Выступление известных ораторов. Великие русские ораторы и риторики

Отправить свою хорошую работу в базу знаний просто. Используйте форму, расположенную ниже

Студенты, аспиранты, молодые ученые, использующие базу знаний в своей учебе и работе, будут вам очень благодарны.

Размещено на http://www.allbest.ru/

Теория лингвистической относительности Сепира - Уорфа

Гипотеза Сепира-Уорфа (гипотеза лингвистической относительности) - разработанная в 30-х годах ХХ века концепция, согласно которой структура языка определяет мышление и способ познания реальности. Возникла в этнолингвистике США под влиянием трудов Э. Сепира и Б. Л. Уорфа.

СЕПИР (Сэпир) (Sapir) Эдвард (1884-1939) - американский лингвист и антрополог. Родился в Германии. Окончил в 1904 Колумбийский университет, в дальнейшем занимался научной деятельностью. В 1927-31 -- профессор Чикагского, с 1931 -- Йельского университетов. Член Американской академии искусств и наук (1930), президент Американского лингвистического (1933) и Антропологического(1938) обществ.

Существующие в языке наименования предметов, явлений, событий -- суть “звуковые паттерны”, стереотипные формы восприятия, которые, сохраняя устойчивость в культуре, оказывают решающее воздействие на сам процесс формирования человеческих представлений об этих явлениях и событиях и их оценку. Эта теория, развитая последователем Сепира Бенджамином Ли Уорфом (1897-1941), получила название гипотезы лингвистической относительности или “гипотезы Сепира -- Уорфа ” и легла в основу т.н. этнолингвистики -- этнически ориентированного синхронного анализа языка, выявляющего его роль в культурном формообразовании.

В своей сильной форме теория лингвистической относительности утверждает, что индивиды членят мир на фрагменты, предопределяемые структурой их родного языка. Таким образом, у носителей разных языков ментальные образы одного и того же объекта неодинаковы. В английском языке есть только одно слово для обозначения снега, в эскимосском их несколько, так что от носителя эскимосского языка требуется различать, о каком снеге идет речь: падающем или лежащем на земле. Аналогично Уорф доказывает, что грамматические категории, такие, как время или число, также вынуждают говорящих воспринимать мир определенным образом. В английском языке любой глагол в личной форме обязательно должен содержать показатель времени: например, I sang "Я пел (прошедшее время)", I sing "Я пою (настоящее время)", I willsing "Я буду петь (будущее время)".

В 1960 году Джошуа Фишман опубликовал всеобъемлющую классификацию наиболее важных способов обсуждения данной гипотезы. В его описании эти различные подходы упорядочены по возрастанию сложности. Уровень сложности, к которому может быть отнесена конкретная версия гипотезы, определяют два фактора.

Первый фактор - какой именно аспект языка находится в поле интереса исследователей, например лексика или грамматика. Второй фактор - какие виды когнитивной деятельности носителей языка изучаются, например, темы, связанные с культурой или нелингвистические вопросы, такие как выполнение задачи на принятие решений. Из четырех уровней самый простой - уровень 1, самый сложный - уровень 4. Уровни 3 и 4 в действительности ближе всего к оригинальным идеям Сепира и Уорфа, которые касались грамматики и синтаксиса языка, а не его лексики.

Если смотреть с точки зрения классификации Фишмана, наиболее изученной оказывается область лексических различий между языками, которая дает только частичную и самую слабую поддержку гипотезе лингвистической относительности. Такие результаты имеют смысл, поскольку лексика, по- видимому, лишь минимально связана с мыслительными процессами, что может отвечать за некоторую долю скептицизма по отношению к гипотезе Сепира-Уорфа.

Двуязычие и его следствия в свете гипотезы С епира- У орфа

Многие люди, владеющие двумя языками, сообщают, что думают, чувствуют и действуют по-разному, в зависимости от того, каким языком они в данный момент пользуются.Таким образом, двуязычные индивиды могут думать по-разному, используя разные языки, но языки сами по себе могут и не отвечать за эти различия в мышлении. Здесь может быть полезно провести дальнейшее разграничение между «сильной» и «слабой» версиями гипотезы Сепира-Уорфа. В данном случае сильная версия будет включать утверждение, что различия в языке вызывают различия в мышлении. Слабая версия будет предполагать, что различия в мышлении просто связаны с языком, а не обязательно вызываются им. Фактически, причина может быть найдена среди переменных, выполняющих некую посредническую функцию, таких как культура или культурные ценности, связанных и с языком, и с различиями в мышлении, чувствах и действиях.

Один из критических вопросов, возникающих при проведении исследований с участием людей, говорящих на двух языках, - это установление, до какой степени люди равно владеют этими языками. Для многих таких людей один из языков - это их первый, родной язык, тогда как другой они выучили впоследствии в течение своей жизни. И многие из таких людей на одном своем языке говорят лучше или свободнее, чем на другом.

Исследования лингвистической относительности

лингвистическая относительность двуязычие уорфа

Использование Тематического теста апперцепции

Эрвин сравнивает реакции двуязычных индивидов, владеющих французским и английским, на картинки из Тематического теста апперцепции - стандартного теста, используемого во многих кросс-культурных исследованиях. Участники эксперимента рассказывали по картинкам свои истории, один раз на английском, другой - на французском.

Эрвин сообщает, что на французском языке участники выражали больше агрессии, автономии и замкнутости, чем на английском, и что женщины, пользуясь английским, демонстрировали более высокую потребность в достижениях, чем тогда, когда говорили на французском. Эрвин приписывает эти различия тому, что во французской культуре более важна словесная демонстрация своей доблести и сильнее различаются роли мужчин и женщин.

Гипотезы присоединения

Гипотеза присоединения к культуре состоит в том, что двуязычные иммигранты склонны принимать, как свои, ценности и убеждения культуры, связанной с тем языком, на котором они в данный момент общаются. Когда они переключаются на другой язык, они вместе с тем переключаются также и на другие культурные ценности. Гипотеза присоединения к меньшинству, напротив, утверждает, что двуязычные иммигранты склонны идентифицировать себя как членов этнического меньшинства и принимать поведенческие стереотипы культуры большинства, касающиеся их группы, как свои собственные характеристики, в то время, когда они общаются на языке своей группы. До тех пор пока эти стереотипы соответствуют действительности, гипотеза присоединения к меньшинству приводит к тем же предсказаниям, что и гипотеза присоединения к культуре; т. е. можно сказать, что, разговаривая на своем первом языке, люди будут в большей степени вести себя так, как принято в культуре их предков, и это также будет соответствовать стереотипам культуры большинства относительно их культуры. Языковой контекст в таком случае служил бы предсказателем изменений в поведении, так же как и в свойствах личности.

Заблуждения относительно двуязычных людей

Трудности обработки иностранного языка

Негативные впечатления и стереотипы, касающиеся людей, говорящих на двух языках, в особенности их интеллектуальных способностей, могут возникать оттого, что когда с такими людьми говорят на их втором языке, они могут дольше задумываться над ответом и как будто испытывают когнитивные затруднения при обработке информации. Такие затруднения, известные как трудности обработки иностранного языка появляются из-за недостаточно хорошего или недостаточно свободного владения языком и из-за неопределенности или неоднозначности смысла, вложенного в сообщения, когда они принимаются на иностранном языке. Фактически, такие затруднения - это нормальная составляющая изучения языка, и совсем не обязательно использовать их как основу для негативных заключений об интеллекте или других характеристиках личности человека, говорящего, быть может, на своем втором (или третьем) языке.

Эффект иностранного языка

Двуязычные индивиды могут также испытывать затруднения и в нелингвистических задачах на размышление, такие затруднения известны как эффект иностранного языка. Этот термин относится к временному снижению мыслительных способностей людей, когда они используют иностранный язык, которым владеют хуже, чем своим родным. Эффект иностранного языка, наблюдаемый в нелингвистических задачах, - побочный продукт трудностей обработки иностранного языка, заметных в лингвистических задачах.

Все вместе, эти утверждения показывают, что помехи при выполнении как лингвистических заданий (трудности обработки иностранного языка), так и нелингвистических задач (эффект иностранного языка) - нормальное и предсказуемое явление в случае людей, говорящих на двух языках. Механизм возникновения этих помех тот же, что любых других, имеющих место, когда одному человеку даются в одно и то же время две когнитивные задачи. Их нужно рассматривать как нормальные когнитивные помехи, и не следует брать за основу для формирования негативных впечатлений или стереотипов в отношении двуязычных индивидов.

Размещено на Allbest.ru

...

Подобные документы

Предпосылки возникновения гипотезы лингвистической относительности в науке о языке ХХ века. Гипотеза Сепира-Уорфа: суть, вехи развития. Процедура верификации в лингвистике: актуальные тенденции. Когнитивные особенности китайской культуры и языка.

дипломная работа , добавлен 17.07.2017

Вильгельм фон Гумбольдт как основоположник теоретического языкознания. Главные аспекты для разграничения исследований языков. Языковая картина мира в концепции Й.Л. Вайсгербера. История появления и особенности гипотезы лингвистической относительности.

реферат , добавлен 05.02.2012

Становление лингвистической географии. История возникновения лингвогеографии в Европе. Основные понятия этой науки. Развитие лингвистической географии в России. Картографирование языковых явлений. Диалектное членение русского языка. Ареальная лингвистика.

курсовая работа , добавлен 07.01.2009

Внутренние факторы развития лингвистической науки как предпосылки становления младограмматизма. Развитие младограмматического направления, его основные черты. История Московской лингвистической школы. Шахматов как один из ведущих представителей МЛШ.

реферат , добавлен 21.06.2010

Определение искусственных языков и их положение в современной лингвистике. Теория лингвистической относительности в контексте изучения артлангов. Характеристика исследования грамматики новояза. Основные фонетические особенности дотракийского говора.

дипломная работа , добавлен 26.07.2017

Становление лингвистической теории Ф. Де Соссюра - швейцарского лингвиста, заложившего основы семиологии и структурной лингвистики. Теория языка в концепции Ф.Де Соссюра, его факт многоликости языка и дихотомии. Противопоставление языка и речи лингвистом.

курсовая работа , добавлен 05.06.2015

Статус консубстанциональных терминов в системе лингвистической терминологии русского и английского языков. Этимологический анализ как важная составляющая изучения специальных лексем. Историко-диахронический анализ русских и английских лексических единиц.

диссертация , добавлен 01.04.2011

Лингвистическая терминология как объект исследования. Теоретические основы описания терминов. Этапы развития лингвистической терминологии, ее формирование посредством описательных грамматик. Словари лингвистических терминов и лингвистические энциклопедии.

дипломная работа , добавлен 25.02.2016

Характеристика термина как единицы языка и речи; их классификация. Рассмотрение общих и частных явлений, свойственные русской лингвистической терминологии, экстралингвистических факторов. Описание деривационных и прагматических особенностей терминов.

дипломная работа , добавлен 03.02.2015

Причины становления и развития гендерных исследований в лингвистической науке. История появления нового направления языкознания в США и Германии - феминистской критики языка. Сравнительный анализ невербального коммуникативного поведения мужчин и женщин.

» Теория Сепира-Уорфа

Теория лингвистической относительности Сепира - Уорфа

Фрагмент книги Поляков С. Э. Концепты и другие конструкции сознания. - СПб.: Питер, 2017

Разные этносы могут по-разному концептуализировать одну и ту же грань реальности. Данное обстоятельство оказывает влияние на коммуникацию.

В чем конкретно может выражаться разная концептуализация одного и того же аспекта реальности? Э. Сепир (2003, с. 153-155) разъясняет это на примере вербальной репрезентации падающего камня. В английском языке для этого используются два концепта (и понятия) - the stone и falls («камень» и «падает»). Причем англичане обязательно указывают (что не делают многие другие народы), конкретный это камень или камень вообще, обязательно выражают единственное число объекта и определяют время его падения. Автор демонстрирует, что данная форма концептуализации далеко не единственная.

Немцы и французы (как, кстати, и русские - Авт.) присваивают камню категорию рода. Индейцы чиппева указывают, что камень является неодушевленным объектом. Индейцы квакиутль делают утверждение, одинаково применимое и к одному, и к нескольким камням, а также указывают, видим или невидим камень для говорящего и к кому он ближе - к говорящему, адресату речи или к какому-то третьему лицу. Китаец обходится минимальным утверждением - stone fall («камень падать»).

Э. Сепир (с. 153–155) подчеркивает, что различия в концептуализации могут показаться несущественными, так как во всех рассмотренных языках реальность концептуализируется с помощью двух концептов, репрезентирующих камень и его действие - падение. Однако эта, казалось бы, единственная возможность концептуализации, как считает Э. Сепир, - лишь иллюзия. В языке нутка падение камня вообще концептуализируется совершенно по-другому. В нем используется слово - глагольная форма, состоящая из двух главных элементов. Первый обозначает общее движение или положение камня или камнеподобного предмета, а второй - направление вниз. Некоторое представление о выражении, существующем в языке нутка, может создать выдуманный глагол to stone («камнить»).

Соответственно, предложение the stone falls («камень падает») может быть передано в языке нутка посредством чего-то вроде it stones down («камнит вниз»). Таким образом, по словам автора, нутка используют концепты, принципиально отличающиеся от привычных нам. И они не испытывают никаких затруднений при описании падения камня, хотя в их языке вместо привычных нам концептов, репрезентирующих определенный вид предметов и специфический вид движения, используются концепты, репрезентирующие обобщенное движение некоторого класса объектов и его конкретное направление.

Хочу обратить внимание, что Э. Сепир демонстрирует нам различия в концептуализации чувственно воспринимаемых людьми предметов. Следовательно, даже при наличии у людей сходных чувственных предпонятий, в данном случае - модели-репрезентации падающего камня, вербальная модель этого процесса может заметно различаться в разных культурах. Что же тогда говорить о возможных вариантах концептуализации реальности, совершенно недоступной восприятию?

Он (1993а, с. 273–274) приводит еще один поучительный пример разной концептуализации, которая определяется интересом людей к тем или иным реалиям. Мы разграничиваем понятия луна и солнце, но есть немало индейских племен, которых вполне устраивает одно общее понятие, а точная референция объекта возможна лишь через контекст. Если же мы попытаемся возражать, что такое неопределенное обозначение не отражает естественные природные различия, индеец вполне может указать нам на столь же неопределенный характер нашего слова «сорняк» по сравнению с его собственным очень точным «растительным» словарем. Автор констатирует, что наличие или отсутствие определенных концептов (и их обозначений в языке), репрезентирующих какие-то объекты или явления, связано с тем, насколько важны для людей те или иные аспекты реальности.

Э. Сепир (с. 258) делает вывод об относительности понятий, которую скрывает от нас наше наивное представление о единственно возможной форме объективного понимания природы опыта, представленной именно в нашем языке. Поэтому его теорию называют теперь «гипотезой лингвистической относительности». Э. Сепир (там же) указывает, что мы живем не только в материальном и социальном мирах, как это принято думать, но все мы находимся и во власти языка своего общества. По его словам, представление о том, что человек ориентируется в мире без помощи языка, а язык - всего лишь случайное средство решения задач мышления и коммуникации, - это иллюзия. Наш реальный мир неосознанно строится нами на основе языковых привычек нашей социальной группы. Миры, в которых живут различные общества, - это разные миры, а отнюдь не один мир с навешанными на него разными ярлыками.

Э. Сепир (с. 261) отмечает, что даже, например, понимание простого стихотворения предполагает не только знание составляющих его слов, но и понимание всего образа жизни данного общества, отражающегося в словах и раскрывающегося в оттенках их значения. Даже восприятие человека зависит от наличия определенных социальных шаблонов, называемых словами. Именно наличие конкретных слов в языке людей привлекает их внимание к определенным аспектам окружающего мира, а отсутствие таких слов не позволяет эффективно репрезентировать некоторые его детали.

Автор прав в том смысле, что люди, живущие в обществах, не имеющих в своих языках детальной терминологической дифференциации каких-то аспектов реальности, например, не смогут в процессе своей коммуникации обозначать и различать особенности этих аспектов. Более того, они не будут даже обращать внимание на данные особенности и выделять их различия. Из этого, впрочем, отнюдь не следует, что представители данных обществ не в состоянии воспринять такие различия. Они вполне могут это сделать, если предложить им иную концептуализацию реальности, введя в их лексикон новые слова.

Примерно о том же говорит и Дж. Келли, утверждая, что «система истолкования устанавливает пределы возможностям восприятия и понимания. Конструкты каждого человека являются регуляторами-ограничителями его перспективы» (2000, с. 168).

Развивая идеи Э. Сепира, Б. Уорф пишет, что мы «расчленяем природу в направлении, подсказанном нашим родным языком. Мы выделяем в мире явлений те или иные категории и типы совсем не потому, что они (эти категории и типы) самоочевидны; напротив, мир предстает перед нами как калейдоскопический поток впечатлений, который должен быть организован нашим сознанием, а это значит в основном - языковой системой, хранящейся в нашем сознании. Мы расчленяем мир, организуем его в понятия и распределяем значения так, а не иначе в основном потому, что мы участники соглашения, предписывающего подобную систематизацию. Это соглашение имеет силу для определенного языкового коллектива и закреплено в системе моделей нашего языка» (1960, с. 174).

Данное соглашение вместе с языком достается нам по наследству от наших предков. Б. Уорф продолжает обсуждение проблем, поднятых Э. Сепиром. Он тоже говорит о новом принципе относительности, «который гласит, что сходные физические явления позволяют создать сходную картину Вселенной только при сходстве или по крайней мере при соотносительности языковых систем» (2003, с. 210).

Из высказываний Э. Сепира многие исследователи в последующем сделали не совсем те выводы, которые, как мне кажется, он имел в виду. Они постарались опровергнуть тот факт, что, как говорит Э. Сепир, «мы видим, слышим и вообще воспринимаем окружающий мир именно так, а не иначе главным образом благодаря тому, что наш выбор при его интерпретации предопределяется языковыми привычками нашего общества» (1993а, с. 261).

Исследователи, не поддерживающие теорию лингвистической относительности Сепира - Уорфа, основываются на неправильно трактуемых результатах экспериментов Б. Берлина и П. Кея (B. Berlin, P. Kay, 1968) и их последователей, подробно исследовавших концептуализацию цветового спектра в этнических разных группах населения Земли. Чтобы не перегружать текст книги, я вынес в примечание (см. Этнические особенности концептов, репрезентирующих цвета спектра)

Отвергая теорию лингвистической относительности Сепира - Уорфа, Б. Берлин и П. Кей приводят в качестве доказательства ее ошибочности отсутствие влияния разной концептуализации цвета на восприятие разного цвета у носителей разных языков. Но вот тут-то и возникают вопросы, так как модель, которую изучают авторы, непригодна для исследования лингвистической относительности. Исследование влияния этноспецифических концептов, репрезентирующих конкретные цвета, на цветовое восприятие у представителей разных этносов не могло опровергнуть теорию лингвистической относительности, потому что исследователями была выбрана неадекватная для заявленных целей и задач модель.

Каждый цвет репрезентируется в сознании собирательной моделью репрезентацией множества поверхностей, имеющих данный цвет. Наличие или отсутствие достаточного количества слов, обозначающих цвета в языке конкретного этноса, не влияет на образование этих собирательных моделей-репрезентаций. Концепты - собирательные модели-репрезентации многих одинаково окрашенных поверхностей, репрезентирующие конкретный цвет, конституируются чувственно. При этом биологическая способность представителей этноса воспринимать конкретные цвета не зависит от наличия или отсутствия в их языке обозначающих данные цвета слов. Она зависит лишь от биологических особенностей зрительного анализатора и «реальности в себе».

Независимо от того, создаст ли отдельный этнос концепт и соответствующее слово, обозначающее конкретный цвет, представители данного этноса, как и все прочие люди, способны воспринимать любой цвет, так как у них, как и у всех людей, есть сходные качества зрительного анализатора, обеспечивающие им такую возможность. Представители этноса, не имеющего, например, слова «оранжевый» в своем лексиконе и соответствующего концепта, репрезентирующего оранжевый цвет, не смогут выделять этот цвет в процессе своей коммуникации и обсуждать его между собой. Но они способны воспринимать данный цвет и выделять его среди прочих, если им предоставить соответствующее обозначающее слово и научить их выделять этот цвет.

Оппоненты т. Сепира и Б. Уорфа исходили из того, что специфическая концептуализация, присущая конкретным языкам, должна влиять на особенности человеческого восприятия. Следовательно, если у этноса нет понятия, обозначающего определенный цвет, его представители не должны такой цвет воспринимать. Они, однако, не учли того, что специфическая концептуализация, конечно, влияет, но не столько на восприятие, сколько на «видение», то есть на понимание воспринятого. Она не меняет биологические процессы восприятия. Она скорее влияет на избирательность человеческого восприятия, на то, что именно человек в первую очередь воспринимает, на что он обращает внимание и что игнорирует в процессе своего восприятия, а тем более в процессе последующей коммуникации с представителями своего этноса.

Очевидно, что специфическая концептуализация не влияет на биологические основы восприятия, которые очень сходны у всех людей, и если человек способен видеть красное или зеленое, то он их видит вне зависимости от того, есть ли в его языке слова, обозначающие соответствующие концепты. Другое дело, что один этнос имеет такие слова, то есть использует благодаря своему языку соответствующие концепты, а также дифференцирует эти цвета и обсуждает их в процессе коммуникации, тогда как другой не выделяет и не дифференцирует. Следовательно, для другого этноса этих цветов как бы и нет в реальности, то есть его представители «не видят» данные цвета, хотя и способны легко их увидеть.

Оппоненты теории Сепира - Уорфа пытаются доказать ее ошибочность, ссылаясь на то, что люди, принадлежащие к разным этническим группам, в том числе те, в языке которых нет обозначений для многих цветов, способны воспринимать эти цвета. Однако из этой теории совсем не следует, будто конкретный язык способен менять биологические основы человеческого восприятия. Язык меняет лишь нашу готовность выделять в воспринятом те или иные сущности и нашу возможность оперировать ими в процессе коммуникации. Язык способен менять возможности человеческого восприятия только за счет расширения или, наоборот, сужения области понимания человеком воспринятого.

Чтобы заметить сущности (предметы, конкретный цвет и т. д.) и потом оперировать ими, нам недостаточно просто их чувственно репрезентировать. Их надо еще и обозначить. Только после того, как кто-то первым выделит некую сущность в потоке воспринимаемого и обозначит ее, остальные люди тоже приобретают возможность ее выделять и воспринимать в качестве особого предмета, цвета, запаха и т. д.

Следовательно, мало иметь способность к восприятию разного цвета, общую для всех людей. Чтобы обладать способностью не только воспринимать, но и выделять цвета и оперировать ими, надо иметь в своем языке еще и их обозначения. Говоря метафорически, чтобы поймать рыбу, мало иметь руки (биологические способности к восприятию), надо иметь удочку и навыки рыболова (созданные обществом концепты и слова). Обозначить цвета можно только с помощью определенных слов (и их образов).

Именно в этом заключается важнейшая роль языка в человеческом восприятии, так как можно воспринимать, но не «видеть», то есть не дифференцировать сущности в воспринятом и, следовательно, не мыслить о них. Можно поэтому только подтвердить абсолютную правоту Э. Сепира и Б. Уорфа в том, что концептуализация окружающего мира целиком и полностью определяет наше миропонимание. Сама же концептуализация проявляется, закрепляется и передается новым поколениям в усваиваемом ими языке общества.

Каждый этнос более детально концептуализирует сущности, играющие в его жизни важную роль. Б. Г. Кузнецов (2010, с. 26) пишет, что у лапландцев, например, 20 названий для льда и 41 - для снега. К. А. Свасьян (2010а, с. 187) сообщает, что Гаммер-Пургшталл насчитал в арабском 5744 наименования, имеющих отношение к верблюдам.

По словам Дж. Лакоффа (2004, с. 245), любой человек (моряк, плотник, швея и т. д.), обладающий специальными знаниями в какой-либо области, располагает большим словарем, отражающим специфику данной области. Соответственно, и люди, принадлежащие к специфической культуре, приобретают больший словарь специфических терминов. Это свидетельствует лишь о том, что люди могут иметь различные высоко структурированные области опыта, что не мешает им иметь общие со всеми другими людьми языковые способности и способности концептуализации.

П. Фейерабенд (2007, с. 226) пишет, что с большой симпатией относится к концепции, предвосхищенной Ф. Бэконом и изящно сформулированной Б. Уорфом, утверждающей, что языки и схемы реакций, содержащиеся в них, не просто представляют собой инструменты для описания событий (фактов и положений дел), а являются также формообразующими матрицами событий (фактов и положений дел). Что их «грамматика» содержит всеобъемлющее воззрение на мир, общество и положение в нем человека, которое оказывает влияние на мышление, поведение и восприятие людей.

Негативное отношение многих исследователей к теории лингвистической относительности во многом обусловлено небрежностями, которые можно обнаружить в работах даже выдающихся исследователей. Т. Кун, например, пишет: «Существа с одинаковым биологическим оснащением могут воспринимать мир, по-разному структурированный их языками, поэтому они не смогут общаться между собой. Даже когда индивиды одновременно входят в разные языковые сообщества (то есть владеют несколькими языками), они по-разному воспринимают мир, переходя от одного языка к другому» (2014, с. 141).

Понятно, что автор не имел в виду принципиальную неспособность представителей разных этносов общаться между собой, а хотел лишь подчеркнуть трудности в их коммуникации, обусловленные разной концептуализацией реальности, характерной для их языков, но что сказано, то сказано…

Большинство исследователей все же склонны осторожно принимать теорию лингвистической относительности Сепира - Уорфа. Эту позицию выражает, например, Н. Г. Комлев, который пишет, что современная наука отвергает оба экстремальных решения - и то, что язык целиком детерминирует мировоззрение, и то, что мировоззрение людей не зависит от их языка (1992, с. 108).

Подводя итог краткому рассмотрению теории лингвистической относительности Сепира - Уорфа, следует отметить ее несомненную ценность применительно главным образом к вербальным концептам, репрезентирующим недоступную восприятию реальность. Тем не менее особенности концептуализации реальности, безусловно, влияют на специфику понимания представителями разных этносов даже доступной их восприятию реальности.

В конечном счете на формирование этноспецифической глобальной репрезентации реальности влияют и общие для всех людей Земли их психофизиологические способности и уникальные для каждого народа варианты вербальной концептуализации реальности, связанные с конкретным языком. При этом наличие общей психофизиологии и сходство среды обитания позволяет представителям разных обществ легко усваивать вместе с чужим языком иные варианты концептуализации реальности.

См. также:

Лингвистическая относительность: как наш язык влияет на то, что мы видим

Гипотеза лингвистической относительности (Сепира-Уорфа ) — это научная концепция, высказанная американскими антро-пологами Э. Сепиром и Б. Уорфом, в основе которой стоят следующие положения:

Язык заставляет нас видеть вещи именно такими, а не другими.
Человек, выросший в той или иной языковой среде, воспринимает мир и интерпретирует свой опыт восприятия в рамках, определенных этим языком .

Можно решить, что при таких условиях понимание чужой куль-туры вовсе невозможно — выучим значение слов, но их подлинный смысл все равно останется недоступен. Действительно, многие от-тенки смысла, обусловленные культурой, ускользают при переводе, неуловимые нюансы языка могут спровоцировать недоразумения и вызвать затруднения в понимании. Однако известно, что коммуникация осуществима, поскольку есть постоянные, не меняющиеся значения и постоянные условия употребления слов. «Языковые и культурные системы в огромной степени отли-чаются друг от друга, но существуют семантические и лексические универсалии, указывающие на общий понятийный базис, на котором основывается человеческий язык, мышление и культура», — пишет А. Вежбицкая. То есть, существуют какие-то общие законы, по которым развивалось мышление человека, что нашло воплоще-ние в лексике и грамматике языка. А специфические правила отражают разнообразие и вариации этих общих законов .

Э. Сепир удивлялся тому, что в языке хопи существовал лишь один глагол для обозначения всех находящихся в воздухе предметов. Его употребляли по отношению к летящему самолету, птице , падающему с дерева листу, брошенной вверх палке. При этом имелась грамматическая форма — глагольный суффикс, используемый для обозначения движения на плоскости в опреде-ленном направлении по сторонам света. То есть, этот суффикс сразу указывал, совершается ли движение в сторону востока, или юга, или северо-запада. Нам необходимо четыре слова, чтобы сказать, что поезд ехал в западном направлении. Хопи могут добавить к глаголу «ехал» суффикс, и будет ясно, куда направлялся поезд. Э. Сепир нашел объяснение подобной грамматической форме: она могла воз-никнуть только в культуре кочевников, для которых всегда важно направление перемещения, важны ориентиры по сторонам света. По-лучается, что в данной культуре нет представления об абстрактном движении, но только о движении в конкретном направлении.

ЛИНГВИСТИЧЕСКОЙ ОТНОСИТЕЛЬНОСТИ ГИПОТЕЗА (известная также как «гипотеза Сепира – Уорфа»), тезис, согласно которому существующие в сознании человека системы понятий, а, следовательно, и существенные особенности его мышления определяются тем конкретным языком, носителем которого этот человек является.

Лингвистическая относительность – центральное понятие этнолингвистики, области языкознания, изучающей язык в его взаимоотношении с культурой. Учение об относительности («релятивизм») в лингвистике возникло в конце 19 – начале 20 в. в русле релятивизма как общеметодологического принципа, нашедшего свое выражение как в естественных, так и в гуманитарных науках, в которых этот принцип трансформировался в предположение о том, что чувственное восприятие действительности определяется ментальными представлениями человека. Ментальные представления, в свою очередь, могут изменяться под воздействием языковых и культурных систем. Поскольку в конкретном языке и, шире, в конкретной культуре концентрируется исторический опыт их носителей, ментальные представления носителей различных языков могут не совпадать.

В качестве простейших примеров того, как по-разному языки членят (или, как принято говорить в лингвистике, «концептуализуют») внеязыковую реальность, часто приводят такие фрагменты лексических систем, как названия частей тела, термины родства или системы цветообозначения. Например, в русском языке для обозначения ближайших родственников одного с говорящим поколения используются два разных слова в зависимости от пола родственника – брат и сестра . В японском языке этот фрагмент системы терминов родства предполагает более дробное членение: обязательным является указание на относительный возраст родственника; иначе говоря, вместо двух слов со значением "брат" и "сестра" используется четыре: ani "старший брат", ane "старшая сестра", otooto "младший брат", imooto "младшая сестра". Кроме того, в японском языке имеется также слово с собирательным значением kyoodai "брат или сестра", "братья и/или сестры", обозначающее ближайшего родственника (родственников) одного с говорящим поколения вне зависимости от пола и возраста (подобные обобщающие названия встречаются и в европейских языках, например, английское sibling "брат или сестра"). Можно говорить о том, что способ концептуализации мира, которым пользуется носитель японского языка, предполагает более дробную понятийную классификацию по сравнению со способом концептуализации, который задан русским языком.

Аналогичным образом на различие в способе языковой концептуализации мира указывают такие хрестоматийные примеры, как наличие в английском языке слов hand "рука ниже запястья, кисть" (используемое в контекстах типа "пожать руку", "вымыть руки" и т.д.) и arm "рука выше запястья" или "рука от пальцев до плеча" (используемое в контекстах типа "ходить под руку", "взять на руки" и т.д.) – в противоположность универсальному русскому слову рука , или наличие в русском языке двух отдельных слов синий и голубой – в противоположность многим другим языкам, в которых для обозначения цвета соответствующей части спектра используется единое обозначение типа английского blue .

Представление о том, что для одного и того же фрагмента действительности естественные языки могут предоставить несколько адекватных, но не совпадающих концептуальных схем, безусловно, существовало в языкознании и до того, как в этнолингвистике начались интенсивные исследования «под знаменами» принципа лингвистической относительности. В частности, уже в начале 19 в. оно было отчетливо сформулировано В. фон Гумбольдтом , однако почти не было востребовано в то время лингвистической теорией. В разные периоды истории лингвистики проблемы различий в языковой концептуализации мира ставились, в первую очередь, в связи с частными практическими и теоретическими задачами перевода с одного языка на другой, а также в рамках такой дисциплины, как герменевтика – учения о принципах перевода, анализа и интерпретации древних памятников письменности, в особенности библейских текстов. Принципиальная возможность перевода с одного языка на другой, как и адекватная интерпретация древних письменных текстов, базируется на предположении о том, что существует некоторая система представлений, универсальных для носителей всех человеческих языков и культур или, по крайней мере, разделяемая носителями той пары языков, с которого и на который осуществляется перевод. Чем ближе языковые и культурные системы, тем больше шансов адекватно передать на языке перевода то, что было уложено в концептуальные схемы языка оригинала. И наоборот, существенные культурные и языковые различия позволяют увидеть, в каких случаях выбор языкового выражения определяется не столько объективными свойствами обозначаемой ими внеязыковой действительности, сколько рамками внутриязыковой конвенции: именно такие случаи не поддаются или плохо поддаются переводу и интерпретации. Понятно поэтому, что релятивизм в лингвистике получил мощный импульс в связи с возникшей во второй половине 19 в. задачей изучения и описания «экзотических» языков и культур, резко отличных от европейских, прежде всего языков и культур американских индейцев.

Лингвистическая относительность как научное понятие ведет свое начало от работ основоположников этнолингвистики – американского антрополога Франца Боаса , его ученика Эдварда Сепира и ученика последнего Бенджамена Уорфа. В той наиболее радикальной форме, которая вошла в историю лингвистики под названием «гипотезы Сепира – Уорфа» и стала предметом продолжающихся и поныне дискуссий, гипотеза лингвистической относительности была сформулирована Уорфом, а точнее, приписана ему на основании ряда его утверждений и эффектных примеров, содержавшихся в его статьях. На самом деле эти утверждения Уорф сопровождал рядом оговорок, а у Сепира подобного рода категорических формулировок не было вообще.

Представление Боаса о классифицирующей и систематизирующей функции языка основывалось на тривиальном, на первый взгляд, соображении: число грамматических показателей в конкретном языке относительно невелико, число слов в конкретном языке велико, однако тоже конечно, число же обозначаемых данным языком явлений бесконечно. Следовательно, язык используется для обозначения классов явлений, а не каждого явления в отдельности. Классификацию же каждый язык осуществляет по-своему. В ходе классификации язык сужает универсальное концептуальное пространство, выбирая из него те компоненты, которые в рамках конкретной культуры признаются наиболее существенными.

Классифицирующую функцию имеет не только лексика, но и грамматика. Именно в грамматике как наиболее регламентированной и устойчивой части языковой системы закрепляются те значения, которые должны быть выражены обязательно. Так, носитель русского, немецкого, английского и многих других европейских языков не может употребить название предмета, не указав, имеется ли в виду один такой предмет или некоторое их множество: нельзя употребить слово книга «ни в каком числе», иначе говоря, любая форма слова книга содержит обязательную информацию о числе. В таких случаях в лингвистике принято говорить, что в данном языке имеется грамматическая категория числа. Набор грамматических категорий конкретного языка красноречиво свидетельствует о том, какие значения на определенном историческом этапе развития этого языка были выделены как наиболее существенные и закрепились в качестве обязательных. Так, в квакиютль – языке североамериканских индейцев, который в течение многих лет исследовал Боас, – в глаголе, наряду со знакомыми нам по европейским языкам категориями времени и вида, выражается также грамматическая категория эвиденциальности, или засвидетельствованности: глагол снабжается суффиксом, который показывает, являлся ли говорящий свидетелем действия, описываемого данным глаголом, или узнал о нем с чужих слов. Таким образом, в «картине мира» носителей языка квакиютль особая важность придается источнику сообщаемой информации.

Родившийся и получивший образование в Германии, Боас испытал несомненное влияние лингвистических воззрений В. фон Гумбольдта, считавшего, что в языке воплощаются культурные представления сообщества людей, пользующихся данным языком. Однако Боас не разделял гумбольдтовских представлений о так называемой «стадиальности». В отличие от Гумбольдта Боас считал, что различия в «картине мира», закрепленные в языковой системе, не могут свидетельствовать о большей или меньшей развитости его носителей. Лингвистический релятивизм Боаса и его учеников строился на идее биологического равенства и, как следствие, равенства языковых и мыслительных способностей. Многочисленные языки за пределами Европы, в первую очередь языки Нового Света, которые стали интенсивно осваиваться лингвистикой на рубеже 19–20 в., оказывались экзотическими с точки зрения лексики и особенно грамматики европейских языков, однако в рамках боасовской традиции эта необычность не считалась свидетельством «примитивности» этих языков или «примитивности» отраженной в этих языках культуры. Напротив, стремительно расширявшаяся география лингвистических исследований позволила понять ограниченность европоцентрических взглядов на описание языка, дав в руки сторонников лингвистической относительности новые аргументы.

Важнейший этап в исследовании языка как средства систематизации культурного опыта связан с работами Э.Сепира. Сепир понимал язык прежде всего как строго организованную систему, все компоненты которой – такие, как звуковой состав, грамматика, словарный фонд, – связаны жесткими иерархическими отношениями. Связь между компонентами системы отдельно взятого языка строится по своим внутренним законам, в результате чего спроецировать систему одного языка на систему другого, не исказив при этом содержательных отношений между компонентами, оказывается невозможным. Понимая лингвистическую относительность именно как невозможность установить покомпонентные соответствия между системами разных языков, Сепир ввел термин «несоизмеримость» (incommensurability) языков. Языковые системы отдельных языков не только по-разному фиксируют содержание культурного опыта, но и предоставляют своим носителям не совпадающие пути осмысления действительности и способы ее восприятия. Приведем цитату из статьи Сепира Статус лингвистики как науки (1928): „«Реальный мир» в значительной степени неосознанно строится на основе языковых привычек той или иной социальной группы. Два разных языка никогда не бывают столь схожими, чтобы их можно было считать средством выражения одной и той же социальной действительности. Миры, в которых живут различные общества, – это разные миры, а вовсе не один и тот же мир с различными навешанными на него ярлыками... Мы видим, слышим и вообще воспринимаем окружающий мир именно так, а не иначе главным образом благодаря тому, что наш выбор при его интерпретации предопределяется языковыми привычками нашего общества".

Внутриязыковые возможности системы, позволяющие членам языкового сообщества получать, хранить и передавать знания о мире, в значительной степени связаны с инвентарем формальных, «технических» средств и приемов, которыми располагает язык, – инвентарем звуков, слов, грамматических конструкций и т.д. Понятен поэтому интерес Сепира к изучению причин и форм языкового разнообразия: в течение многих лет он занимался полевыми исследованиями индейских языков, ему принадлежит одна из первых генеалогических классификаций языков Северной Америки. Сепир предложил и новаторские для своего времени принципы морфологической классификации языков, учитывавшие степень сложности слова, способы выражения грамматических категорий (аффикс, служебное слово и т.п.), допустимость чередований и другие параметры. Понимание того, что может и чего не может быть в языке как формальной системе, позволяет приблизиться к пониманию языковой деятельности как феномена культуры.

Наиболее радикальные взгляды на «картину мира говорящего» как результат действия языковых механизмов концептуализации высказывались Б.Уорфом. Именно Уорфу принадлежит сам термин «принцип лингвистической относительности», введенный по прямой и намеренной аналогии с принципом относительности А.Эйнштейна. Уорф сравнивал языковую картину мира американских индейцев (хопи, а также шауни, паюте, навахо и многих других) с языковой кариной мира носителей европейских языков. На фоне разительного контраста с видением мира, закрепленным в индейских языках, например в хопи, расхождения между европейскими языками представляются малосущественными, что дало основания Уорфу объединить их в группу «языков среднеевропейского стандарта» (SAE – Standard Average European).

Инструментом концептуализации по Уорфу являются не только выделяемые в тексте формальные единицы – такие, как отдельные слова и грамматические показатели, – но и избирательность языковых правил, т.е. то, как те или иные единицы могут сочетаться между собой, какой класс единиц возможен, а какой не возможен в той или иной грамматической конструкции и т.д. На этом основании Уорф предложил различать открытые и скрытые грамматические категории: одно и то же значение может в одном языке выражаться регулярно с помощью фиксированного набора грамматических показателей, т.е. быть представленным открытой категорией, а другом языке обнаруживаться лишь косвенно, по наличию тех или иных запретов, и в этом случае можно говорить о скрытой категории. Так, в английском языке категория определенности/неопределенности является открытой и выражается регулярно с помощью выбора определенного или неопределенного артикля. Можно рассматривать наличие артикля и, соответственно, наличие открытой категории определенности в языке как свидетельство того, что представление об определенности является важным элементом картины мира для носителей данного языка. Однако неверно считать, что значение определенности не может быть выражено в языке, где нет артиклей. В русском языке, например, существительное в конечной ударной позиции может быть понято и как определенное, и как неопределенное: слово старик в предложении Из окна выглянул старик может обозначать как вполне определенного старика, о котором уже шла речь, так и некоторого неизвестного старика, впервые возникающего в поле зрения говорящих. Соответственно, в переводе данного предложения на артиклевый язык в зависимости от более широкого контекста возможен как определенный, так и неопределенный артикль. Однако в начальной безударной позиции существительное понимается только как определенное: слово старик в предложении Старик выглянул из окна может обозначать только конкретного и скорее всего ранее упомянутого старика и, соответственно, может быть переведено на артиклевый язык только с определенным артиклем.

Уорфа следует считать также родоначальником исследований, посвященных роли языковой метафоры в концептуализации действительности. Именно Уорф показал, что переносное значение слова может влиять на то, как функционирует в речи его исходное значение. Классический пример Уорфа – английское словосочетание empty gasoline drums "пустые цистерны [из-под] бензина". Уорф, получивший профессиональное образование инженера-химика и работавший в страховой компании, обратил внимание на то, что люди недооценивают пожароопасность пустых цистерн, несмотря на то, в них могут содержаться легко воспламеняемые пары бензина. Лингвистическую причину этого явления Уорф видит в следующем. Английское слово empty (как, заметим, и его русский аналог прилагательное пустой ) как надпись на цистерне предполагает понимание "отсутствие в емкости содержимого, для хранения которого эта емкость предназначена", однако это слово имеет еще и переносное значение: "ничего не значащий, не имеющий последствий" (ср. русские выражения пустые хлопоты , пустые обещания ). Именно это переносное значение слова приводит к тому, что ситуация с пустыми цистернами «моделируется» в сознании носителей как безопасная.

В современной лингвистике именно изучение метафорических значений в обыденном языке оказалось одним из тех направлений, которые наследуют «уорфианские» традиции. Исследования, проводившиеся Дж.Лакоффом, М.Джонсоном и их последователями начиная с 1980-х годов, показали, что языковые метафоры играют важную роль не только в поэтическом языке, они структурируют и наше обыденное восприятие и мышление. Однако современные версии уорфианства интерпретируют принцип лингвистической относительности прежде всего как гипотезу, нуждающуюся в эмпирической проверке. Применительно к изучению языковой метафоры это означает, что на первый план выдвигается сравнительное изучение принципов метафоризации в большом корпусе языков разных ареалов и различной генетической принадлежности с тем, чтобы выяснить, в какой степени метафоры в отдельно взятом языке являются воплощением культурных предпочтений отдельно взятого языкового сообщества, а в какой отражают универсальные биопсихологические свойства человека. Дж.Лакофф, З.Кёвечеш и ряд других авторов показали, например, что в такой области понятий, как человеческие эмоции, важнейший пласт языковой метафоризации основан на универсальных представлениях о человеческом теле, его пространственном расположении, анатомическом строении, физиологических реакциях и т.п. Было обнаружено, что во множестве обследованных языков – ареально, генетически и типологически далеких – эмоции описываются по модели «тело как вместилище эмоций». При этом конкретно-языковые, внутрикультурные вариации возможны в том, например, какая часть тела (или все тело целиком) «отвечает» за данную эмоцию, в виде какой субстанции (твердой, жидкой, газообразной) описываются те или иные чувства. Например, злость и гнев во многих языках, том числе и в русском (В.Ю. и Ю.Д.Апресян, ряд других авторов), метафорически связаны с высокой температурой жидкообразного содержимого – закипел от гнева/ярости, ярость клокочет , выплеснул свою злость и т.д. При этом вместилищем гнева, как и большинства других эмоций в русском языке, является грудь, ср. закипело в груди . В японском языке (К.Мацуки) гнев «размещается» не в груди, а в части тела, которая называется hara "брюшная полость, нутро": рассердиться по-японски означает ощутить, что hara ga tatsu "нутро поднимается".

Даже в близкородственных и типологически сходных языках «среднеевропейского стандарта» при сравнении метафорических систем становится заметным несходство отдельных деталей картины мира внутри одной понятийной области. Так, в русском языке, как и в английском и во многих других европейских языках, метафора чувственного восприятия посредством зрения широко используется для описания ментальных процессов и действий – вижу часто означает «понимаю»: Теперь я вижу, что это трудная задача; Нужно рассмотреть этот вопрос под другим углом зрения; точка зрения; система взглядов ; несмотря на... / невзирая на (т.е. "не принимая в расчет") и т.д. В целом метафорические системы языков «среднеевропейского стандарта» обнаруживают гораздо больше сходств, чем различий, что свидетельствует в пользу правомерности их объединения под этим названием. Тем не менее различия встречаются даже в достаточно близких языках. Например, в русском языке мотивы поступка могут быть скрытыми (недоступными наблюдению и, следовательно, по логике метафоры, недоступными знанию или пониманию). Английский язык использует в этом значении прилагательное латинского происхождения ulterior , изначально имевшее значение "находящийся по другую сторону, находящийся за чем-то". При этом, чтобы узнать об истинных причинах поступка, в русском языке нужно спросить Что за этим стоит ?, а в английском What lies behind it ? (буквально «Что за этим лежит?»).

Выдвинутая более 60 лет назад, гипотеза лингвистической относительности поныне сохраняет статус именно гипотезы. Ее сторонники нередко утверждают, что она ни в каких доказательствах не нуждается, ибо зафиксированное в ней утверждение является очевидным фактом; противники же склонны полагать, что она и не может быть ни доказана, ни опровергнута (что, с точки зрения строгой методологии научного исследования, выводит ее за границы науки; впрочем, сами эти критерии с середины 1960-х годов ставятся под сомнение). В диапазоне же между этими полярными оценками укладываются все более изощренные и многочисленные попытки эмпирической проверки данной гипотезы.

В частности, в последние два десятилетия эти попытки активно предпринимаются на материале названий цветов и оттенков в языках мира. С одной стороны, набор цветообозначений в языках мира не совпадает, т.е. непрерывный спектр разбивается каждым языком по-своему; с другой стороны, нейрофизиологические основы цветовосприятия универсальны и достаточно хорошо изучены. Жестко универсалистский подход к этой проблеме восходит к ставшей уже классической работе Б.Берлина и П.Кея Базовые цветообозначения (Basic Color Terms , 1969), в которой было выделено 11 так называемых базовых цветов и показано, что системы цветообозначений в языках мира подчиняются единой иерархии: если в языке имеется всего два базовых названия цвета, то это черный и белый, если три – то это черный, белый и красный. Далее, по мере увеличения в языке числа слов, обозначающих базовые цвета, к списку добавляются зеленый и желтый, затем последовательно синий, коричневый и, наконец, группа из четырех цветов – фиолетовый, розовый, оранжевый и серый. В настоящее время в оборот исследований по цветообозначению вовлечено уже несколько сотен языков, в том числе языки Центральной Америки, Африки, Новой Гвинеи и т.д. По мере расширения эмпирической базы этих исследований становится понятно, что универсальная схема, предложенная Берлином и Кеем, не объясняет всего разнообразия фактов, и в более поздних работах этих авторов, а также в работах других исследователей содержится немало уступок лингвистическому релятивизму. С конца 1980-х годов значительные результаты в изучении языковой концептуализации цвета были получены американским исследователем Р.Маклори. Согласно разрабатываемой им теории «позиционирования» (vantage theory), категоризация цвета определяется тем, что носители языка считают более существенным – сходство некоторого оттенка с ему подобными или противопоставление этого оттенка «по контрасту».

Работы Маклори, как и многие другие исследования, ставящие своей целью эмпирическую проверку гипотезы лингвистической относительности, опираются на данные психолингвистических экспериментов, проведенных с учетом современных требований к тщательности в постановке эксперимента и последующей статистической проверке достоверности результатов. Так, опыты Маклори с носителями более 100 языков Центральной Америки, а позднее Южной Африки проводились с использованием так называемых выкрасок Манселла – известного в психологии стандартного набора из 330 цветных фишек, за каждой из которых закреплена клетка того же цвета в классификационной сетке. В ходе эксперимента носитель языка сначала давал цвету каждой фишки наименование, на следующем этапе носителю предлагалось для каждого наименования отметить фишки, наиболее точно соответствующие каждому из наименований, т.е. выделить наиболее «образцовые» экземпляры каждого из цветов. И, наконец, на третьем этапе, носителю предлагалось положить по рисовому зерну на все те клетки таблицы, цвет которых можно обозначить данным словом, например на все клетки, цвет которых испытуемый считает «красным» и т.д. Опыты повторялись как с одним и тем же носителем через определенные промежутки времени, так и с разными носителями. Выводы делались на основе количественных измерений ряда параметров, в том числе на основании того, насколько компактно ложились зерна вокруг клеток, признанных образцовыми представителями данного цвета.

Психолингвистические эксперименты используются и для эмпирической проверки гипотезы Сепира – Уорфа применительно к категоризующей способности грамматических категорий. Один из возможных подходов к решению этой задачи был предложен в работах Дж.Люси, изучавшего влияние грамматических категорий на языковое поведение носителей английского языка и носителей одного из языков майя (юкатекского майя, распространенного в Мексике). В языках майя, в отличие от английского, количественные конструкции строятся с использованием так называемых классификаторов – особого класса служебных единиц, которые присоединяются к числительному, показывая, к какому классу относятся исчисляемые предметы (отчасти сходные функции выполняют подчеркнутые слова в русских выражениях триста голов скота , пятнадцать штук яиц или двадцать человек студентов ). Как и во многих других языках мира, использующих классификаторы, существительные в майя делятся на классы на основе таких признаков, как размер, форма, пол и ряд других. Для того чтобы выразить значение типа «три дерева», строится конструкция "дерево три штуки-длинной-цилиндрической-формы", «три коробки» предстают как "картонка три штуки-прямоугольной-формы" и т.д. Эксперименты Дж.Люси показали, что существительные с предметным значением вызывают у носителей английского и майя разные ассоциации: названия физических объектов ассоциируются у носителей английского языка прежде всего с их формой и размером, а у носителей майя – прежде всего с веществом, из которого они состоят, или с материалом, из которого они сделаны. Дж.Люси объясняет это различие тем, что за форму и размер в майя «отвечают» классификаторы и сам предмет концептуализируется в картине мира майя как аморфный фрагмент некоторой субстанции. Этот и другие подобные эксперименты интерпретируются в работах Дж.Люси как свидетельство воздействия языковой системы на мыслительные процессы.

Уорфианские традиции прослеживаются и в ряде современных работ по прагматике – лингвистической дисциплине, изучающей реальные процессы речевого взаимодействия. Прежде всего, это относится к работам М.Сильверстейна, исследовавшего способность говорящих к осознанию используемых ими грамматических категорий (данную область исследований Сильверстейн предложил именовать «метапрагматикой»). То, насколько обыкновенный носитель языка – не лингвист! – способен объяснить то или иное употребление грамматической категории или конструкции, зависит, как выяснил Сильверстейн, от ряда факторов. Например, важно, насколько грамматическое значение связано с объективной реальностью, а насколько с конкретной ситуацией речевого общения. Так, категория числа, связанная с непосредственно наблюдаемым параметром множественности, оказывается гораздо «прозрачнее» для говорящего, чем такая категория, как наклонение, ведь не так легко объяснить, к примеру, почему русское сослагательное наклонение (сходил бы ) может употребляться для выражения таких разных целей речевого воздействия, как просьба (Сходил бы ты за хлебом !), пожелание (Вот бы он сам за хлебом сходил !), сообщение о неосуществленном условии (Если бы ты сходил за хлебом с утра, мы бы уже могли сесть ужинать ).

Исследованию соотношений между особенностями языковой структуры и культур различных народов уделяется значительное место в работах А.Вежбицкой, опубликованных в 1990-х годах. В частности, ею были приведены многочисленные эмпирические аргументы в пользу неуниверсальности принципов языкового общения, рассматривавшихся в 1970–1980-х годах как «коммуникативные постулаты», определяющие общие для всех языков способы ведения разговора.

«Прагматические» категории, т.е. такие, правильное употребление которых подчиняется конкретным условиям речевого общения, могут по-разному встраиваться в языковую систему. Например, в японском языке глаголы имеют специальные грамматические формы вежливости, и чтобы правильно их употребить, нужно знать каково относительное положение собеседников в социальной иерархии. Эта грамматическая категория является обязательной, т.е. каждый глагол должен быть оформлен либо как «нейтральный» по вежливости, либо как «скромный», либо как «почтительный». Похожую прагматическую функцию имеет различение Вы Уорф Б.Л. Грамматические категории . – В кн.: Принципы типологического анализа языков различного строя. М., 1972
Лакофф Дж., Джонсон М. Метафоры, которыми мы живем . – В кн.: Язык и моделирование социального взаимодействия. М., 1987
Лакофф Дж. Мышление в зеркале классификаторов . – Новое в лингвистике, вып. XXIII. М., 1988
Булыгина Т.В., Крылов С.А. Скрытые категории . – Лингвистический энциклопедический словарь. М., 1990
Сепир Э. Избранные труды по языкознанию и культурологии. М., 1993
Апресян Ю.Д. Интегральное описание языка и системная лексикография. М., 1995
Булыгина Т.В., Шмелев А.Д. Языковая концептуализация мира (на материале русской грамматики ). М., 1997
Алпатов В.М. История лингвистических учений. М., 1998