Николоз бараташвили - революционер грузинской поэтической формы. Бараташвили, николай мелитонович

Известный грузинский поэт Николоз Бараташвили - человек со сложной судьбой. Он один из ярких представителей плеяды грузинских поэтов.
В 1804 году Грузия была включена в состав России. Первые годы утверждения российского самодержавного владычества принесло разочарование. Налоги, оброки, военные экзекуции. Последней попыткой установления грузинской государственности явился заговор 1832 года. Участниками его были поэты Ал. Чавчавадзе и Гр. Орбелиани. Николозу Бараташвили тогда было 15 лет, и крах этой акции произвел на юношу неизгладимое впечатление. Эти люди были поэтам и являлись родственниками. Александр Чавчавадзе, родившийся в 1786 году, женился на Самоле Орбелиани. У них родилось 3 дочери – Нина Чавчавадзе стала женой А.С. Грибоедова. А Екатерина была музой Николоза Бараташвили. Мать Николоза Бараташвили тоже – урожденная Орбелиани.
Григор Орбелиани был дядей поэта. Он родился в 1804 году в Тбилиси и мечтал о военной службе. В 1833 году за участие в заговоре 1832 года был арестован вдали от родины, в Новгороде. В середине 30х его оправдали, и он вернулся на родину.
Николоз Бараташвили родился 15 декабря 1817 года в семье князя Мелитона Бараташвиля, принадлежавшего к обедневшему аристократическому роду. Его неоднократно выбирали в предводители дворянства уезда. По материнской линии он – потомок Кахетинского царя Ираклия второго. У Николоза было четыре сестры. Мать Николоза, Ефимия Бараташвили нежно любила Тато и сумела приобщить сына к веками накопленному богатству грузинской письменности. Ее старания не прошли даром. Николоз легко находил общий язык со сверстниками, с которыми учился в Колоубанской школе и гимназии, пел и искусно танцевал. В гимназии он был первый ученик. Писать стихи он начал очень рано, в гимназии. Многие из них были затеряны. Университетские педагоги не приветствовали вольнодумство сверх программы и конфисковывали литературные опыты … Первое известное стихотворение «Соловей и роза» поэт написал в 1833 году, ему было всего 16 лет.
Юность поэта таила разочарования. Кончив гимназию в 1833 году, он мечтал пойти по стопам дяди, Орбелиани, уверенно покорявшими вершины военной карьеры. Однако его мечтам не суждено было сбыться, в ранней юности. Упав с лестницы и сломав ногу, он остался хромым. Из за нужды поэт не смог поступить в университет. Он устроился столоначальником Палаты Гражданского и уголовного суда
Поэту-романтику не везло и в личной жизни. Он был небогат, некрасив внешне, к тому же хромой. Он влюбился в красавицу Екатерину Чавчавадзе, которая хоть и испытывала к нему взаимные чувства, обвенчалась с другим – владетельным князем Мегрелии Давидом Дадиани. Но в мировой поэзии остались его замечательные посвящении Екатерине. Например, стихотворение «Екатерине Чавчавадзе», посвящено возлюбленной, которая обернулась бездною всей муки моей. Но он благодарен ей за то, что она пробудила в нем поэта.
В то время в Тифлисе было мало развлечений – клубов, театров. Но друзья развлекались по-своему. Семейные обеды, прогулки по садам, беседы о литературной и общественной жизни. В эти годы Николоз Бараташвили приобрел славу поэта и возглавил литературный кружок. Однажды в кружке друзей Бараташвили возникла мысль составить историю Грузии. Поэта она очень интересовала.
В гимназии Мих. Туманов говорил, что Бараташвили был душою общества, сочинял стихи, экспромты, и острил без конца. Остроты Н.Б. едва ли не повторили с ним судьбу Лермонтова, доведя до дуэли с дядей И. Орбелиани. Родственники обменивались холостыми выстрелами. Но в то же время этот весельчак глубоко грустил, проклиная радости мира, и погружал читателя в мрачные мысли о ничтожности подлунного царства. Бараташвили был очень увлеченным, отдаваясь делу всей душой. Поэтому он и пошел на службу – чтобы помогать людям.
В 1844 году его отец окончательно разорился. Николоз вынужден был покинуть родные края. Он отправился в Нахичевань, где работал со своим другом Л.И. Лешковым. Но вскоре его перевели на ту де должность в Елизаветполь. Это связано с ухудшением материального положения семьи. Имение отца было продано и родителям самим нужна была его материальная помощь, и он не мог отказаться от должности, хотя в Елизаветполь (Гянжи) его не тянуло…Там поэт занимал должность помощника уездного начальника и дни напролет переписывал бумаги. Усиленная служебная деятельность, сопряженная с постоянными разъездами, тяжко отразилось на его здоровье. Летом 1945 года он заразился злокачественной малярией и умер 9 октября 1845 года, в одиночестве, вдали от родного дома.
Поэт оставил всего 40 стихотворений и одну поэму. При жизни его не было напечатано ни одного стихотворения. Могила его была заброшена, и ее с трудом отыскали в 1891 году. В 1993 году прах поэта был перевезен на родину и при огромном стечении народа был захоронен в Тбилиси на Дидубийском кладбище.
Жизнь Бараташвили оказалась столь же короткой, как и жизнь его гениального современника М.Ю. Лермонтова. Оба они прожили всего 27 лет. Бараташвили знал великого русского поэта, а возможно и встречался с ним. Его мечты не сбылись, или не успели сбыться. Ведь он умер молодым.
Поэт верил в свое особое предназначение, стремится к идеалу. Он одинаково остро переживает и свои невзгоды и несовершенство мира. Неудовлетворенность жизнью Бараташвили увеличилась с его вступлением в службу. Она побудила поэта искать ответа на свои вопросы и сомнения в обществе, с которым он страстно хотел слиться и жить одной жизнью.
В стихотворении «Таинственный голос» поэт пытается ответить на вопрос – что за причина вечной печали. «Путь твой – особый» - говорит ему предчувствие, но поэт в растерянности – в чем он?
Стихотворение «Младенец» повествует о наивности детства, которую после неизбежно омрачит ложь жизни. Этот же мотив развивает стихотворение «Цвет небесный синий цвет» - которое отражает неизбежный путь – от детства до мечты и, увы, «до плачущих родных на похоронах моих». Всем существом поэт стремится к идеалу. К синему цвету. Это стихотворение было написано в 1841 году, как будто поэт предчувствовал свой скорый конец. А ведь 1841 год был годом его творческого взлета. Стихотворение это переведено такими гениальными поэтами, как Борис Пастернак и Михаил Дудин, и стало песней. Она звучит в фильме «Почти смешная история». В стихотворении «Мерани» звучит мотив ухода из дома в тревожную неведомую даль. Его несет «конь мечты моей» .Вслед страннику дует свежий ветер перемен, он готов принять вызов судьбы. Но откуда тогда печаль, думы о неизбежной ночи? Поступь коня омрачает карканье ворон. Но что же все таки здесь оставляет надежду? Лишь то, что «мой конь крылатый», которого зовут Пегас, протопчет путь другим?
Николоз Бараташвили – настоящий романтик. В 19 веке это течение в литературе было ведущим. Что есть романтизм? Это модное литературное движение, возникшее в Западной Европе в начале 19 века. При всем различии поэтов романтиков, в их творчестве есть и общие черты. Разочарованность в окружающей действительности, ощущение быстротечности жизни, уход в прошлое, любование картинами природы, ярко выраженный индивидуализм и бунтарство. Сам Бараташвили скорее был пессимистом. Этот пессимизм был не наносным цинизмом, как у героя Лермонтова. Нет, в этом была его суть. У него был аналитический склад ума, и он остро чувствовал несоответствие идеала и действительности. Он переживает измену идеалам – будь то личным или общественным. «Злобный дух» который сулит блага в обмен на измену чистоте неприемлем для поэта.
«Твой вольный мир блаженства без печали
Твой рай – суленный столько раз – обман»
Откуда этот пессимизм? Наша жизнь часто расходится с нашими мечтами. Душа поэта особенно чувствует разлад. Она требует особых условий.
Поэт поднимает тему красоты. Как истинный романтик, он ее певец. Но как проницательный человек, он видит ограниченность внешней красоты. Как аналитик, он выбирал между идеалом и стремлением к истине.
«Со стороны мужчины недостаток:
Любовь – не сущность. А ее налет.»
Автор понимал: красота мимолетна – а что не мимолетно в этой жизни? Бараташвили как никто, понимал это. Нет, та красота сквозит в душевном слое, и никогда не может стать стара.
"Навек блаженны любящие двое.
Кто живы силами ее добра.»
В произведении «Гиацинт и странник » - решает вопрос что лучше – воля или спокойствие. Цветок, заточенный в оранжерею, напоминает поэту его собственную судьбу «мой еще не изведанный жребий».
Он посвящает поэму «Судьба Грузии» драматическим событиям того времени – войне Грузии с персами в 1796 году. Война, в которой неизвестен исход и неизвестно что будет – победа, или мир с потерей независимости при вхождении в Российскую империю. Все зависит от соотношения сил. Но и от случайности. Предчувствие победы омрачает предательство соратников. И князь вынужден предать свое прошлое – прошлое своей страны. Но все непросто – поражение в войне позволит сохранить жизни сотен грузинских юношей. Николоз Бараташвили пытается разобраться в психологии князя и в целом одобряет выбор Ираклия. Это был единственный выход.
Поэт не дождался публикации своих стихов и поэм. Впервые несколько стихотворений Бараташвили были опубликованы через семь лет после его смерти. Только после издания в 1876 году сборника его стихов на грузинском языке, Бараташвили стал одним из самых популярных поэтов Грузии.
В советское время все значимые поэты занимались и переводами.Так Борис Пастернак перевел все стихи Бараташвили. А В 1968 году в СССР был объявлен конкурс на лучший перевод стихов Н. Бараташвили « Мерани». В конкурсе приняли участие 200 человек, среди переводчиков были Е. Евтушенко, Б. Ахмадулина, Р. Казакова. Теперь у этого стихотворения много сильных переводов.
МЕРАНИ
Книга: Белла Ахмадулина. Сборник стихов

Нет предела тебе! Лишь прыжка опрометчивость
страстная -
Над водою, горою, над бездною бедствия всякого.
Мой летящий, лети, сократи мои муки и странствия.
Не жалей, не щади твоего безрассудного всадника!

Пусть отчизну покину, лишу себя друга и сверстника,
Не увижу родных и любимую, сладкоречивую, -
Но и в небе чужбины звезда моей родины светится,
Только ей я поведаю тайну страдания чистую!

Все, что в сердце осталось, - влеку я во мглу голубую,
Все, что в разуме живо, - безумному бегу дарую!
С ветром бега смешай моих помыслов мрачную бурю!
Мчись, Мерами, пока не паду я на землю сырую!

Пусть не ведать мне ласки родного кладбища пустынного,
Тени предков со мной не поделятся миром и славою!
Черный ворон мне роет могилу средь поля постылого.
И останки костей моих будут для вихря забавою.

Не сойдутся родные - простить мне грехи и провинности,
Не заплачет любимая - крикнут голодные коршуны!
Мчись, Мерани, вперед, за пределы судьбы меня вынеси,
Не бывал я покорным и впредь не узнаю покорности!

Пусть отвергнутый всеми и проклятый всеми, умру я.
Враг судьбы - презираю разящую силу слепую!
Мчись, Мерани, пока не упал я на землю сырую!
С ветром бега смешай моих помыслов мрачную бурю!

Не бесплодно стремленье души обреченной и раненой!
Мой собрат небывалый продолжит прыжок мой над
пропастью.
Неспроста, о Мерани, не зря, не впустую. Мерани мой,
Мы полет затевали, гнушаясь расчетом и робостью!

Мчится Конь - без дорог, отвергая дорогу любую.
Вслед мне каркает ворон злоокий: живым я не буду.
Мчись, Мерани, пока не паду я на землю сырую!
С ветром бега смешай моих помыслов мрачную бурю!

Видеофильм:
«СИНЕВА ИНЫХ НАЧАЛ»
(литературный очерк)

В заглавие очерка взята строчка из стихотворения лучшего лирика-романтика грузинской поэзии Николоза Бараташвили. Юноша-поэт с высокой трагической судьбой…

Он родился в тысяча восемьсот семнадцатом году в переломное, очень трудное для Грузии время. Тогда перестраивался весь исторический уклад жизни. Страна только врастала в плоть Российской Империи, входила в поле современных культурных тенденций не только России, но и Европы. А в это время набирала силу реакция на крах идей эпохи Просвещения, гуманизма, рационализма. Эта реакция получила в истории искусств имя «романтизм».

Грузия прошла свой особый путь к новому стилю и методу выражения жизни как прочтения личности-символа, этой высшей духовной ценности бытия. «Романтизм» - безусловный возврат к ценностям христианства с идеализацией некоторых сторон эпохи Средневековья, но осложнённый грузом скептицизма, этого наследства Просвещения и первого опыта построения буржуазных обществ. Отсюда – глубокое порой уныние, разочарованность в «научном и социальном прогрессе», или, как выражался Гоголь – «безочарованье». И отсюда же – нестерпимая жажда, безрасчётный порыв к возможному и «должному» идеальному. И обострённый чувствами поиск его.

В грузинской поэзии это наиболее полно явилось у Бараташвили. Но, вдобавок, юный поэт сумел вживить в это новое то главное достоинство, что отличало прежнюю родную традицию – эпичность, высокий гимнографический строй, восторг верующей души перед Божественным Началом. Эта традиция идёт ещё с пятого века, времени принятия Православия и начала книжности. Вот пример из стихов тогда восемнадцатилетнего юноши:

«…Молчат окрестности. Спокойно спит предместье.
В предшествии звезды луна вдали взошла.
Как инокини лик, как символ благочестья,
Как жаркая свеча, луна в воде светла.

Ночь на Святой горе была так бесподобна,
Что я всегда храню в себе её черты
И повторю всегда дословно и подробно,
Что думал и шептал тогда средь темноты.

Когда на сердце ночь, меня к закату тянет.
Он сумеркам души сопутствующий знак.
Он говорит: «Не плачь. За ночью день настанет.
И солнце вновь взойдёт. И свет разгонит мрак» - (здесь и далее стихи даны в переводе Пастернака).

Николоз Бараташвили принадлежал старинному княжескому, но обедневшему роду. Всю короткую жизнь юношу сопровождало какое-то роковое невезение. Всё было против него, против его таланта. Отец поэта служил в войсках у Ермолова и Паскевича. Был он вспыльчив и азартен и проиграл в карты всё достояние семьи, разорил детей, жену. Мать поэта, Евфимия, до конца потом содержала ставшего нахлебником и обузой мужа. Она была женщина деятельной любви и доброты: терпеливая, гармоничная, тонко чувствующая прекрасное. Все эти качества ей удалось взрастить и в сыне. Сама же она всю жизнь в одиночку тянула свою тяжёлую «телегу быта». Привычная печальная картина – будто время совсем не меняется…

Эти переживания, это сострадание матери, отложились в характере Николоза, вошли затем в его стихи человечностью. Семья жила очень трудно. Бедность и распущенность отца закрывали путь к общественному положению, послужному росту юноши. А ведь он ещё в старших классах Тифлисской гимназии ярко выделялся в кругу друзей своим даром, своей мудростью не по годам. Но никому из «людей значительных» дела до его таланта не было. Все и так сами были талантами.

В двадцать два года от роду Бараташвили закончил свою первую поэму «Судьбы Грузии». Эта вещь очень значима - это попытка осмыслить объективно пользу и вред от присоединения Грузии к Империи. Поэт признаёт и необходимость этого шага в тех условиях в окружении злейших врагов, и предвидит будущие пагубные последствия: разложение родовой культуры наступающей «светскостью, европеизмом». Конфликт непримирим и неразрешим в ближайшем времени. И тогда у поэта возникает центральный, связующий и цельный образ Софии, жены советника царя. Именно в женщине Грузии он видит ту охраняющую силу, что способна нести через поколения самобытные народные начала. И он как бы выкликает, зовёт такую женщину. Это голос к своему народу, ко всему лучшему в нём:

«Крепко обнял он свою жену в ответ,
Радуясь её словам и гордый.
Женщины былого, слава вам!
Отчего, святые героини,
Ни одна из женщин больше нам
Вас напомнить не способна ныне!
Стынет в женщинах душевный пыл.
Без него теплей в столичной шубе.
Ветер севера оледенил
В жилах их следы отчизнолюбья.
Что им там до братьев, до сестёр?
Им бы только жизнью наслаждаться.
Грузия? Грузины? Что за вздор!
Разве важно, как им называться?»…

Не правда ли – универсально, злободневно?

По выходе из гимназии Николоз должен был поступать в службу, кормить семью. Он хотел идти по военной линии, но мать резко воспротивилась. Да и сам он немного хромал – повредил в детстве ногу. Они обратились за помощью к брату матери, генералу- правителю Аварии и знаменитому поэту Григолу Орбелиани. Но помощи от него не получили. Юноше удалось устроиться только столоначальником в правовое заведение со звучным названием «Экспедиция суда и расправ». И он попадает в известную трясину тупой чиновничьей службистики. От этой застойной среды, от постоянного гнёта малоденежья спасали только природа – всё свободное время он проводил на реке, в горах – созерцательность и поэзия.

«Наш бренный мир – худое решето,
Которое хотят долить до края.
Чего б ни достигали мы, никто
Не удовлетворялся, умирая.

Завоеватели чужих краёв
Не отвыкают от кровавых схваток.
Они, и полвселенной поборов,
Мечтают, как бы захватить остаток.

Что им земля, когда, богатыри,
Они землёю завтра станут сами?
Но и миролюбивые цари
Полны раздумий и не спят ночами.

Они стараются, чтоб их дела
Хранило с благодарностью преданье,
Хотя, когда наш мир сгорит дотла,
Кто будет жить, чтоб помнить их деянья?

Но мы сыны земли, и мы пришли
На ней трудиться честно до кончины,
И жалок тот, кто в памяти земли
Уже при жизни станет мертвечиной».

Главным событием жизни для Николоза Бараташвили стала его влюблённость. Он оказался необычайно одарённым в этом чувстве. И влюбился, конечно же, в первую красавицу Грузии Екатерину Чавчавадзе, сестру жены Грибоедова, Нины. Юноша часто бывал в музыкально-литературном салоне дома поэта, генерала и «патриарха» всего образованного общества Грузии и Тифлиса Александра Чавчавадзе. И глубоко влюбился в его дочь, когда та пела романс на одно из ранних стихотворений Николоза.

Могу признаться я:
Когда с такою силой
Однажды «Розу» спела ты и «Соловья»,
Во мне ты грацией
Поэта пробудила,
И этим навсегда тебе обязан я».

Да, эта любовь развернула талант юноши необычайно! До него так о любви никто не писал. В этих стихах – ни тени восточной неги, эстетизированной эротики, телесной мелкости. Эти стихи – предельный порыв духа. К тому же, поэт встречал в красавице неравнодушие. Они были молоды; и он так же хорош собой – стройный крепкий юноша со сходящимися плавными бровями, удлинёнными чёрными глазами, каштановыми кудрями.

«Что странного, что я пишу стихи?
Ведь в них и чувства не в обычном роде.
Я б солнцем быть хотел, чтоб на восходе
Увенчивать лучами гор верхи;

Чтоб мой приход сопровождали птицы
Безумным ликованьем вдалеке;
Чтоб ты была росой, моя царица,
И падала на розы в цветнике;

Чтобы тянулось, как жених к невесте,
К прохладе свежей светлое тепло;
Чтобы существованьем нашим вместе
Кругом всё зеленело и цвело.

Любви не понимаю я иначе,
А если ты нашла, что я не прост,
Пусть будет жизнь избитой и ходячей –
Без солнца, без цветов, без птиц и звёзд.

Но с этим ты сама в противоречье,
И далеко не так уже проста
Твоя растущая от встречи к встрече
Нечеловеческая красота».

Конечно, это взаимное счастье не могло продолжаться долго. Не могла богатая красавица соединиться в ту пору с мелким бедным чиновником, пусть даже гением из родовитой фамилии. К тому же, стихи его тогда мало, кто знал и ценил. Исписанная им тонкая тетрадь известна была только малому кругу друзей, да Екатерине. А печататься возможности не имелось. В Тифлисе выходила всего одна толстая газета. И выделять страницы под стихи было кому, помимо Бараташвили. Хотя бы тем же Чавчавадзе и Орбелиани. Да и с признанием молодых талантов в литературе всегда сопряжены известные сложности, что вытекают из самолюбия авторов, состязательности.
И вот прошло ещё немного времени, и радости молодых людей положен был предел.

«Я помню, ты стояла
В слезах, любовь моя,
Но губ не разжимала,
Причину слёз тая.

Не о земном уроне
Ты думала в тот миг.
Красой потусторонней
Был озарён твой лик.

Мне ныне жизнью всею
Предмет тех слёз открыт.
Что я осиротею,
Предсказывал твой вид.

Теперь, по сходству с теми,
Мне горечь всяких слёз
Напоминает время,
Когда я в счастье рос».

Екатерина была выдана замуж за богатого пожилого Дадиани, владетельного князя Мингрелии. Ей пришлось уехать в глухой угол, в его столицу Зугдиди, которую и сегодня в Грузии часто величают «деревней». Так Николоз Бараташвили потерпел в жизни ещё одно «поражение». Сегодня таких людей называют «неудачниками». Впрочем, те времена и нравы мало, чем отличаются по характеру от нынешних…
Но вот, что удивительно! Потеряв такую любимую, поэт не озлобился, не уронил своего дара. Только голос зазвучал ещё печальней, ещё глубинней. Что остаётся человеку, если его идеальное раз за разом сокрушается натиском грубой прозы? Но – ни слова упрёка, обвинения ей.

«Я храм нашёл в песках. Средь тьмы
Лампада вечная мерцала,
Неслись Давидовы псалмы,
И били ангелы в кимвалы.

Там отрясал я прах от ног
И отдыхал душой разбитой.
Лампады кроткий огонёк
Бросал дрожащий свет на плиты.

Жрецом и жертвой был я сам.
В том тихом храме средь пустыни
Курил я в сердце фимиам
Любви – единственной святыне.

И что же – в несколько минут
Исчезли зданье и ступени,
Как будто мой святой приют
Был сном или обманом зренья.

Где основанье, где престол,
Где кровельных обломков куча?
Он целым под землю ушёл,
Житейской пошлостью наскуча.

Не возведёт на этот раз
Моя любовь другого крова,
Где прах бы я от ног отряс
И тихо помолился снова».

В тысяча восемьсот сорок четвёртом году Бараташвили переведён в Нахичевань помощником уездного начальника. Теперь он оторван от последних друзей, от родных. Он предельно одинок. Но одиночество возводит его мысль выше и выше. В одном из стихотворений он размышляет о сущности красоты истинной и в чём-то предвосхищает загадочное предречение Достоевского: «Красота спасёт мир».

«Мужское отрезвленье – не измена.
Красавицы, как вы ни хороши,
Очарованье внешности мгновенно,
Краса лица – не красота души.

Печать красы, как всякий отпечаток,
Когда-нибудь сотрётся и сойдёт,
Со стороны мужчины недостаток:
Любить не сущность, а её налёт.

Природа красоты – иного корня
И вся насквозь Божественна до дна,
И к этой красоте, как к силе горней,
В нас вечная любовь заронена.

Та красота сквозит в душевном строе
И никогда не может стать стара.
Навек блаженны любящие двое,
Кто живы силами её добра.

Лишь между ними чувством всё согрето,
И если есть на свете рай земной –
Он во взаимной преданности этой,
В бессмертной этой красоте двойной».

Молодой поэт, возрастая в своих высоких прозрениях, шаг за шагом отчего-то неизбежно подступает к краю своей земной жизни. Будто бы жизнь его отмеряется каждым высказанным истинным словом!
Новый перевод по службе забросил его под Гянджу, в дикие пустынные места, в чуждый мир мусульманства. Он – будто грузинский Овидий…
Двадцать первого октября тысяча восемьсот сорок пятого года в возрасте двадцати семи лет Николоз Бараташвили скончался от злокачественной малярии в жалкой лачуге, в совершенном одиночестве. Похоронен был там же. Никто из родных и друзей на погребение приехать не смог. Позже им переслали тетрадку его стихов. Но возможности публикации не было, и о поэте забыли. Сбылась его поэтически-провидческая строка о себе в самом известном у нас его стихотворении.

«Цвет небесный, синий цвет,
Полюбил я с малых лет.
В детстве он мне означал
Синеву иных начал.

И теперь, когда достиг
Я вершины дней своих,
В жертву остальным цветам
Голубого не отдам.

Он прекрасен без прикрас.
Это цвет любимых глаз.
Это взгляд бездонный твой,
Напоённый синевой.

Это цвет моей мечты.
Это краска высоты.
В этот голубой раствор
Погружён земной простор.

Это лёгкий переход
В неизвестность от забот
И от плачущих родных
На похоронах моих.

Это синий негустой
Иней над моей плитой.
Это сизый зимний дым
Мглы над именем моим».

Грузия узнала о своём великом поэте спустя почти полвека. Друзья сберегли тонкую тетрадь с немногими по количеству стихами, донесли её до нового поколения интеллигенции. И уже другой Чавчавадзе – Илья – понял, какой дар упал в руки! Дар, пронесённый сквозь время и смерть! Могилу поэта отыскали и прах его торжественно перезахоронили в тысяча восемьсот девяносто третьем году.
Тифлис вышел встречать своего поэта на вокзальную площадь. Она оказалась переполненной. Когда из вагона вынесли гроб с прахом, мужчины обнажили головы. Многие встали на колени, принимая на себя вину забвения от прежних поколений. На руках несли до кладбища, где Илья Чавчавадзе произнёс речь о действительном значении поэта. Так возродилось имя Николоза Бараташвили. А ещё позже, в тысяча девятьсот тридцать восьмом году прах поэта вновь был перезахоронен, уже на его любимой горе Мтацминда над родным Тбилиси, где им сложено столько стихов!

Екатерина Дадиани-Чавчавадзе жила более ста лет. Ей довелось быть свидетельницей не только посмертного возвращения когда-то ею любимого юноши, но и революционного крушения всего исторического уклада, слома жизни, унёсшего, казалось, в беспамятство всё предыдущее. От прошлого у неё оставались только стихи Бараташвили, да несколько бриллиантов владетельной особы. Но всё равно прошлое, уже задолго после её кончины, вернуло своё. Ничто и никто не в силах победить на этой земле культурную память народов. И Екатерина всё по прежнему остаётся в ней Первой Красавицей Грузии, воспетой человеком, любившим её больше жизни:

«Когда мы рядом, в необъятной
Вселенной, - рай ни дать ни взять.
Люблю, люблю, как благодать,
Лучистый взгляд твой беззакатный.
Невероятно! Невероятно!
Невероятно! Не описать!»…

Николоз Бараташвили (1817—1845) родился в разорившейся княжеской семье. Окончил Тифлисскую гимназию, служил простым чиновником в Экспедиции суда и расправы. Полгода провел в Нахичевани. Скончался он в Гяндже, где прослужил несколько месяцев помощником начальника уезда. Согласно официальному сообщению, двадцативосьмилетний поэт умер от злокачественной лихорадки.

Духовная драма Бараташвили — это трагедия человека, рожденного для полнокровной, активной жизни и деятельности, но фактически приговоренного к бездействию. Поэзия Бараташвили построена на остром драматизме, нестихающей тревоге, глубокой внутренней мятежности. Идея и материя, мечта и действительность пребывают здесь в безвыходном трагическом противоречии.

Субъективный мир художника — в полном несогласии с уродливой реальностью. Объективная действительность — тесная темница, вырваться из которой стремится самоотверженный всадник Мерани. Если в поэме Руставели нашло свое совершенное проявление классическое поэтическое мышление, то лирика Бараташвили — такое же совершенное выражение романтического миропонимания.

Бараташвили был истинным революционером грузинской поэтической формы. Поэт не только окончательно разорвал путы традиционной поэтики, но и сумел создать и утвердить новую, свою собственную совершенную форму. Как художник и мыслитель, Бараташвили дал направление литературному развитию Грузии на протяжении всего XIX в.

С его поэтическим наследием тесно связано не только творчество грузинских поэтов-реалистов, но и все дальнейшее развитие грузинской поэзии новейшего времени.

Творческая биография Бараташвили занимает сравнительно небольшой отрезок времени (1833—1845), но на протяжении этого периода поэт проделал значительный путь художественного и идейного развития.

Первым ярким проявлением поэтического гения Бараташвили следует считать стихотворение «Сумерки на Мтацминде» (1833—1836). В настроении «Сумерек» главное — романтическая возвышенность, освобождение от земных тягот, духовное приобщение к вечным тайным силам мира. Несмотря на скрытую неудовлетворенность, настроение всего стиха умиротворенное, проникнутое грустным мотивом неосуществленной, недосягаемой мечты.

Здесь нет еще мотива схватки с судьбой, характерного для более позднего его творчества, в частности для «Мерани».

«Раздумья на берегу Куры» (1837) — первое стихотворение Бараташвили ярко выраженного философского характера. Взгляд поэта на человека как на «сына земли» (т. е. на гражданина), на обязанности его четко формулируется в последней строфе: «Но мы сыны земли и мы пришли // На ней трудиться честно до кончины. // И жалок тот, кто в памяти земли // Уже при жизни станет мертвечиной». (Пер. Б. Пастернака.) Но это окончательный вывод «Раздумий». Основной стимул деятельности, «трудов и забот» человека поэт видит в неутолимой духовной жажде, в сильных титанических страстях, в неисчерпаемости желаний человека.

Несовместимость высоких устремлений человека, пробудившегося для новой жизни, с тем реальным положением, на которое он обречен объективными условиями своего времени, является источником конфликта с реальностью, недовольства ею, а также болезненного ощущения «бесприютности» и «духовного сиротства», составляющих лейтмотив ряда стихотворений Бараташвили («Таинственный голос», 1836; «Одинокая душа», 1839 и др.).

Любовь в представлении поэта — не просто миг преходящего земного блаженства, но вечный союз прекрасных душ. Бараташвили, как и Данте в «Новой жизни», — в вечных поисках «потерянной пары».

Только с родственной душой, возвышенной и чистой, как и душа поэта, мог соединиться он и испытать истинное, «божественным провидением навеки благословенное» счастье («Я помню, ты стояла в слезах, любовь моя...», 1840; «Что странного, что я пишу стихи!», «Я храм нашел в песках...» 1841; «Мужское отрезвление — не измена...», 1842; «Вытру слезы средь самого пыла», 1843 и др.).

«Злой дух» (1843) — стихотворение, выражающее трагедию «умом изверившейся личности». Разум, дар трезвого мышления, предстает здесь как злое начало: он похищает душевный мир, отравляет чистые стремления поэта и ничего не дает душе взамен.

Бараташвилиевский Злой дух — образ эпохального содержания. Этот поэтический символ относится к тому ряду бессмертных образов мировой литературы, которым романтики придали особый смысл и значение. Образ изгнанного из рая ангела (также, как трагический образ изгнанного богами-олимпийцами Прометея) европейская литература Нового времени превратила в символ мятежа и возмущения.

Для осмысления Злого духа Бараташвили особенно важна своеобразная романтическая интерпретация, которую этот образ получил в «Каине» Байрона. В отличие от Мефистофеля Гете, байроновский Люцифер считает себя верным союзником людей. Он призывает людей объединиться против «угнетающей силы» и главным оружием в этой титанической борьбе признает «великий, добрый дар ума».

Байроновский Люцифер — поэтическое воплощение стремлений просветителей XVIII в., объявивших символом своей веры всемогущество человеческого разума. Характерно, что в мистерии английского поэта злой дух по «красоте и могуществу превосходит херувимов». Но еще важнее, что бессмертию его сопутствует «великая тоска».

Бараташвилиевский Злой дух — также дух печали. Его завораживающая сила разрушает, уничтожает все, что создавало иллюзию покоя, внутренней гармонии. Дать взамен счастье он не в силах, а свобода, которую он сулит своей жертве, остается пустым словом.

Та исторически определенная форма человеческого разума, которую романтики, начиная с Байрона, вкладывали в этот символический образ, —рационалистические идеалы предшествующей эпохи, трезвый критицизм, культ строгого логического мышления, в глазах Бараташвили становится тщетным, бесплодным свойством человеческой натуры.

И действительно, в тех конкретных условиях, в которых создавалось это стихотворение, просветительский скептицизм, «ум взволнованный и изверившийся» мог осуществлять только отрицающую миссию, окончательно уничтожив всякие романтические идеалы. Нужен был дар иного свойства, иной склад мысли, чтобы избавить человеческий дух от реальных кошмаров действительности, возродить его для борьбы за новые идеалы, для деятельности позитивной.

Николоз Бараташвили часто перекликается с поэтами «мировой скорби». Он все время возвращается к вечным, «проклятым» вопросам истории человечества. Трагическая неустроенность вселенной наполняет душу поэта невыносимой болью. Но первопричина его душевной драмы кроется все-таки в национальной действительности.

Поэма «Судьба Грузии» (1839) — своеобразный ключ к объяснению сложного содержания мировоззренческих поисков Бараташвили. В основе сюжета поэмы лежит реальное событие — взятие Тифлиса в 1795 г. иранским Ага-Мухаммед-ханом, что фактически предрешило будущее Восточной Грузии. Но как поэма романтическая «Судьба Грузии» далеко отстоит от принципов историзма.

Национальная проблематика «Судьбы Грузии» заметно модернизирована. Поэма написана под непосредственным впечатлением патриотического заговора 1832 г., и вопрос исторической судьбы Грузии в ней поставлен с учетом логических последствий событий 1801 и 1832 гг.

Спор царя Ираклия и его советника Соломона Лионидзе о дальнейшей судьбе Грузии по своему содержанию относится к событиям нового XIX в., в сущности здесь речь идет о выборе реально возможного, целесообразного пути для жизни и деятельности нации после поражения заговора 1832 г.

Но концепция «Судьбы Грузии» не исчерпывается этим конкретным аспектом. Национально-историческая проблематика здесь обобщена и предстает в аспекте философском, общечеловеческом; конкретная историческая альтернатива возведена в степень философской дилеммы. Изображенные в поэме конкретные обстоятельства в своей глубине содержат вторые, символические значения.

Образ Ираклия, его взгляды и действия, вся его линия в поэме — символическое отображение трезво осмысленной объективной необходимости. Царь глубоко осознает неизбежность поворота в исторической судьбе своего народа: «Будущее Грузии — в России». Соломон Лионидзе в своих рассуждениях апеллирует главным образом к человеческой природе и, в частности, к национальным чувствам. Свойственное человеку стремление к свободе делает невозможным примирение с чуждыми, неприемлемыми для его природы формами существования.

В поэме Бараташвили две основные темы, два лейтмотива, противопоставлением, пересечением которых передается борьба двух враждебных начал — судьбы и счастья, необходимости и свободы.

Бараташвили писал «Судьбу Грузии» двадцатидвухлетним юношей. Во второй половине 30-х годов XIX в., когда грузинское дворянство, разочарованное в перспективах национально-освободительной борьбы, радикально изменило политическую ориентацию и свое общественное и классовое призвание увидело в верной службе императору, Бараташвили вызывает из прошлого и с удивительной живостью воссоздает идеальные образы свободолюбивых предков, преклоняясь перед ними.

Естественно, что субъективное сочувствие юного поэта было на стороне носителей романтического идеала свободы. Но в «Судьбе Грузии» поражает не это стремление к идеалу и не высокий талант воплощения его. Удивительна та философская глубина, необычайная зрелость мысли и чувства, которую обнаруживает поэт в решении сложнейших проблем эпохи. Бараташвили — поэту-романтику — присуще глубокое чувство реальности. Он показывает, что в конце концов объективно побеждает решение Ираклия.

Но авторский приговор еще лишен определенности (именно этим объясняются разноречивые суждения по поводу концепции поэмы). Борьба двух враждебных начал, двух противоположных сил природы, двух непримиримых точек зрения на жизнь здесь осмыслена как извечное противоречие человеческой истории.

Бараташвили еще не указывает на реальный выход, еще окончательно не формулирует ответ на тот вопрос, который был поставлен перед ним грузинской действительностью 30—40-х годов XIX в.

Вопрос, поставленный в «Судьбе Грузии», как и основная философская альтернатива всего творчества поэта, находит разрешение лишь в «Мерани» — шедевре философской лирики Бараташвили. Здесь проблема будущего родины ставится в один ряд с универсальными проблемами и именно потому приобретает ценность и значимость общечеловеческую.

Главная идея «Мерани» — бескомпромиссная борьба творческого духа и свободной воли с силами слепой необходимости как оправдание и истинный смысл истории человечества, своим обобщенным содержанием дает ответ и на вопрос, поставленный поэтом в «Судьбе Грузии». В «Мерани», где борьба и действие предстают как жажда беспредельной духовной активности, выявилась подлинная вера поэта.

«Мерани» — это мечта об истинной деятельности, бесстрашный вызов судьбе, универсальный бунт титанической личности, непримиримой к убожеству и нелепости существующего миропорядка. Это — бессмертный порыв, окрыленный верой в грядущую победу раскрепощенного человеческого духа.

Оптимистическое понимание в «Мерани» определяется не надеждой на осуществление идеала. Его движущей силой является сознание того, что человек призван к самоотверженной, героической борьбе во имя достижения этой цели.

Всадник Мерани обречен на поражение, идеал его недосягаем, но: «Пусть я умру, порыв не пропадет, // Ты протоптал свой след, мой конь крылатый, // И легче будет моему собрату // Пройти за мной когда-нибудь вперед» (пер. Б. Пастернака). Этот трагический оптимизм «Мерани» — одно из наиболее ярких проявлений «романтического духа» — активного, жизнеутверждающего, полного революционных устремлений.

Вера в победу и торжество «грядущего собрата», вера в обновление, вечное стремление вперед, к светлому будущему человечества, — такова декларация гуманизма, любви к ближнему, прорицателем и проповедником которой явился автор «Мерани».

В «Мерани», в отличие от «Злого духа», деятельность рассудка, интеллекта приобретает иное качество. Это уже не «изверившийся ум», а всемогущий разум, вдохновленный на героический подвиг, на сознательное самопожертвование, вооруженный надеждой, очищенный от пассивного скептицизма. Все духовные силы поэта направлены на полную мобилизацию воли, схватившейся с роком «обреченной души».

Гениальность автора «Мерани» проявилась именно в том, что он из глубины своего времени сумел разглядеть будущую победу и торжество человека. Он сумел объединить веру и разум и в их самоотверженной борьбе со слепой необходимостью увидеть высочайший смысл и оправдание человеческого существования.

В мировой литературе у всякого великого произведения найдется множество родственных ему по духу и даже форме. «Мерани», как это неоднократно отмечалось в грузинском литературоведении, определенно перекликается с «Фарисом» А. Мицкевича, являющимся в свою очередь отражением мотивов восточной поэзии; с пушкинским «Погасло дневное светило...», родившимся как вольный перевод отрывка из «Чайльд-Гарольда» Байрона; с «Парусом» Лермонтова.

Вспоминается и тот известный эпизод из поэмы Байрона «Мазепа», где обезумевший дикий конь с привязанным к его спине Мазепой несется, как ураган, по безграничной степи, преодолевает все препятствия и в конце падает замертво от усталости. Все эти совпадения — встречи духовных тенденций века.

«Мерани» — вершинное произведение как в философско-этическом развитии, так и в художественной эволюции грузинского романтизма. Это одно из блестящих проявлений поэтического гения грузинского народа и поэтому обладает силой непреходящего художественного воздействия.

Так же, как пророческие образы, созданные Байроном и Гюго, на протяжении всего XIX в. вдохновляли революционных представителей четвертого сословия, вставших на баррикады, так же, как лермонтовский «Парус» превратился в символ непримиримой борьбы с самодержавием, — в идейном содержании «Мерани», в героическом порыве его черпали вдохновение славные поколения грузинских революционеров, лучшие сыны Грузии, сложившие головы за высокие гуманистические идеалы.

Как негасимое сияние духа человеческого «Мерани» живет по сей день и непосредственной силой своего воздействия подтверждает бессмертие его титанических порывов, бессмертие высоких идеалов романтизма.

История всемирной литературы: в 9 томах / Под редакцией И.С. Брагинского и других - М., 1983-1984 гг.

Грузинский поэт-романтик. Классик грузинской литературы.

Родился 15(27) декабря 1817 года в Тифлисе, в дворянской семье. После окончания в 1835 году Тбилисского благородного училища, в котором он проникся идеями гуманизма и национальной свободы, поэт был вынужден поступить чиновником в судебное ведомство, воспринимая службу как унижение. В начале 1840-х годов Бараташвили приобрёл славу поэта, однако стихи его впервые были опубликованы лишь в 1852 в журнале "Цискари". В 1844 году, после полного разорения отца, Бараташвили перебрался на службу в Нахичевань, затем в Ганджу (Азербайджан), где заболел злокачественной лихорадкой и умер 9 (21) октября 1845 года в возрасте 27 лет. В 1893 году прах Бараташвили был перевезён на родину и погребен в Тбилиси, в Дидубийском пантеоне грузинских писателей, а в 1938 году был перенесен в пантеон на горе Мтацминда.

Поэзия Николоза Бараташвили вершина грузинского романтизма. Он оставил всего лишь около 40 стихотворений и одну поэму. Как гениальный художник, Бараташвили сумел выразить в них сложный внутренний мир человека и дать ответы на самые насущные вопросы своего времени. Тяжело переживая утрату Грузией национальной независимости, Бараташвили был разочарован и в современном ему обществе. Чувства одиночества, пронизывающие ранние его стихи ("Сумерки на Мтацминда", 1836, "Раздумья на берегу Куры", 1837), достигают трагического звучания в стих. "Одинокая душа" (1839). Однако трагический конфликт с действительностью сочетается с глубокой верой в торжество разума и справедливости. Этот провидческий дар поэта наиболее ярко воплотился в шедевре филосовской лирики Бараташвили "Мерани" (1842). Лирический герой стихотворения, всадник крылатого коня, наперекор року мчится в неизведанную даль: "Я слаб, но я не раб судьбы своей", говорит он. Это порыв мятежной, свободолюбивой личности, готовность к самопожертвованию, гимн свободному и могучему духу Человека. Символика "Мерани" многозначна. Уверенность героя в своем предначертании, его стремление проложить грядущим поколениям путь к счастью яркое выражение воли грузинского народа к национальному и социальному освобождению. Раздумья над вечными проблемами жизни, тончайшие движения души нашли выражение в художественно совершенных стихотворениях: "Таинственный голос", "Моя молитва", "Я храм нашел в песках, средь тьмы...", "Злобный дух", "Цвет небесный, синий цвет..." и др. В поэтическом наследии Бараташвили особое место занимает поэма "Судьба Грузии" (1839 г.), изображающая нашествие полчищ иранского шаха Ага-Мохаммед-хана на Тбилиси в 1795 год. В поэме Бараташвили= реалистически оценивает решение царя Ираклия II о присоединении Грузии к России, как историческое необходимое и прогрессивное. Николоз Бараташвили обновил поэтику грузинского стиха, создал образцы стихов-размышлений, отличающихся философской глубиной и вместе с тем чарующей пластичностью, музыкальностью, выразительностью. Б. Л. Пастернак, переводивший стихи Бараташвили на русский язык, писал: "... Гениальность, проникающая стихи Бараташвили, придает им последнее совершенство...". Творчество= Николоза Бараташвили, крупнейшего после Шоты Руставели поэта Грузии, вдохновляло многие поколения грузинских писателей.

БАРАТАШВИЛИ, НИКОЛОЗ МЕЛИТОНОВИЧ (1817–1845), грузинский поэт.

Родился 15 (27) декабря 1817 в Тифлисе. Выходец из некогда богатой, но впоследствии разорившейся дворянской семьи.

Короткая жизнь Бараташвили (историки литературы по праву ставят его в один ряд с великими поэтами-романтиками П.Б.Шелли, Д.Китсом, М.Лермонтовым, Ш.Петефи, не дожившими до тридцатилетия) была мучительна из-за отсутствия каких бы то ни было надежд и перспектив.

Во время учебы в Тифлисском благородном училище (1827–1835), упав с лестницы, Бараташвили повредил ногу. Неизлечимая хромота помешала поступить на военную службу, хотя он страстно мечтал о военной карьере. Не удалось ему продолжить и образование в университете: единственный кормилец в семье, он вынужден был поступить в судебное ведомство на скромную чиновничью должность.

Все это не могло не отразиться на тональности поэзии Бараташвили и его восприятии мира. Внешне производивший впечатление гуляки, остроумца, чуть более, чем нужно, злого на язык, он испытывал глубокое внутреннее разочарование и одиночество.

Способствовала этому и политическая ситуация – заговор 1832, который имел целью отделение Грузии от России, не увенчался успехом, и хотя заговорщики были наказаны очень мягко, с надеждами вернуть Грузии самостоятельность пришлось расстаться. Бараташвили тяжело переживал этот неуспех еще и потому, что среди участников заговора находился известный общественно-политический деятель, философ Соломон Додашвили (1805–1836), школьный учитель Бараташвили, активно повлиявший на формирование его личности.

Безвыходными были и личные обстоятельства – бедный, физически неполноценный поэт, влюбленный в дочь знаменитого грузинского литератора Александра Чавчавадзе (1786–1846) красавицу Екатерину Чавчавадзе, не пользовался ее взаимностью.

Прославившийся в начале 40-х как поэт (его стихи были широко известны, хотя впервые увидели свет только в 1852, после его смерти), Бараташвили стал лидером художественного кружка, объединившего писателей-единомышленников. Постепенно ширилась и его известность за пределами Грузии – Санкт-Петербургская Академия наук сделала его своим корреспондентом (Бараташвили должен был собирать материалы, посвященные грузинской истории).

Но его опять ждал удар судьбы. В 1844, когда отец Бараташвили полностью разорился, сыну пришлось оставить родные края и отправиться служить сначала в Нахичевань, а позднее в Ганджу. Здесь он заболел злокачественной лихорадкой и вскоре скончался.

Его прах в 1893 был перевезен на родину и погребен сначала в Пантеоне грузинских писателей, а затем – в 1938 – перенесен в Пантеон на горе Мтацминда, где покоятся великие деятели грузинской культуры.

Хотя творческое наследие Бараташвили очень невелико (оно включает всего тридцать семь стихотворений и одну поэму), значение его для грузинской литературы трудно переоценить.

После Давида Гурамишвили, но независимо от него (поэт не был знаком с творчеством предшественника), Бараташвили, преодолев влияние восточной поэзии, продолжил великую традицию, у истоков которой стоял Шота Руставели, Недаром Бараташвили считают вторым по значению национальным поэтом после автора Витязя в тигровой шкуре .

Бараташвили, грузинский поэт-романтик, смог органично усвоить и перенести на родную почву достижения современной ему поэзии европейского романтизма и – в более широком смысле – как русской, так и западноевропейской культур.

Его немногочисленные стихи многообразны по жанрам. Здесь и любовная лирика – Княжне Екатерине Чавчавадзе (1839), Когда ты, как жаркое солнце, взошла… (1840), и лирика философская – Таинственный голос (1836), Раздумья на берегу Куры (1837), Младенец (1839), и жанровый портрет на фоне истории – Наполеон (1839). Различна и поэтическая тональность: элегический строй стихотворения Сумерки на Мтацминде (1833–1836), где поэт чутко прислушивается к малейшим переменам в мире природы и чувствует свою связь с ним: Мне вечер был живым изображеньем друга. / Он был, как я. Он был покинут и один , сменяется неистовым порывом в стихотворении Мерани (1842), рассказывающем о коне мечты, поэтическом скакуне, к которому обращен страстный призыв – обвеять дыханьем встречного ветра печаль и думу поэта-всадника.

Важнейшее место в поэтическом наследии Бараташвили занимает поэма Судьба Грузии (1839), в центре которой – образ царя Ираклия II, его борьба с иноземными захватчиками (изображен захват Тифлиса в 1795 иранским шахом Ага-Магометом) и нелегкие раздумья – можно ли сохранить свободу, жертвуя жизнью лучших сынов страны, или разумнее попросить защиты у более сильного соседа.

В поэме отразилась одна из центральных проблем и для всего грузинского народа, и для деятелей его культуры: было ли благом присоединение в 1801 Грузии к России. Вынужденная (страна изнемогала от вражеских вторжений) и во многом благотворная мера (общение грузинской и русской культур было полезно для обеих сторон), зачастую воспринималась как потеря национальной независимости. И если в поэме не содержится однозначного ответа, в стихотворении Могила царя Ираклия (1842) этот ответ дан – присоединение помогло сохранить страну.

Поэтическим завещанием стало недатированное стихотворение Бараташвили Цвет небесный, синий цвет… . Разные оттенки этого небесного цвета не только окрашивают различные этапы человеческой жизни, они и символизируют тот или иной ее этап. Синева иных начал , которой проникся лирический герой стихотворения еще в детстве, со временем становится цветом глаз любимой: Это взгляд бездонный твой, / Напоенный синевой , цветом мечты, цветом вселенной, чтобы затем сделаться цветом смерти и забвения: Это синий, негустой / Иней над моей плитой. / Это сизый, зимний дым / Мглы над именем моим .

Имя Бараташвили – в числе самых почитаемых имен грузинских литераторов. Знакомо оно и русским читателям.

Наиболее известные переводы стихов Бараташвили на русский язык принадлежат Б.Л.Пастернаку, который представил российской публике практически весь корпус произведений поэта. До него попытку дать полный перевод всего, написанного Бараташвили, предпринял грузинский поэт В.Гаприндашвили (1889–1941). Его труд увидел свет в Тифлисе в 1922. Стихотворение Мерани переводил также М.Л.Лозинский (1886–1955).

Стал частью русской культуры и романс, написанный С.Никитиным на стихи Цвет небесный, синий цвет… .

Сочинения: Стихотворения . М., 1938; Стихотворения . М., 1946; Стихотворения . Тбилиси, 1946; Стихотворения. Поэма . Тбилиси, 1982.

Береника Веснина