«О, Русь моя! Жена моя! До боли нам ясен долгий путь!» Тема Родины в поэзии А. А

На перроне Киевского вокзала вдоль запыленных товарных вагонов с раскрытыми настежь дверями сновали красноармейцы в новеньких гимнастерках и пилотках. Возбуждение, охватившее людей, казалось самозабвенным, точно отбывали они в край синевы и солнца - на отдых. На последние деньги закупалось все, что еще осталось в пустых привокзальных буфетах. Прямо у вагонов сбивались в кучки и шумно пили из бумажных стаканов пиво и разливной портвейн - девушки принесли его в жбанах и пузатых стеклянных банках. Бутылки швыряли под колеса, они с треском лопались на рельсах. С прошлым все было покончено: налетел вихрь, разметал хрустальные дворцы, созданные пылкой юношеской мечтой, разорвал судьбы, казалось, навечно скрепленные любовью; словно пыль с дороги, сдул мелкие человеческие обиды, ссоры, ревности, ложные заверения. Все это осталось позади. Впереди - лишь взметенная взрывами земля, скитания по военным дорогам, борьба со смертью. Война!..

Боец, пробегая мимо нашего вагона, споткнулся на выбоине платформы - на пыльный асфальт упал тоненький ломтик сыра, - ругнулся и в сердцах ударил носком ботинка кусок асфальта. Он отлетел к моим ногам. Лейтенант Стоюнин поднял его, подержал на ладони, затем отломил немного, грустно и смущенно улыбнулся.

Возьму с собой… Случится, затоскуешь, возьмешь в руки этот кусочек, и повеет на тебя родным бензиновым перегаром - частица Москвы все-таки…

Я понимал лейтенанта Стоюнина: час назад, выходя из метро, я задержался у колонны, облицованной мраморными плитами с разветвленными синеватыми прожилками, и ее холодок приятно коснулся моей щеки - я прощался с Москвой, со всем, что было любимо и свято в ней для меня. Земля, на которой вырос, стала дороже жизни.

Военкомат направил меня, как и многих добровольцев, на трехмесячные курсы лейтенантов. Но выпустили нас досрочно, и мы поняли, что дела на фронте более сложны чем мы предполагали.

Преподаватель тактики, подполковник Беретов, человек пожилой, хмурый, неулыбчивый, но мягкий, сказал, прощаясь:

Недолго пришлось изучать нам военную науку, товарищи командиры. - С глубокой печалью оглядывал он нас, стройных, молодых и неопытных. - Продолжите обучение в бою с немцами: враг - самый умелый и беспощадный учитель. И чем скорее превзойдете его, тем лучше… Самое страшное в тактике врага - танковые тараны. Ваша задача - научиться противостоять им, уничтожать танки, отсекая их от пехоты. И еще один вам совет: держитесь за землю в прямом и переносном смысле. Зарывайтесь в землю. Она оградит вас и от танков, и от артиллерийского огня, и от авиации… Ну, с богом!

Перед отъездом на фронт я еще раз забежал домой, на Таганку. Павла Алексеевна, соседка по квартире, встретила меня, как самого близкого; моя военная форма сильно встревожила ее.

Фашистов-то, говорят, видимо-невидимо. Говорят, Смоленск уже захватили, на Москву прут. С танками… Что будет-то, Митенька?.. - Она заплакала.

Я промолчал и прошел на свою половину.

Глухо и грустно бывает в комнатах, когда в них долго никто не живет; везде лежит серый, тусклый налет пыли… Листья лимонов пожелтели без поливки.

Павла Алексеевна, войдя следом за мной, присела на краешек стула.

Заходил, Митенька, Тонин Андрей, пожалел, что никого не застал из ваших. Забегал еще дружок твой, Саня, в военном, должно, тоже на фронт отправили… А еще спрашивала про тебя девушка одна, красивая такая, Ириной назвалась. Грустная была. Постояла на крылечке, потрогала нижнюю губку мизинчиком и ушла…

Много разных вопросов, мыслей и чувств вызвали торопливые известия Павлы Алексеевны о близких мне людях. Муж моей сестры Тони Андрей Караванов - летчик-истребитель - возможно, уже врезается сейчас в строй вражеских стервятников, кружащихся над Ленинградом или Минском. Ничего не сказала Павла Алексеевна про Никиту с Ниной. Судьба, как нарочно, раскидала нас в разные стороны перед такими событиями. Надо же было Никите увязаться за Ниной куда-то в Белоруссию или на Смоленщину. Они должны быть в Москве, - за десять дней можно пешком дойти. Значит, застряли где-то… Никита - кузнец, он все выдержит, в какие бы условия ни поставила его война. А вот Нина?.. Куда ей с ее нежными руками и наивной душой! А что, если она уже в плену, в руках немцев? Воображение рисовало картины, одна другой страшнее и унизительнее, и я содрогался от боли, от бессилия помочь Нине, спасти ее.

С этой тревогой я и ушел из дому. На вокзале меня никто не провожал.

Гудок паровоза, резкий и продолжительный, будто хлестнул по сердцу, оставил на нем глубокую борозду. Вагон грубо дернулся, застыл, затем еще раз дернулся и тихо, неохотно двинулся. Бойцы не могли оторваться от девичьих губ - поцелуи напоминали вздох, тяжкий и печальный. Оставались позади женские в слезах лица, ярко вспыхивали и прощально полоскались на ветру косынки.

Белобрысый парень с капельками пота на переносье еще плясал, старательно выбивая дробь каблуками тяжелых ботинок. Несколько человек, собравшись в кружок, хлопали в ладоши в такт ему. Из вагонов кричали:

Эй, артист! Пропляшешь войну!

Дождавшись нашего вагона, белобрысый парень метнулся к двери, сначала кинул в вагон пилотку - кто-то ловко поймал ее, - затем прыгнул сам; несколько надежных рук подхватило его.

Платформа кончилась; потянулись пристанционные постройки, вагоны, беспорядочно разбросанные по путям. Сзади кто-то крикнул:

Не забывай, Москва!

Я стоял, облокотясь на перекладину, перегородившую широкую дверь. С каждым перестуком колес все дальше и дальше уходила, убегала московская земля. Удастся ли вернуться?.. Все прошлое, все пережитое вдруг озарилось теплым, радостным светом, как уже навсегда потерянное. Вспомнилось: в - детстве, в ночном, когда я уснул возле костра из сухой картофельной ботвы и коровьих лепешек, мне поднесли к лицу зажженную вату, выщипанную из подкладки моего же пиджака; я проснулся от пронзительной, раздирающей душу боли. Вспомнилось, кал Леонтий Широков с Сердобинским подложили мне под подушку ежа, и я лег на него… Память выхватывала из прошедшего - отрывочно, бессвязно - какие-то случаи, поступки, розыгрыши, подчас нелепые и обидные, - все они вызывали сейчас грустную улыбку… Прошлое стояло рядом, за спиной, а будущее виднелось смутно. В душе у меня было столько сил, била ключом такая жажда жизни, что упорно верилось: перенесу все лишения, одолею неодолимое, выстою все беды, только бы не смерть. Я впервые подумал о смерти, и мне стало страшно. Неужели я не увижу больше солнца, Москвы, Волги? А мать, Тоня, Нина… Хотелось закричать грозно и протестующе!..

Мне казалось, что и всем, едущим со мной, так же страшно, как и мне. Я обернулся. Молодые веселые парни, белокурые и чернявые, с лихой беспечностью допивали остатки портвейна - возбуждение, вызванное отъездом на фронт, не покидало их, - настроение «Черт побери всё!» невольно. передалось и мне. Я стал, тихо подтягивать белобрысому танцору и запевале: «Выходила на берег Катюша, на высокий берег, на крутой…»

Поезд, не задерживаясь, проносился мимо станций, гудел на переездах, и пронзительные, щемящие звуки отдавались и замирали в зеленых березовых рощах. И всюду нас провожали, желая самого хорошего, тоскующие материнские глаза…

В Малоярославце эшелон встал бок о бок с эшелоном, идущим с фронта.

В распахнутую дверь нашего вагона глянул кровавый лик войны. В вагоне встречного поезда на полу и вдоль деревянных нар лежали на соломенных матрацах раненые, тесно прижавшись друг к другу. В сумрачной глубине виднелись бледные пятна марлевых повязок и два или, три лица со вскинутыми подбородками. В двери, на полу, свесив вниз босые ноги, сидел боец с повязкой на голове и правом глазу; сквозь нее проступали черные пятна уже запекшейся крови. Незавязанный глаз, серый и как бы задымленный, без блеска, глядел на меня равнодушно и устало, складки губ с серебристым пушком таили что-то горькое, болезненное.

О, Русь моя! Жена моя! До боли
Нам ясен долгий путь!
Наш путь - стрелой татарской древней воли
Пронзил нам грудь.

В прошлую среду оказался пассивным наблюдателем одного весьма показательного случая. Я ехал от м. Ленинский проспект до универмага «Москва», на троллейбусе, номер которого в данном случае не так важен. Прошёл в конец салона. Там стоял не то, чтобы мент, а, скорее, даже ментёныш, выглядящий особенно забавно в привычной серой дублёнке. Этакий хлыщ, ниже меня ростом и какой-то дохлой комплекции. Ему звонит сотовый, он отвечает, но на какой-то тарабарщине. Прошу простить мне эти скромные проявления ксенофобии. Короче, по двухполосному дублёру Ленинского проспекта ехали его родственники на мерседесе коробковидной формы. В таких обычно гоняет правительство с напрочь отшибленным чувством вкуса или особенно комичные пережитки 90-ых. Троллейбус стал в пробке. Ментёнышу тут же понадобилось выйти из него, чтобы почеломкаться с родичами. Он стал нервно жать на кнопку выхода. Потом, когда понял, что водитель клал на его острую потребность, пошёл к кабине водителя. И стал гугниво препираться с водителем. Водитель тоже попался упёртый хрыч и из принципа не стал выпускать ментёныша. Тут из мерседеса поскакали малолетние родственники к троллейбусу и стали барабанить по двери троллейбуса. Водитель терпел-терпел, но когда они несколько раз ударили ногой по двери выскочил и попытался надавть им подзатыльников. Малолетние ублюдки не смутились и сами набросились на горячего водителя, а сзади накинулся ещё и вышедший из автобуса ментёныш. Безобразная на редкость была картина. Из мерседеса вскоре выскочил и сам плодовитый папаша и с криком «Вы чего детей обижаете?» сам отвалил подзатыльников незадачливому водителю. Этим деткам место в колонии… Было бы мне очень не всё равно, пришлось бы им совершить незапланированный визит к проктологу. А так и водителю не зря перепало. Интересно, а все богатые приезжие устраивают своих отпрысков в силовые структуры, типа чтобы укорениться?
Вообще, часто в последнее время ощущаю в себе какую-то беспричинную агрессию. То есть даже не в себе, она как бы плавает в воздухе. И эта копящаяся злоба может выродиться во что-то безумное. До сих пор удавалось оставаться в рамках приличий, выплескивая избыточную энергию на спортивной площадке. Но

«Уже с угрозою сжималась
Доселе добрая рука.
Уж подымалась и металась
В душе отравленной тоска...»

Другие статьи в литературном дневнике:

• 30.11.2008. Системы подсчёта очков в волейболе.
• 26.11.2008. И Кванта Милосердия не достанется уродам ВКонтакте
• 19.11.2008. Случай в троллейбусе...
• 06.11.2008. Мировой волейбол...

«О, Русь моя! Жена моя! До боли нам ясен долгий путь!»

Тема Родины в поэзии А. А. Блока.

В наше современное время, когда часто слышно, как старшее поколение отзывается о «совковии», когда молодёжь мечтает о загранице и толпами выезжают из «нищей России», так и хочется сказать всем, употребляя слова Блока: «Полюби эту вечность болот!»

Поэт серебряного века, властитель дум, любил несчастную, сломленную и израненную душу России.

Тема Родины у поэта просачивается в каждом стихотворении, и на протяжении всего творческого пусти. И именно неизмеримая любовь к России, породила в Блоке веру в «скифов», сзывающих «на светлый братский пир».

Есть те, кто великую Русь обвиняет, в особенности, интеллигенцию девятнадцатого – двадцатого века. Мол, вовлекли они страну в пропасть, опьянили призывами отречься от старого и создать что-то своё, абсолютно новое. Но никто из нас, из современного поколения, не имеет ни малейшего права осуждать Есенина, Блока, Брюсова … Они верили искренне в гуманность русской души, в мистическую всепобеждающую страну!

Стихотворение Александра Блока «Русь» проникнуто таинственностью и необычностью.

Поэт в нём красочно разрисовал бескрайнюю Русь, которая сама не ведает свои пределы. Страну населяют реальные «разноликие народы», и словно пришедшие из древних поверий «ведуны с ворожеями». Огромный смысл таится в символическом образе вдохновения поэта, а оно посещает его на кладбище, путь к которому протоптал он «тропу печальную, ночную». Перечитывая эти строки, начинаешь сразу же представлять мрачные могильные плиты могучих русских сынов, предшественников Блока. Александр Александрович полагал, что невозможно быть поэтом «Без роду. Без пламени». Лирического героя этого произведения, окрыляет духовная сила предков, тем самым, наделяя его «первоначальной чистотой», бескорыстием и искренностью.

Александр Александрович Блок неотделим от темы Родины, что позволяет ему чувствовать стихийное таинственное возмущение, кое зреет в душе России. Блок пытается постичь тайну Родины сквозь её связь с былым, с прошедшим, с прошлым … И это звучит в поэтическом цикле «Город». А в «Поединке» описано противостояние Москвы и Петербурга, которое видится, как борьба «весёлого царя» с «зловонным кадилом» - Деда и «Ангела. Мученика, Посланца», «Светлого Мужа». И вот в этот поединок вступает Пётр, он создал «город торговли», а потом и Георгий Победоносец, «кем возвысилась Москва». Великий император проповедовал западный образ жизни, их культуру и моду, что на взгляд Блока, угнетало страну и развращало её. Были созданы бездушные фабрики, которые уничтожали уникальную душу русского народа!

Но Блок видел и иную Россию! Вокруг слышны колокольни, которые разглашали по степи и деревням «весёлый звон». Страна, скрытая от растления «прозрачным покрывалом Лучезарной Жены». Именно так, символически, поэту видится древняя Москва, которая смогла сохранить свою наивность, чистоту, искренность и русскую душу …

Блок тревожился за свою Родину, и это видится в его произведениях, таких как «Скифы», «Двенадцать». Поэт не всё мог принять, потому как по натуре он гуманист, он всегда нёс в себе некую новую идею. Он проецировал прошлые события, тревожные и страшные, перенося их на современность и тем самым, предвидел предстоящие в будущем мятежные дни. «Степная кобылица несётся вскачь», - это стремительный бег, который рождал в душе героя тревогу за судьбу своей родины, и веру в чистоту и мощь страны.

Стихию революции поэт воспел в двух произведениях – в «Скифах» и в «Двенадцати». Только песнь эта не разрушительная, наоборот, созидающая и сильная. Блок видел одновременно и тёмную сторону и светлую, кои таились в революционной идее. Слишком сильно поэт верил и надеялся на возрождение великой Руси, и в конце концов, мрачное настрое взяло верх над поэтом, что и просачивается в его лире.

Очень хочется, что современная Россия, смогла-таки «возродить Блока», которые обратился бы к народу так:

«Россия – Сфинкс. Ликуя и скорбя,

И обливаясь чёрной кровью,

Она глядит, глядит, глядит в тебя,

«О, Русь моя! Жена моя! До боли нам ясен долгий путь!» (тема Родины в поэзии А. А. Блока)

В наше время, когда часто можно услышать об­винения в адрес «совковии», когда многие тол­пами бегут из «нищей России» в благословенный западный рай, так и хочется обратиться к со­отечественникам словами Блока: «Полюби эту вечность болот!» Властитель дум поколения Сереб­ряного века, как никто другой любил несчастную, израненную, но не сломленную душу России.

Тема родины пронизывает все творчество поэта. Именно безграничная любовь к России рождала в нем веру в «скифов», сзывающих «на светлый братский пир».

Находятся те, кто обвиняет русскую интелли­генцию XIX и начала XX века в том, что она во­влекла Россию в пропасть, опьянила ее призыва­ми отринуть старое и создать новое. Но мы не имеем морального права обвинять А. Блока, В. Брюсова, С. Есенина и других, тех, кто искрен­не верил в гуманность народной души, в мистичес­кую всепобеждающую тайну России.

Ощущением необычайной таинственности про­никнуто стихотворение Блока «Русь». Поэт рису­ет образ бескрайней родины, которая сама не знает своих пределов. Ее населяют и вполне реаль­ные «разноликие народы», и будто пришедшие из древних поверий «ведуны с ворожеями». Великий смысл кроется в символическом образе поэтичес­кого вдохновения, которое посещает поэта на кладбище, куда протоптал он «тропу печальную, ночную». Когда читаешь эти строки, представля­ются могильные плиты могучих сынов России, предшественников автора. Нельзя быть поэтом «без роду, без племени». Духовные силы предков окрыляют лирического героя, наделяют его незапятнанной «первоначальной чистотой», искрен­ностью, бескорыстием.

Поэт неотделим от родины, и это родство позво­ляет ему почувствовать таинственное стихийное возмущение, зреющее в недрах ее души.

Попытка постичь великую тайну России через ее связь с прошлым звучит и в поэтическом цикле «Город». В стихотворении «Поединок» противо­стояние Петербурга и Москвы видится поэту как борьба Деда - «веселого царя» с «зловонным ка­дилом» - и «Ангела, Мученика, Посланца», «Светлого Мужа». В поединок вступает Петр, со­здавший «город торговли» и Георгий Победоно­сец, «кем возвысилась Москва». Именно первый русский император, проповедовавший западную культуру, на взгляд поэта, наводнил Россию оча­гами угнетения и разврата: бездушными фабрика­ми, где уничтожается уникальность человеческой души.

Но есть и другая Россия - Россия колоколен, разглашающих «веселый звон», Россия, укрытая от растления «прозрачным покрывалом Лучезар­ной Жены». Так символически видится Блоку древняя Москва, сохранившая наивную искрен­ность и чистоту души русского народа.

Тревога за Россию подвигла Блока обратиться к «Двенадцати» и «Скифам». Не все принимал он, гуманист по натуре, в образах носителей новой идеи.

Поэт проецирует тревожные события прошлого на современность и провидит еще предстоящие мятежные дни. «Степная кобылица несется вскачь», и этот стремительный бег рождает в душе лирического героя одновременно и тревогу за судьбу Отечества, и веру в его неизбывную мощь и чистоту.

В «Двенадцати» и «Скифах» Блок воспел сти­хию революции, но не разрушительная, а сози­дающая ее сила принималась поэтом. Он видел и темное, и светлое, таящееся в идее революции. Но слишком велика была его надежда на возрожде­ние России, чтобы мрачные настроения смогли по­бедить в его лире. Хотелось бы, чтобы современная Россия смогла породить поэта, способного обратиться к миру так, как это сделал Блок:

Россия - Сфинкс, ликуя и скорбя,

И обливаясь черной кровью,

Она глядит, глядит, глядит в тебя,

И с ненавистью, и с любовью!..

И представте же, до сих пор ещё спорят, что, может быть, голова когда и отлетит, то ещё с секунду, может быть, знает, что она отлетела, — каково понятие! А что если пять секунд!

Достоевский, «Идиот»
Кругом было странное замешательство. Сквозь поясницу ещё вращавшегося палача начали просвечивать перила. Скрюченный на ступеньке, блевал бледный библиотекарь. Зрители были совсем, совсем прозрачны, и уже никуда не годились, и все подавались куда-то, шарахаясь, — только задние нарисованные ряды оставались на месте. Цинциннат медленно спустился с помоста и пошёл по зыбкому сору. Его догнал во много раз уменьшившийся Роман, он же Родриг:

— Что вы делаете! — хрипел он, прыгая. — Нельзя, нельзя! Это нечестно по отношению к нему, ко всем... Вернитесь, ложитесь, — ведь вы лежали, все было готово, все было кончено!

Цинциннат его отстранил, и тот, уныло крикнув, отбежал, уже думая только о собственном спасении.

Мало что оставалось от площади. Помост давно рухнул в облаке красноватой пыли. Последней промчалась в чёрной шали женщина, неся на руках маленького палача, как личинку. Свалившиеся деревья лежали плашмя, без всякого рельефа, а ещё оставшиеся стоять, тоже плоские, с боковой тенью по стволу для иллюзии круглоты, едва держались ветвями за рвущиеся сетки неба. Всё расползалось. Всё падало. Винтовой вихрь забирал и крутил пыль, тряпки, крашенные щепки, мелкие обломки позлащенного гипса, картонные кирпичи, афиши; летела сухая мгла; и Цинциннат пошёл среди пыли и падших вещей, и трепетавших полотен, направляясь в ту сторону, где, судя по голосам, стояли существа, подобные ему.

Набоков, «Приглашение на казнь»

S A P I E N T I S A T !

1~4: — «РУССКАЯ ЕВРАЗИЯ» (~ SAPIENTI SAT !)

2~5: — «РУСЬ МОЯ! ЖЕНА МОЯ!» (~ !)

3~6: — «ПРИГЛАШЕНИЕ НА КАЗНЬ» (~ SAPIENTI SAT !)

4~5: — «РЕАЛИЗАЦИЯ ЕВРАЗИЙСКОГО ПРОЕКТА» (~ SAPIENTI SAT !)

4~7: — «СЕМЕЙНАЯ ФОТОГРАФИЯ: “БЛАЖЕННЫ БУДУТ НЕПЛОДНЫЕ”» (~ SAPIENTI SAT !)

5~8: — «... КАК: “ДОГИЙ ПУТЬ ИЗ ВАРЯГ В ГРЕКИ”» (~ SAPIENTI SAT !)

6~9: — «ТАЙНА (ДОЛГОГО) ПУТИ: “ЛУННАЯ СОЛЯРНОСТЬ”» (~ SAPIENTI SAT !)

8~9: — «... КАК: “ПЯТЬ СЕКУНД МЫШЛЕНИЯ ОТЛЕТЕВШЕЙ ГОЛОВЫ”»
(~ СМ. ЭПИГРАФЫ + 6~9 + SAPIENTI SAT !)

Не только Радикальный Субъект покинул человеческий архетип и находится сегодня даже не на периферии, а вне её, но и постлюди, люди постмодерна (Нос и его товарищи ) тоже покинули человеческое качество, тоже вышли за границу — во тьму кромешную. Не только жестокий Радикальный Субъект стал нечеловеком, но и те последние люди, которые бродили со своими шинелями, тоже стремительно утратили это достоинство.