-ужасного» (или благодаря им), обнажала потрясающие картины жизни низов большого города и создавала уже новый жанр - жанр реального и социального романа. Это привлекло внимание не только новой читающей публики, но и царской цензуры, которая уваровским циркуляром от 25 июня 1832 г. объявила борьбу «неистовой новейшей французской словесности».

Проза 30-х годов отличается и новым содержанием и новыми жанрами. Не приключение, а нравоописание становится в центре всех произведений. Даже в исторических романах на первое место выдвигается стремление к описанию нравов. Именно в этом современники видели главное достоинство романов Вальтера Скотта. Несмотря на громадную популярность исторических романов, господствующим жанром 30-х годов становится повесть . «Библиотека для чтения» под весьма знаменательным заглавием «Сто тысяч первая и последняя повесть» переводит фельетон Жюля Жанена, писателя очень популярного в русской журналистике 30-х годов. В фельетоне этом говорится о тематическом разнообразии повестей, о колоссальном потоке их, который «льется, как дождь, сыплется, как град». «Телескоп» определяет повесть «как художественное произведение творческой фантазии, существенно отличное от прозаического анекдота и исторической были» и приходит к выводу, что «нынешняя повесть, подобно роману, есть художественное представление жизни со всех точек зрения».

Не следует думать, однако, что русская повесть с самого своего начала отображала жизнь и была реалистической повестью. «Марлинский был первым нашим повествователем, был творцом или, лучше сказать, зачинщиком русской повести», - пишет Белинский. Стилистически-изощренные, риторические, изображающие неистовые страсти и необыкновенные положения, повести Марлинского были типичными романтическими повестями. Романтическая повесть Марлинского пользуется в 30-х годах бесспорным авторитетом и порождает целую серию подражательных повестей. После декабрьского восстания сосланный в Сибирь и затем на Кавказ, оторванный от русской общественной жизни, Марлинский не замечал сдвигов, происшедших за это десятилетие в русской общественной жизни и в литературе. Да и романтизм его, теряя гражданский пафос, мельчает и вульгаризируется. Произведения этого периода отличаются узостью тем, особым интересом к интимным переживаниям и тщательной заботой о языке. Своей риторикой и напыщенностью, изображением пламенных страстей своих романтических героев он не помогал раскрытию действительности, а сознательно уходил от «прозы жизни». Между тем, этой «прозой» все больше и больше проникалась русская ли-тература.

Бытоописательная проза все настойчивее проникала в большую литературу. В 1831 г. появляются первые подлинно реалистические «Повести покойного Ивана Петровича Белкина». В 1833-1834 гг. появляются повести Н. В. Гоголя, которые в 1835 г. вы-ходят в виде отдельных сборников («Миргород» и «Арабески»). В потоке романтических повестей повести Гоголя резко выделялись своей «низкой» тематикой, новыми демократическими героями. Интерес этих повестей заключался не в занимательности сюжета, а в реалистическом воспроизведении будничных картин жизни, в смелом разоблачении пошлости тогдашней действительности. Подлинное значение повестей Гоголя не было понято не только широкой публикой, но и большинством русской критики. Последняя упрекала его за «низкую» и «грязную» тематику («Московский наблюдатель»), за грубый и неправильный язык («Библиотека для чтения»). По-иному отнесся к повестям Гоголя Белинский. Критик сразу увидел в Гоголе «поэта жизни действительной». В 30-е годы борьба между романтизмом и гоголевским направлением была во всем разгаре.

Как раз в разгар этой борьбы, в середине 30-х годов, из потока романтических по-вестей выделяется новая разновидность - «светская повесть », которая скоро становится одним из распространенных модных жанров того времени. Светская повесть идет навстречу новым веяниям. Светский человек и светское общество, взаимоотношения их - вот основная проблема, вокруг которой строится содержание этих повестей. С неприступных гор Кавказа, из цыганского табора и далеких окраин герой переносится в обычную домашнюю обстановку, и главное внимание уделяется уже не приключениям его и необычайным происшествиям, а его переживаниям. Интерес к внутреннему миру героя связывает светскую повесть с романтическими поэмами. Повесть значительно психологизируется. Приблизив тематику своих повестей к современной действительности, светские писатели не сумели найти новые художественные средства раскрытия этой действитель-ности и при описании ее пользовались романтическими приемами, ставшими мертвыми штампами. Перенесение героя в домашнюю обстановку - это не отмена, а замена фона. Так, например, для светских повестей романтическим фоном стала вся обстановка светской жизни: гостиная, будуар, театр, бал, маскарад. Все эти повести строго ограничены темой света, точнее, темой светской женщины. Наиболее яркими светскими повестями являлись повести Марлинского («Испытание» и «Фрегат «Надежда»), Панаева («Спальня светской женщины», «Она будет счастлива»), В. Одоевского («Княжна Мими», «Княжна Зизи»), Ростопчиной («Чины и деньги», «Поединок»), Сологуба («Большой свет»). Главное внимание автора в данном жанре обращено не на изображение нравов, а на зарисовку характеров, психология которых раскрывается в любовных переживаниях героев. Обязательная любовная интрига является центром развития сюжета светской повести. И характеры, и обстановка, и вся жизнь светского общества показаны не в процессе развития, а застывшими, раз навсегда данными. Отсюда шаблонность, трафаретность описаний. Поверхностные наблюдатели жизни, светские писатели главное внимание сосредо-точивают на вопросах композиции и особенно языка. Они стремятся обогатить литератур-ный язык, придать этому языку изящество, блеск и разговорную легкость светской беседы.

К 30-и годам относится возникновение исторического романа , успехи которогр отражали развитие национально-исторического самосознания русского общества, интерес к отече-ственному прошлому. На Западе исторический роман к тому времени приобрёл уже огромную популярность. Сначала Вальтер Скотт, вслед за ним Бальзак, Гюго, Мериме, Стендаль, Купер. Всеобщее увлечение историческим романом современники объясняли характером самой эпохи, наступившей после драматического финала наполеоновской эпопеи. «Раньше довольствовались при знакомстве с историей рассказами о сражениях и победах, теперь же, «вопрошая прошлое», хотят вникнуть «в самые мельчайшие подроб-ности внутренней жизни». Интерес к обычному, повседневному, бытовому рождает новый вид романа – реалистический исторический. Русские тоже читали Вальтера Скотта, но захотелось написать и об отечественной истории тоже. Первым таким опытом стал «Юрий Милославский» Загоскина (1829), получивший неслыханный успех. Потом последовали «Клятва про гробе Господнем» Полевого (1832) и Лажечников – «Последний Новик»(31-33), «Ледяной дом»(35) и «Басурман» (38). В 1835 году Гоголь выпускает «Тараса Бульбу», а в 1836 появляется «Капитанская дочка» Пушкина. Исторический роман создан.

В историческом романе первой половины 30-х обозначилось три основных направления : дидактическое (Загоскин, Масальский, Зотов – восходят к Карамзину), романтическое (Полевой, Лажечников) и реалистическое. Лажечников Иван Иванович занимает видное место среди авторов исто-рических романов. По словам Бел., он приобрел широкую известность и авторитет. Каж-дый из романов Лажечникова был результатом тщательной работы автора над известными ему источниками, внимательного изучения документов, мемуаров и местности, где проис-ходили описываемые события.

Наиболее значительным романом Лажечникова является «Ледяной дом » (1835). Создавая его, романист вчитывался в воспоминания деятелей поры Анны Иоанновны - Манштейна, Миниха и других, изданные в начале XIX века. Это позволило ему воссоздать с достаточ-ной точностью атмосферу придворной жизни времен Анны Иоанновны и образы некото-рых исторических деятелей, хотя в зарисовке их он счел возможным, согласно своим взглядам, кое-что изменить по сравнению с действительностью. Это касается прежде всего героя романа кабинет-министра Арт. Волынского, оклеветанного любимцем императрицы немцем Бироном и преданного страшной казни. Его образ писатель во многом подверг идеализации. Историческая роль Волынского, боровшегося против иноземца-временщика, была, несомненно, прогрессивной. Но в историческом Волынском положительные черты сочетались с отрицательными. За лихоимство его не раз бивал еще Петр 1. Как и другим вельможам его времени, Волынскому не были чужды низкопоклонство, тщеславие, карьеризм. Все эти особенности его личности устранены писателем. Волынский в романе полон заботы о благе государства и народа, истомленного тяжелыми поборами; в борьбу с Бироном он вступает лишь во имя блага отчизны.

Соперник Волынского - наглый временщик и угнетатель народа Бирон зарисован писателем значительно ближе к историческому облику фаворита императрицы. При всей осто-рожности Лажечникова, нарисованный образ самой Анны Иоанновны свидетельствовал об ее ограниченности, безволии, отсутствии у нее каких-либо духовных интересов. Постройка ледяного дома, в котором была отпразднована свадьба шутовской пары, показана писателем как дорогое и жестокое развлечение.

Сюжет представил Лажечникову возможность глубоко раскрыть бедственное положение народа. На праздник, задуманный Волынским для потехи императрицы, со всех концов страны привезены молодые пары, создающие образ многонациональной России. В страхе и унижениях, пережитых участниками спектакля в ледяном доме, в судьбе замученного бироновскими клевретами украинца звучит тема страдания русского народа под гнетом бироновщины . Передавая мечты шутихи госпожи Кульковской о том, как она, «будущая столбовая дворянка», будет «покупать на свое имя крестьян и колотить их из своих рук», а в случае надобности прибегать к помощи палача, Лажечников приоткрывает завесу над крепостническими нравами, выражая свое негодующее отношение к крепостному праву, свою позицию писателя-гуманиста.

Исторически неверным оказался образ Тредиаковского, что было отмечено Пушкиным в письме к Лажечникову. Тредиаковский Лажечникова более похож на свою карикатуру в комедии Сумарокова «Трессотиниус», вызванной ожесточенными литературными спорами середины XVIII века, чем на исторического реформатора русского стиха и человека трагической жизни, над которым издевались вельможи.

В фабуле романа все время переплетаются политическая и любовная интриги, романтиче-ская любовь Волынского к прекрасной молдаванке Мариорице. Эта линия развития сюже-та порой мешает первой, ослабляя историзм «Ледяного дома». Но она не выходит за рамки быта и нравов столичного дворянского общества того времени. Не всегда искусно сплетая два основных мотива сюжетного развития романа, Лажечников в отличие от большинства исторических беллетристов своего времени не подчиняет историю вымыслу: основные ситуации и финал романа определяются политической борьбой Волынского с Бироном .

Воспроизводя в романе «местный колорит», некоторые любопытные черты нравов и быта того времени, писатель правдиво показал, как государственные дела переплетались во времена Анны Иоанновны с дворцовым и домашним бытом царицы и ее окружения . Ис-торически точна сцена испуга народа при появлении «языка», при произнесении страшного «слова и дела», что влекло за собой пытки в Тайной канцелярии. Святочные забавы де-вушек, вера в колдунов и гадалок, образы цыганки, дворцовых шутов и шутих, затея с ле-дяным домом и придворные развлечения скучающей Анны, которыми должен был зани-маться сам кабинет-министр, - все это живописные и верные черты нравов того времени. В историко-бытовых картинах и эпизодах, в изображении ужасов бироновщины продолжает свое течение реалистическая струя в творчестве писателя.

Тема «Кольцов и народная поэзия» привлекала внимание многих исследователей творчества поэта и фольклористов. Решалась она обычно в двух аспектах: во-первых, ученых интересовала степень близости к народной песне собственных песен и стихотворений поэта; во-вторых, деятельность Кольцова как собирателя произведений фольклора.

При чтении всей этой, довольно обширной литературы поражает противоречивость суждений, высказанных разными авторами. Одни из них, начиная с Белинского, утверждали тесную связь поэзии Кольцова с народной песней (1). О ней писали в статьях о Кольцове и Добролюбов, и Салтыков, и В.И. Водовозов, в исследованиях советского времени эту связь изучали В.М. Сидельников, В.А. Тонков, П.Д. Ухов (2).

С другой стороны, некоторые авторы, начиная с работы М.Ф. де Пуле (3), отрицали непосредственную связь Кольцова с живой народной традицией (В.В. Данилов, (4)) или говорили об ограниченности этой связи, утверждая, что источники его творчества кроются в русской литературе первой половины XIX в., в сентиментально-романтической поэзии этого периода (А.И. Некрасов, (5)). В пору утверждения вульгарно-социологического метода в литературоведении П.М. Соболев вообще противопоставлял Кольцова народному творчеству, считая поэта выразителем идеологии мещанства (6).

Документальные материалы и объективные факты решительно опровергают все эти ошибочные или тенденциозные утверждения о том, что Кольцов будто бы оставался равнодушен к фольклору.

Вскоре после смерти Кольцова, еще до издания собрания его стихотворений (1846 г.), которому предпослана была статья Белинского, студент Харьковского университета А.М. Юдин, лично хорошо знавший Кольцова, сообщил, что Кольцовым было собрано большое количество песен, и высказал опасение за их судьбу. Юдин писал, что поэт «имел особенный дар заставлять поселян высказать все песни, какие им известны» (7), сам пел, вызывая крестьян на исполнение (8).

Через два года после этой статьи Киреевский в числе лиц, доставивших ему песни, назвал Кольцова, приславшего ему песни из Воронежской губернии (9).

В 1868 г. П.А. Бессонов, в 7-м выпуске «Песен, собранных П.В. Киреевским», в комментариях к песне «Ты взойди, взойди, солнце красное» отметил, что та же самая песня записана Кольцовым в Воронеже и отдана для издания Белинскому (10). В составленной П.И. Якушкиным и В.А. Елагиным черновой описи архива (1848 г.) также было упомянуто имя Кольцова, чьи записи хранятся в архиве (11). Однако самые записи песен не были обнаружены.

Из писем Кольцова к А.А. Краевскому, впервые опубликованных в 1879 г. («Древняя и новая Россия», № 3), стало ясно, что, начав в 1837 г. Упорно заниматься собиранием фольклора, поэт посылал свои отдельные записи Краевскому, надеясь опубликовать их в «Отечественных записках», где в конце 1830 - начале 1840-х гг. печатались многие фольклорные материалы. Поэт обращался к редактору журнала с вопросами, надеясь получить совет и помощь в новом и трудном для него деле. «Я собрал несколько пословиц, но не знаю, какие мне именно записывать: какие попало или каких нет у Богдановича и Снегирева», -писал он 12 февраля 1837 г. 16 июля того же года Кольцов сообщал своему корреспонденту, что принялся собирать народные песни, а 28 июля упрекал его за то, что тот не откликнулся на посланную песню: «Ответ мне ваш нужен в теперешнее время потому более, что я, как вам уже писал, принялся собирать русские народные песни пристально. Но, может быть, они вам или не понравятся, или нет, какие бы нужно собирать; следственно, труд мой будет в таком случае совершенно напрасен; а их собирать и копотко и трудно, притом мне, без ваших наставлений, самому потрафить трудно» (12).

Очевидно, собирание увлекло Кольцова, и ему хотелось выполнить начатое дело как можно лучше, на уровне требований времени, которые ему не вполне хорошо были известны. Впрочем, как это явствует из других писем поэта (Краевскому, А.Н. Черткову, Белинскому), он внимательно знакомился с выходившими сборниками произведений народной поэзии, знал не только сборник пословиц Снегирева, но и его «Русские простонародные праздники», сборники И.П. Сахарова, интересовался сочинениями казака Луганского (В.И. Даля) и др. (13), высказывал свои суждения о публикациях фольклора, одобрял сведения, приведенные Снегиревым (14), восхищался песнями, опубликованными в «Отечественных записках» 1839 г. (15). Не получив желаемого ответа и руководства от Краевского, Кольцов, по-видимому, в следующем, 1838 г. Послал тетрадь собранных им песен Белинскому. Песни опубликованы не были, и это дало основание Кольцову - предположить в письме к Белинскому от 15 августа 1840 г. (16), что Белинский потерял посланную ему тетрадь, а позднейшим исследователям творчества Кольцова - обвинять Краевского и Белинского в невнимании и в том, что они были причиною безвозвратной утраты сборника песен, составленного Кольцовым. «Его собрание пропало - и вряд ли можно теперь надеяться, чтобы собранные им песни оказались не погибшими и благодаря какой-либо случайности нашлись», - писал в 1907 г. Н.А. Янчук (17). Дальнейшие архивные разыскания опровергли эти обвинения.

Среди бумаг Краевского, хранящихся в ГПБ, в папке копий, была обнаружена рукопись Белинского «Народные песни (из сборника русских народных песен, собираемых А.В. Кольцовым)», описанная И.А. Бычковым без указания имени переписчика (18). Рукопись заключала тексты пяти песен. Из них только «Две народные песни» были опубликованы в 1909 г. А.И. Лященко, подготавливавшим юбилейное академическое Полное собрание сочинений Кольцова. Это были песни:

I) «Ты стой, моя роща, стой, не расцветай!» и 2) «Как у князя было, кня-

зя, у князя Волконского» (в этом же издании были опубликованы «Рус-

ские пословицы, поговорки, приречья и присловья, собираемые Алексе-

ем Кольцовым». Воронеж, 1836 (19)). Другими сведениями о собранных

Кольцовым песнях дореволюционное литературоведение не располага-

ло. Лишь в конце 1940-х гг. к этому материалу (списки пяти песен, сде-

ланные Белинским) обратилась Р.Б. Заборова (20). Она опубликовала

тексты песен, переписанных Белинским из собрания Кольцова: «Как у

князя было, князя, у князя Волконского», «Во сыром-та бору брала Ма-

ша ягодки», «Ты взойди, ты взойди, красно солнушко», «Никому так не

досталось», «По лужочку гуляла» (в настоящем издании № 1, 16, 7, 10,

II) . Эти песни раскрывали различные стороны общественной и семей-

ной жизни народа и отличались художественностью, свидетельствуя о

высокой требовательности и вкусе как поэта-собирателя, так и Белин-

ского, отобравшего именно эти песни для публикации в «Отечествен-

ных записках».

Дальнейшие наблюдения сделаны были П.Д. Уховым, нашедшим в архиве Киреевского пять тетрадей публикуемых в настоящем томе песен, записанных Кольцовым (о своих разысканиях П.Д. Ухов сообщил в статье «А. Кольцов - собиратель народных песен». - «Подъем» (Воронеж), 1958, № 6, стр. 93).

Исследуя вновь открытый материал записей Кольцова, Ухов подчеркнул своеобразие его как собирателя, противостоявшего славянофильскому лагерю, где идеализировались архаические стороны народного быта и с любовью собирались древнейшие памятники фольклора. «Кольцов первым заметил рождение песен нового общественного класса - рабочих». Песня «Как у славнова заводчика» (№ 36), которую Кольцов снабдил примечанием: «В Москве поют на фабрике фабриш-ные на семик», по мнению Ухова, «едва ли не единственная известная науке запись фольклора рабочих первой трети XIX века». Песня «Поп ты чудила, поп буян» (№ 18) - образец антипоповской песни, которая в записях первой половины XIX в. Встречается редко. Есть среди записей

Кольцова солдатская песня «Зимовая стужа нам, солдатушкам, служба» (№ 46). Одна казачья «Что за диво за такое», также с ярко выраженным социальным элементом: речь идет о том, как казак «плеткою стегнул» офицера, приговаривая: «Не боярска, сударь, честь в окно к девушке лезть» (№ 31), две песни «удалых», отобранные Белинским для «Отечественных записок» и процитированные им в четвертой статье «О народной поэзии»: «Ты взойди, ты взойди, красно солнушко» (№ 7) и «Никому так не досталось» (№ 10), упомянутая уже выше баллада о Ваньке-ключнике и князе Волконском (№ 1). С удалыми песнями перекликается ответ героя губернатору в песне «Ох ли пропала пропажа». Своими товарищами он называет темную ночь, булатный нож, доброго коня и вос-тру саблю (№ 45). Песня «Как и я, молода» (№ 32) призывает женщину привыкать «ко чужой ко семье» и рассказывает о свекоре, свекрови, деверьях, золовках, т. е. относится к группе семейных. Большая часть песен относится к уличным хороводным-игровым, по тематике это песни любовные, повествующие о различных оттенках любовного чувства: о любви, сушащей героя или героиню (№ 21, 23, 37), о выборе в хороводе суженой или суженого (№ 27-29, 33, 34, 38, 40), о разлуке и измене (№ 22, 24, 26), о неровне или ревнивом муже (№ 3) и др.

Записи Кольцова представляли самые различные стороны жизни народа, к чему, по-видимому, и стремился поэт. Самое это стремление, отличавшее Кольцова от собирателей-славянофилов, сближало его с Белинским, статьи которого о народной поэзии 1841 г. Полемически заострены были против идеализации архаических сторон народного быта и творчества и также характеризовались глубоко дифференцированным отношением к народной поэзии.

Критик видел в народном творчестве отражение как грубых сторон патриархального быта древней Руси (оценка им ряда мотивов в былинах), так и героических черт народного характера (Новгородские былины), молодецкой удали (песни «удалые»), сильного и грациозного чувства любви (песня «На горе стоит елочка») и порожденной условиями жизни народа грусти «души крепкой, мощной, несокрушимой» (21). Эта близость взглядов на народную поэзию Белинского и Кольцова не была случайным совпадением. Ее следует считать закономерным следствием тесного дружеского общения критика и поэта, начавшегося с их первого знакомства в 1831 г. И особенно укрепившегося в последующие приезды Кольцова в Москву и в Петербург (1836 и 1840 гг.) и отразившегося в их переписке.

Белинский считал 1831 г. переломным в творчестве Кольцова, когда от ранних стихотворных опытов в духе подражаний он «решительно обратился к русским песням». По-видимому, перелом этот произошел не без влияния Белинского, открывшего юноше его истинное призвание, его «настоящий род - русскую песню», которой до того Кольцов чуждался, считая этот род поэзии чем-то «простонародным, грубым и вульгарным». Но, по словам Белинского, песня и «очаровывала его в устах простого народа» (22).

Можно думать, что беседы об этом новом, истинном направлении поэзии Кольцова, указанном поэту Белинским, переходили и в рассуждения о самой народной поэзии, ее светлых и темных сторонах. Беседы эти помогали Кольцову, хорошо и всесторонне знавшему фольклор, осмыслить его значение, определить, что в народной поэзии могло послужить основой его собственного творчества. «Не на словах, а на деле сочувствовал он простому народу в его горестях, радостях и наслаждениях. Он знал его быт, его нужды, горе и радость, прозу и поэзию его жизни», - писал Белинский о Кольцове (23).

Это знание и помогло Кольцову отобрать в свое собрание песен разнообразный и в то же время типичный материал, отразивший народный быт и характеры. Откликнувшись на призыв Краевского собирать фольклор, Кольцов в то же время намеренно старался развеять то одностороннее, романтическое отношение к народной поэзии, которое присуще было не только славянофилам, но в 1830-е годы охватило многих деятелей литературы, не принадлежавших к славянофильскому лагерю, которому не чужд, вероятно, был и Краевский. «А песни, какие и волочатся, то просто все беспутные, из них посылаю вам посмеяться при сем», - писал он Краевскому 12 февраля 1837 г., а в письме от 16 июля Кольцов снова замечает: «Присказками-то я вас уже употчивал, чай, не захотите в другой раз: больно солоно! Что вы до сих пор не сказали об них ни слова? Да, кажется, никогда не скажете ничего» (24). В бумагах Краевского сохранились три присланных Кольцовым произведения, носящие сатирический характер и примыкающие к антиклерикальному фольклору. Это народные анекдоты «К абединьки хлешшут» (о колокольном звоне), «Цыган и поп» (о торге цыгана с жадным попом) и балагурная песня «Гаврила». Естественно, что ни эти тексты, ни песни, подобные балладе «Как у князя было» и на сюжеты удалых песен, Кра-евский не опубликовал.

Изучение найденного П.Д. Уховым материала показывает, что, отбирая из пятидесяти записанных текстов песни для Белинского и переписывая их в особую тетрадь, Кольцов делал это, прекрасно представляя себе (очевидно, по личным встречам и беседам предыдущих лет), что особенно могло заинтересовать его друга в фольклоре. Характерно, что именно эти темы народных песен выделены Белинским в его четвертой статье «О народной поэзии» опубликованной в 1841 г. И писавшейся не только под впечатлением вышедших уже к тому времени сборников Сахарова и собирателей XVIII в., но и под впечатлением рукописной тетради Кольцова. Именно из этой тетради Белинский заимствовал строки удалых песен. В записи Кольцова (№ 7):

Мы не воры ведь,

Не разбойнички,

Атаманы все мы, охотнички.

В статье Белинского:

Мы не воры, - мы разбойнички, Атамановы мы работнички.

Из нее же извлек он песню «Во сыром-та бору брала Маша ягодки» (25).

Исследователи Белинского неоднократно указывали на ограниченный круг фольклорных источников, которыми мог пользоваться критик, работая над статьями о народной поэзии, и на тенденциозность подбора материала во многих из них (труды собирателей 1830-х гг. Сахарова, Снегирева и др.).

Найденные П.Д. Уховым тетради Кольцова показывают, что круг этих источников был шире, чем предполагали исследователи. Именно рукописное собрание песен Кольцова подтвердило многие суждения Белинского: высокую оценку, данную им удалым, любовным, лирическим песням и т. д.

Близость взглядов Кольцова и Белинского сказалась и в отношении их к работе собирателя, и в характере использования Кольцовым материала народной поэзии в его творчестве. Известно, что Белинский, живо интересовавшийся работой молодых собирателей народной поэзии (М.Д. Суханов, Ф.Д. Студицкий, И. Нефедьев и др.), неоднократно указывал на необходимость точного воспроизведения фольклорного текста (26). Этому принципу следовал и Кольцов. В письме к Краевско-му от 28 июля 1837 г., описывая хороводную игру, сопровождаемую песней «Ты стой, моя роща» (№ 33-34), он замечал: «...так, как я ее записал, она имеет слова точные, из слова в слово; но поют в хороводе ее иначе. Все стихи у них повторяются несколько раз и большею частию перемешиваются; и есть при других стихах прибавление из гласных букв, частицы к стихам, например: о, аи, оой, аой, ай-ой. У меня есть она и этак списана, и очень верно. Буде угодно, я вам пришлю. Эта песня удивительно как хороша на голос; жаль, что я не умею положить голоса» (27). Из этого следует, что Кольцов записывал песни не только под диктовку, но проверял запись с голоса, отмечая, как преображался текст в живом исполнении.

П.Д. Ухов сопоставил текст собирателя 1830-х гг. П.И. Перевлес-ского, записавшего под диктовку песню «Аи, аи Дунюшка Хомина по бережку ходила», и запись Кольцова «Аи Дуняшка Фомина, Фомина по бережку ходила, ходила» (№ 35), сделанную, видимо, с голоса при исполнении хором (28). Текст Кольцова оказался точнее, сохранив характерные для исполнения «на голос» повторы, припевы и т. д.

Важны были для поэта и условия бытования песни, характер ее исполнения. Посылая Краевскому песню «Ты стой, моя роща», Кольцов сообщал в письме: «Эту песню поют в Серпуховском уезде, в волости Хатунской, весною, в хороводе, с следующим порядком.

Хоровод становится в круг; берут друг друга за руки девушки и молодцы; в середине хоровода один парень становится в венке, расхаживает, поет и пляшет:

Сронил я веночек, -

здесь он снимает с себя венок и бросает наземь. Он над ним стоит; хоровод ходит, поет до «Ты стой, моя роща». Здесь он поднимает венок, надевает на голову, вновь ходит, пляшет и поет; и во второй раз повторение делают так же. В третий раз сначала тоже:

Девушка идет, Красная идет, Веночек несет, -

хоровод становится, поет; одна девушка из него выходит, поднимает венок, надевает на молодца или, как она говорит, на «хороводчика», целует его. И конец игре!» (29)

Обстоятельными примечаниями, содержащими описание игры, сопровождаются в рукописи также песни № 25 и № 38.

Близость поэзии Кольцова к народной песне очевидна, что неоднократно отмечалось.

Однако текстуальных совпадений песен Кольцова с какими-либо определенными фольклорными источниками исследователям установить не удалось.

А.И. Некрасов в статье «Кольцов и народная лирика» произвел скрупулезное сопоставление стихов Кольцова, написанных в духе народной песни, с текстами русских песен по собранию А.И. Соболевского и пришел к следующим выводам: «В формах и оборотах речи, в стихотворном размере, в художественных образах мы слышим отзвуки народной лирики. Но нельзя сказать, чтобы народные художественные формы целиком, без обработки, были внесены Кольцовым в его поэзию. (.) Темы многих песен Кольцова сходны с темами народных песен, но разработка Кольцова всегда своеобразна» (30).

Некрасов выделил в творчестве Кольцова 63 песни, которые разделил по тематике на несколько групп. Среди них:

1) песни, где изображается судьба молодца (жалоба на судьбу, горе, одиночество, тоска по юности, проявление молодецкой удали);

2) песни, где говорится о любви молодца и девицы, отражено ожидание встречи, прощание молодца и девицы, их разлука, измена, воспоминание друг о друге и т. д.;

3) песни о крестьянском труде и хлебе;

Первые две группы песен имеют множество параллелей (отдельные мотивы, образы, но не сюжет в целом) в народной традиции.

Сопоставление текстов песен, записанных из уст народа самим Кольцовым, с его собственными произведениями приводит нас к аналогичным выводам.

Темы записанных Кольцовым песен, из которых большую часть составляют перечисленные выше любовные, повествующие о встречах любящих, о выборе суженой, о разлуке, измене и гневе обиженной, о силе страсти, тоски по милой, равно и как тема разбойника-удальца, часты в поэзии самого Кольцова. Любовная тема звучит в стихотворениях и песнях: «Последний поцелуй», «Деревенская беда» (1838), «Говорил мне друг, прощаючись.» (1839), «Не скажу никому.», «Разлука», «Не на радость, не на счастье...», «Дуют ветры...», «Грусть девушки» (1840), «Расступитесь, леса темные...», «Я любила его...»

Молодецкая удаль, тоска по воле - в стихотворениях и песнях: «Удалец» (1833), «В поле ветер веет.», «Стенька Разин» (1838), «Тоска по воле» (1839), «Дума сокола», «Так и рвется душа.» (1840).

Тема насильственного и несчастного брака, чужой семьи, развивающаяся в записанных Кольцовым песнях «Попляшите, девушки» (№ 3), «Как и я, молода» (№ 32), слышится в его песнях: «Ах, зачем меня силой выдали...», «Деревенская беда» (1838), «Без ума, без разума.» (1839) и т. д. Сюжетное совпадение (и то неполное) обнаруживается только в стихотворении Кольцова «Хуторок» (1839) и в песне «Милые дружки, целовальнички» (№ 8).

Общие для песен Кольцова и его фольклорных записей темы разработаны в характерных для народной песни образах: молодец удалой «соловьем засвищет» (ср. параллелизм молодец-соловей в песне «Ты воспой, ты воспой, душа соловьюшек», (№ 9), образы волжских удалых песен (в «Стеньке Разине») и др. Однако прямого заимствования стилистических средств из записанных материалов обнаружить нельзя.

Важнее отметить другое. Непосредственное знакомство Кольцова с народной песней во время ее собирания в 1837 г., несомненно, плодотворно сказалось на развитии в его собственном творчестве жанра песни. Число произведений, написанных Кольцовым в этом жанре после 1837 г., неизмеримо возросло по сравнению с первыми восемью годами. За период 1831-1836 гг., когда Кольцов, по словам Белинского, от подражаний другим поэтам обратился к народной песне, им было создано всего три песни («Ты не пой, соловей...», 1832; «Удалец», 1833; «Не шуми ты, рожь.», 1834) и несколько прославивших его имя стихотворений о крестьянском быте и труде, написанных в стиле народной песни («Сельская пирушка», 1830; «Песня пахаря», 1831; «Размышление поселянина», 1832; «Урожай», 1835; «Косарь», «Молодая жница», «Женитьба Павла», 1836); за последующие пять лет (1837-1841) число произведений, написанных поэтом, непосредственно по мотивам и в стиле народной песни, резко возросло и достигло нескольких десятков. При этом по содержанию и по форме они стали ближе к народной лирике, развивали темы любовных, удалых, семейных песен народа, те темы, которые звучали и в песнях, записанных самим поэтом.

Публикуемые песни в записях Кольцова представляют большой интерес. Они расширяют репертуар русской лирической народной песни первой половины XIX в., обогащают его текстами, записанными точно, нередко с голоса, с указанием на особенности исполнения, а в ряде случаев и на условия бытования песни.

Однако подражателем народной песни Кольцов не стал. Развивая темы народной лирики, восприняв ее общий дух и стиль, Кольцов остался поэтом самобытным. Это именно и определило оценку его таланта, данную Белинским, отметившим в его поэзии не сюжетную близость к фольклорным образцам, но способность выразить все главнейшие элементы народного духа: «страшную силу в страдании и в наслаждении, способность бешено предаваться и печали и веселию и, вместо того чтобы падать под бременем самого отчаяния, способность находить в нем какое-то буйное, удалое, размашистое упоение», народность в «чувстве», в «выражении» и вместе с тем большой такт в отборе стилистических средств, «единство, полноту, оконченность и выдержанность мысли и формы», ставшие основой оригинальности творчества поэта (31). Эта оригинальность была замечена и другими критиками демократического направления - Добролюбовым и Салтыковым, - писавшими о Кольцове в 1856 г. В 1861 г. В.И. Водовозов в статье «Кольцов как народный поэт» пытался восстановить ту оценку творчества поэта и то освещение вопроса о его связях с фольклором, которое давалось революционно-демократической критикой. Он показал не только близость

Кольцова к народной лирике в изображении страсти, горемычной любви, порывистой удали, но и то, чем отличается поэзия Кольцова от народной песни (анализ чувства, изображение свободной силы, созидающей семейную жизнь на новых, разумных началах труда и равенства и др.) (32).

Непонимание этого своеобразия поэзии Кольцова приводило некоторых исследователей его творчества к постановке неправильных задач: найти сюжетные совпадения его лирики с фольклором. Отсутствие же таких совпадений создавало ложные выводы о пренебрежении поэта к фольклору и даже о ненародности его произведений.

Публикуемый материал вносит ясность в разрешение и этого вопроса.