Николай иванович костомаров. Как часто пользователи Яндекса из Украины ищут информацию о Николае Костомарове? Интересные факты из жизни Николая Костомарова

Озвучте свое мнение!

Николай Костомаров – первый классик украинской исторической науки

Николай Иванович Костомаров – великий украинский историк, выдающийся этнограф, яркий публицист, талантливый писатель и, безусловно, большой патриот своей родины. Сферы его интересов, конечно же, не ограничивались исключительно научными изысканиями. Как всякий порядочный человек того времени, Костомаров немало времени уделял общественно-политической деятельности, результатом которой стало создание знаменитого Кирилло-Мефодиевского общества. Во многом именно благодаря Николаю Ивановичу украинская политическая традиция получила мощнейший импульс развития, а организованное им братство кирилло-мефодиевцев, и особенно издаваемый в Санкт-Петербурге журнал "Основа", оказали самое непосредственное влияние на зарождение массового громадовского движения в Украине.

Заслуги же этого ученого для становления отечественной исторической науки вообще невозможно переоценить. За долгие годы кропотливой работы Костомаровым были написаны десятки важнейших фундаментальных трудов по истории Украины и России. Из-под его пера вышли сотни статей и очерков, каждый из которых и сейчас представляет собой абсолютную научную ценность.

Костомаров был одним из первых историков в Российской империи, кто попытался концептуально обосновать право украинского народа не только на свою особую историю, но и на отдельную этничность. Выдвинутая им теория "двух начал" – вечевого и самодержавного – во многом идеализировала историю украинского народа, изображая украинское общество как исконно демократическое, свободолюбивое и построенное на основе народовластия. Нетрудно догадаться, что такой подход вызвал шквал критики со стороны как научных оппонентов, так и многочисленных чиновников из образовательной сферы.

Николай Иванович пропагандировал украинскую историю и культуру не только академическим языком. Великий ученый оказался не лишенным и поэтического дара, подарив миру стихотворные сборники "Украинские баллады", "Ветка", драмы "Савва Чалый" и "Переяславская ночь". Писал Костомаров и в прозе, например, повести "Сорок лет", "Сын", "Холоп", "Черниговка".

Основные заслуги Николая Костомарова.

Создание Кирилло-Мефодиевского общества и роль этой организации в украинском национально-культурном возрождении. В 1846 г. в Киеве была создана первая украинская политическая организация – Кирилло-Мефодиевского общество. Свое название братство получило в честь великих славянских просветителей Кирилла и Мефодия.

Состав общества. Организаторами братства были: профессор Киевского университета Николай Костомаров, учитель из Полтавы Василий Белозерский и служащий канцелярии генерал-губернатора Николай Гулак. Впоследствии в состав общества вошли литераторы Пантелеймон Кулиш и Тарас Шевченко, поэт и переводчик Александр Навроцкий, этнограф и фольклорист Афанасий Маркевич и другие.

Цель образования общества:

1. Создание демократической федерации христианских славянских республик со столицей в городе Киев.

2. Уничтожение царизма, отмена крепостного права и сословий.

3. Утверждение в обществе демократических прав и свобод.

4. Право всех славянских народов, в том числе и украинского, на свободное развитие национального языка, культуры и образования.

5. Постепенное распространение христианской веры на весь мир. Широкое развитие культурных и религиозных связей на основе христианской морали.

Программными документами братства стали написанные Николаем Костомаровым "Устав и правила общества" и "Книги бытия украинского народа", или "Закон Божий".

"Устав и правила общества ". В документе были конкретизированы программные цели братчиков (идеи равноправия народов, государств и граждан будущей славянской республиканской федерации). Будущая федерация должна была состоять из 18 отдельных республик на территории Польши, Чехии и Моравии, Сербии, Болгарии и России, которая, в свою очередь, делилась на 14 республик. Во всех частях федерации предусматривались "одинаковые основные законы и права, равенство веса, мер и монеты, отсутствие таможен и свобода торговли", уничтожение крепостного права, "дворянских и всяких привилегий", "отмена смертной казни и телесных наказаний", "единая центральная власть, заведующая сношениями вне союза, войском и флотом; но полная автономия каждой части по отношению к внутренним учреждениям, управлению, судопроизводству и народному образованию". Кроме того, в уставе определялись принципы деятельности общества.

"Книга бытия украинского народа ". Программа состояла из 109 положений религиозно-поучительного и историко-публицистического характера. В них четко прослеживается попытка совместить христианские идеалы с чувством украинского патриотизма. Братчики резко осуждали кровопролитие, настаивали на сугубо мирном характере всех преобразований.

Раскол внутри организации . В среде кирилло-мефодиевцев образовалось два крыла, разошедшиеся в понимании методов желаемых изменений. Представители умеренно-либерального крыла (Н. Костомаров, В. Белозерский, П. Кулиш) выступали за реализацию программных целей общества исключительно путем реформ. Представители радикально-демократического крыла (Н. Гулак, Т. Шевченко) выступали за необходимость народного восстания, установление республики, даже за убийство царской семьи.

Практическая деятельность . Кирилло-мефодиевцы в основном проводили просветительскую работу. Распространяли произведения Т. Шевченко, составляли революционные прокламации (например, "Братья Украинцы", "Братья великороссы и поляки"), в которых призывали славян к совместной борьбе с царизмом. П. Кулиш написал первый украинский учебник, а также первую украинскую азбуку ("Кулешовку").

Раскрытие братства и последовавшее за этим наказание. Общество действовало 14 месяцев. Разоблачили его по доносу в полицию студента Алексея Петрова. Члены общества были осуждены и сосланы, например, Н. Костомаров – в Саратов, П. Кулиш – в Тулу. Николай Костомаров перед этим провел год в Петропавловской крепости, где довольно сильно подорвал свое здоровье. Представителей радикального крыла ждало более суровое наказание: Н. Гулак был заточен в Шлиссельбургскую крепость на 3 года, а Т. Шевченко за сатирическую поэму "Сон" был отдан на 10 лет в солдаты в оренбургские степи "без права писать и рисовать".

Значение общества . Деятельность кирилло-мефодиевцев имела большое влияние на дальнейшее развитие украинского национального движения. Братчики заложили основы украинской политической традиции.

Новое слово в российской истории. Развитие истории Украины как отдельного направления.

Николай Костомаров как выходец из простого народа (его матерью была крепостная крестьянка) всегда тяготел в своих исследованиях к воссозданию народной, в противовес государственной, истории. По сути, он видоизменил представление о содержании истории, расширил круг ее источников за счет привлечения фольклорных элементов. Ради этого ему даже пришлось стать этнографом, досконально освоить украинских язык и много путешествовать. Впрочем, романтическое отношение к исторической науке в 30-40-х годах ХІХ века повсеместно входило в моду. Однако и тут Костомаров пошел намного дальше, чем дозволялось. Его интерес к народной жизни, отображенный в научных концепциях, в результате привел к весьма крамольным выводам. Николай Иванович писал об этом: "Вступая на кафедру, я задался мыслью в своих лекциях выдвинуть на первый план народную жизнь во всех ее частных проявлениях… Русское государство складывалось из частей, которые прежде жили собственной независимой жизнью, и долго после того жизнь частей высказывалась отличными стремлениями в общем государственном строе. Найти и уловить эти особенности народной жизни частей русского государства составляло для меня задачу моих занятий историей".

Потом была работа Костомарова в археографической комиссии, собиравшей и изучавшей документы по истории Украины ХVII в., долгие годы работы над трехтомником "Богдан Хмельницкий", преподавание в Киевском и Харьковском университетах. Результатом его исследований и размышлений стала нашумевшая теория "о двух народностях", ставившая под сомнение господствующую в империи концепцию "о триедином русском народе". Однако Костомаров был крайне далек от идеи о независимой Украине и об особом пути развития ее народа. Он утверждал, что у россиян и украинцев было различное прошлое, но будущее этих народов виделось историку только в виде общей государственности. Николай Иванович пришел к следующим выводам: "Оказывается, что русская народность не едина; их две, а кто знает, может быть их откроется и более, и тем не менее оне – русския… Очень может быть, что я во многом ошибся, представляя такия понятия о различии двух русских народностей, составившияся из наблюдений над историей и настоящей их жизнию. Дело других будет обличить меня и исправить. Но разумея таким образом это различие, я думаю, что задачею вашей Основы будет: выразить в литературе то влияние, какое должны иметь на общее наше образование своеобразные признаки южнорусской народности. Это влияние должно не разрушать, а дополнять и умерять то коренное начало великорусское, которое ведет к сплочению, к слитию, к строгой государственной и общинной форме, поглощающей личность, и стремление к практической деятельности, впадающей в материальность, лишенную поэзии. Южнорусский элемент должен давать нашей общей жизни растворяющее, оживляющее, одухотворяющее начало. Южнорусское племя, в прошедшей истории, доказало неспособность свою к государственной жизни. Оно справедливо должно было уступить именно великорусскому, примкнуть к нему, когда задачею общей русской истории было составление государства. Но государственная жизнь сформировалась, развилась и окрепла. Теперь естественно, если народность с другим противоположным основанием и характером вступит в сферу самобытнаго развития и окажет воздействие на великорусскую".

Биография Николая Костомарова.

4 (16) мая 1817 года в слободе Юрасовка Острогожского уезда Воронежской губернии родился Николай Костомаров.

1833г. – после окончания гимназии Костомаров поступил в Харьковский университет.

1837 г. – окончил словесное отделение философского факультета Харьковского университета. Недолго служит в Кинбурнском драгунском полку в Острогожске. Однако оставляет военную службу и возвращается к занятиям наукой.

1838 г. – в Москве слушает лекции профессора Шевырева, впоследствии оказавшие немалое влияние на формирование исторических взглядов Костомарова.

1842 г. – Костомаров подготовил магистерскую диссертацию "О причинах и характере унии в Западной России", однако защитить ее не смог по независящим от него причинам.

1844 г. – защитил новую диссертацию на тему "Об историческом значении русской народной поэзии".

В 1846 г. Костомаров был приглашен в Киевский университет на кафедру истории, где прочел курс лекций по славянской мифологии.

1845-1847 гг. – стоит во главе созданного в Киеве Кирилло-Мефодиевского общества.

1847-1848 гг. – после ареста проводит год в Петропавловской крепости в Санкт-Петербурге.

1848 г. – сослан в Саратов под полицейский надзор с запретом на преподавание и издание книг.

1848-1856 гг. - служил в Саратовском статистическом комитете, публиковал статьи по истории, экономике и культуре Саратовской губернии, продолжал заниматься историей. В Саратове он продолжал писать свой фундаментальный труд "Богдан Хмельницкий", закончил исследование "Бунт Стеньки Разина", а также начал новую работу о внутреннем быте Русского государства XVI-XVII веков,

1856 г. – после освобождения от полицейского надзора получил возможность опубликовать ряд своих работ.

1857 г. – Костомаров отправляется в путешествие за границу, где посещает Швецию, Германию, Швейцарию, Францию, Италию, Австрию.

1859 г. – Костомаров был приглашен в Петербургский университет на должность профессора русской истории. Печатается в журналах "Современник" и "Отечественные записки". Проводит знаменитый публичный диспут с историком Погодиным "О начале Руси".

1861-1863 гг. – участвует в издании первого украинского общественно-политического и художественно-литературного журнала "Основа", выходившего на украинском и русском языках.

1862 г. – Костомаров вынужден покинуть Петербургский университет, так как отказался поддержать протест профессуры и студенчества против полицейских репрессий.

1861-1884 гг. – историк работает в археографической комиссии, собиравшей документы по истории Украины. Под редакцией Костомарова вышло 12 томов "Актов, относящихся к истории Южной и Западной России, собранных Археографической комиссией", а также 3 выпуска "Памятников старинной русской литературы". За это время Николай Иванович опубликовал более 200 трудов, в большинстве своем посвященных социально-политической истории России и Украины.

1872 г. – за исследование "Последние годы Речи Посполитой" Костомаров был удостоен премии Академии наук. Пишет свой самый известный труд "Русская история в жизнеописаниях важнейших ее деятелей".

1875 г. – Костомаров перенес сыпной тиф, что очень ослабило его здоровье.

1876 – Костомаров стал членом-корреспондентом российской Академии Наук.

7(19) апреля 1885 года Николай Иванович Костомаров скончался и был похоронен в Санкт-Петербурге.

Интересные факты из жизни Николая Костомарова.

Однако историк не впал в отчаяние, а с двойным усердием взялся за написание новой диссертации. Уже в начале 1844 года Костомаров успешно защитил научную работу на тему: "Об историческом значении русской народной поэзии".

Историческая память о Николае Костомарове.

В честь великого историка названы улицы в городе Харькове, Львове, Ривне, Дубно, Коломые, Севастополе, Прилуках и в селе Юрасовка Воронежской области, где родился ученый.

Николай Костомаров в социальных сетях.

Как часто пользователи Яндекса из Украины ищут информацию о Николае Костомарове?

Для анализа популярности запроса "Николай Костомаров" используется сервис поисковой системы Яндекс wordstat.yandex, исходя из которого можно сделать вывод: по состоянию на 7 августа 2016 г., количество запросов за месяц составило 667, что видно на скрине:

За период с конца 2014 г. наибольшее количество запросов "Николай Костомаров" зарегистрировано в январе 2016 г. – 1 327 запросов за месяц.

АВТОБИОГРАФИЯ

Посвящается любий моий жинци Галини Леонтьевни Костомаровой от Иер. Галки

Детство и отрочество

Фамильное прозвище, которое я ношу, принадлежит к старым великорусским родам дворян, или детей боярских. Насколько нам известно, оно упоминается в XVI веке; тогда уже существовали названия местностей, напоминающие это прозвище, - например, Костомаров Брод на реке Упе. Вероятно, и тогда уже были существующие теперь села с названием Костомарове, находящиеся в губерниях Тульской, Ярославской и Орловской. При Иване Васильевиче Грозном сын боярский Самсон Мартынович Костомаров, служивший в опричнине, убежал из Московского государства в Литву, был принят ласково Сигизмундом Августом и наделен поместьем в Ковельском (?) уезде. Он был не первый и не последний из таких перебежчиков. При Сигизмунде III по смерти Самсона данное ему поместье разделилось между его сыном и дочерью, вышедшею замуж за Лукашевича. Внук Самсона, Петр Костомаров, пристал к Хмельницкому и после Берестецкого поражения подвергся банниции и потерял свое наследственное имение сообразно польскому праву кадука, как показывает современное письмо короля к Киселю 2 об отобрании имений, подлежавших тогда конфискации. Костомаров вместе с многими волынцами, приставшими к Хмельницкому и поступившими в звание казаков, ушел в пределы Московского государства. То была не первая колония из южноруссов. Еще в царствование Михаила Федоровича появились малорусские села по так называемой Белогородской черте 3 , а город Чугуев был основан и заселен казаками, убежавшими в 1638 году с гетманом Остраниным 4 ; при Хмельницком же упоминаемое переселение казаков на московские земли было, сколько нам известно, первое в своем роде. Всех перешедших в то время было до тысячи семей; они состояли под начальством предводителя Ивана Дзинковского 6 , носившего звание полковника. Казаки эти хотели поселиться поблизости к украинским границам, где-нибудь недалеко от Путивля, Рыльска или Вельска, но московское правительство нашло это неудобным и определило поселить их подалее к востоку. На их просьбу им дан был такой ответ: «Будет у вас с польскими и литовскими людьми частая ссора, а оно получше, как подальше от задора». Им отвели для поселения место на реке Тихой Сосне, и вслед за тем /427/ был построен казачий городок Острогожск. Из местных актов видно, что название это существовало еще прежде, потому что об основании этого городка говорится, что он поставлен на Острогожском городище. Так начался Острогожский полк, первый по времени из слободских полков 6 . В окрестностях новопостроенного города начали разводиться хутора и села: край был привольный и плодородный. Костомаров был в числе поселенцев, и, вероятно, эта фамилия оставила своим прозвищем название Костомаровой на Дону, теперь многолюдной, слободе. Потомки пришедшего с Волыни Костомарова укоренились в острогожском крае, и один из них поселился на берегу реки Ольховатки и женился на воспитаннице и наследнице казацкого чиновника Юрия Блюма, построившего во имя своего ангела церковь в слободе, им заложенной и по его имени названной Юрасовкою. Это было в первой половине XVIII столетия. Имение Блюма перешло к Костомаровой. К этой ветви принадлежал мой отец.

Отец мой родился в 1769 году, служил с молодых лет в армии, участвовал в войске Суворова при взятии Измаила, а в 1790 году вышел в отставку и поселился в своем имении Острогожского уезда в слободе Юрасовке, где я родился *.

* Острогожский уезд со всею южной частию Воронежской губернии в то время принадлежал к Слободско-Украинской губернии - ныне Харьковской.

Отец мой сообразно тому времени получил недостаточное образование и впоследствии, сознавая это, постоянно старался пополнить эту недостаточность чтением. Он читал много, постоянно выписывал книги, выучился даже по-французски настолько, что мог читать на этом языке, хотя и с помощью лексикона. Любимыми сочинениями его были творения Вольтера, Даламбера, Дидро и других энциклопедистов XVIII века; в особенности же он оказывал к личности Вольтера уважение, доходившее до благоговения. Такое направление выработало из него тип старинного вольнодумца. Он фанатически отдался материалистическому учению и стал отличаться крайним неверием, хотя согласно своим учителям ум его колебался между совершенным атеизмом и деизмом. Его горячий, увлекающийся характер часто доводил его до поступков, которые в наше время были бы смешны; например, кстати и некстати он заводил философские разговоры и старался распространять вольтерианизм там, где, по-видимому, не представлялось для того никакой почвы. Был ли он в дороге - начинал философствовать с содержателями постоялых дворов, а у себя в имении собирал кружок своих крепостных и читал им филиппики против ханжества и суеверия. Крестьяне в его имении были малоруссы и туго поддавались вольтерианской школе; но из дворни было несколько человек, переведенных из Орловской губернии, из его материнского имения; и последние, по своему положению дворых людей имевшие возможность пользоваться частыми беседами с барином, оказались более понятливыми /428/ учениками. В политических и социальных понятиях моего покойного родителя господствовала какая-то смесь либерализма и демократизма с прадедовским барством. Он любил толковать всем и каждому, что все люди равны, что отличие по породе есть предрассудок, что все должны жить как братья: но это не мешало ему при случае показать над подчиненными и господскую палку или дать затрещину, особенно в минуту вспыльчивости, которой он не умел удерживать: зато после каждой такой выходки он просил извинения у оскорбленного слуги, старался чем-нибудь загладить свою ошибку и раздавал деньги и подарки. Лакеям до такой степени это понравилось, что бывали случаи, когда с намерением его сердили, чтобы довести до вспыльчивости и потом сорвать с него. Впрочем его вспыльчивость реже приносила вред другим, чем самому. Однажды, например, рассердившись, что ему долго не несут обедать, он в припадке досады перебил великолепный столовый сервиз саксонского фарфора, а потом, опамятовавшись, сел в задумчивости, начал рассматривать изображение какого-то древнего философа, сделанное на сердолике, и, подозвавши меня к себе, прочитал мне со слезами на глазах нравоучение о том, как необходимо удерживать порывы страстей. С крестьянами своего села он обходился ласково и гуманно, не стеснял их ни поборами, ни работами; если приглашал что-нибудь делать, то платил за работу дороже, чем чужим, и сознавал необходимость освобождения крестьян от крепостной зависимости, в чем и не скрывался перед ними. Вообще надобно сказать, что если он дозволял себе выходки, несогласные с проповедываемыми убеждениями свободы и равенства, то они проистекали помимо его желания, от неумения удерживать порывы вспыльчивости; поэтому-то все, которые не поставлены были в необходимость часто находиться при нем, любили его. В его характере не было никакого барского тщеславия; верный идеям своих французских наставников, он ни во что не ставил дворянское достоинство и терпеть не мог тех, в которых замечал хотя тень щегольства своим происхождением и званием. Как бы в доказательство этих убеждений он не хотел родниться с дворянскими фамилиями и уже в пожилых летах, задумавши жениться, избрал крестьянскую девочку и отправил ее в Москву для воспитания в частное заведение, с тем чтобы впоследствии она стала его женою. Это было в 1812 году. Вступление Наполеона в Москву и сожжение столицы не дало ей возможности продолжать начатое образование: отец мой, услыхавши о разорении Москвы, послал взять свою воспитанницу, которая впоследствии и сделалась его женою и моею матерью.

Я родился 4 мая 1817 года. Детство мое до десяти лет протекало в отеческом доме без всяких гувернеров, под наблюдением одного родителя. Прочитав «Эмиля» Жан-Жака Руссо, мой отец прилагал вычитанные им правила к воспитанию своего единственного сына и старался приучить меня с младенчества к жизни, близкой с природою, он не дозволял меня кутать, умышленно посылал меня бегать в сырую /429/ погоду, даже промачивать ноги, и вообще приучал не бояться простуды и перемен температуры. Постоянно заставляя меня читать, он с нежных моих лет стал внушать мне вольтерианское неверие, но этот же нежный возраст мой, требовавший непрестанных обо мне попечений матери, давал ей время и возможность противодействовать этому направлению. В детстве я отличался необыкновенно счастливою памятью: для меня ничего не стоило, прочитавши раза два какого-нибудь вольтерова «Танкреда» или «Заиру» в русском переводе, прочитать ее отцу наизусть от доски до доски. Не менее сильно развивалось мое воображение. Местоположение, где лежала усадьба, в которой я родился и воспитывался, было довольно красиво. За рекою, текшею возле самой усадьбы, усеянною зелеными островками и поросшею камышами, возвышались живописные меловые горы, испещренные черными и зелеными полосами; от них рядом тянулись черноземные горы, покрытые зелеными нивами, и под ними расстилался обширный луг, усеянный весною цветами и. казавшийся мне неизмеримым живописным ковром. Весь двор был окаймлен по забору большими осинами и березами, а обок тянулась принадлежавшая ко двору тенистая роща с вековыми деревьями. Отец мой нередко, взявши меня с собой, садился на земле под одной старой березой, брал с собою какое-нибудь поэтическое произведение и читал или меня заставлял читать; таким образом помню я, как при шуме ветра мы читали с ним Оссиана и, как кажется, в отвратительном прозаическом русском переводе. Бегая в ту же рощу без отца, я, натыкаясь на полянки и на группы деревьев, воображал себе разные страны, которых фигуры видел на географическом атласе; тогда некоторым из таких местностей я дал названия. Были у меня и Бразилия, и Колумбия, и Лаплатская республика, а бегая к берегу реки и замечая островки, я натворил своим воображением Борнео, Суматру, Целебес, Яву и прочее. Отец не дозволял моему воображению пускаться в мир фантастический, таинственный, он не дозволял сказывать мне сказок, ни тешить воображение россказнями о привидениях; он щекотливо боялся, чтобы ко мне не привилось какое-нибудь вульгарное верование в леших, домовых, ведьм и т. п. Это не мешало, однако, давать мне читать баллады Жуковского, причем отец считал обязанностью постоянно объяснять мне, что все это - поэтический вымысел, а не действительность. Я знал наизусть всего «Громобоя»; но отец объяснял мне, что никогда не было того, что там описывается, и быть того не может. Жуковский был любимым его поэтом; однако же отец мой не принадлежал к числу тех ревнителей старого вкуса, которые, питая уважение к старым образцам, не хотят знать новых; напротив, когда явился Пушкин, отец мой сразу сделался большим его поклонником и приходил в большой восторг от «Руслана и Людмилы» и нескольких глав «Евгения Онегина», появившихся в «Московском вестнике» 1827 года 7 . Когда мне минуло десять лет, отец повез меня в Москву. До того времени я нигде не был, кроме деревни, и не видал даже своего уездного города. /430/ По приезде в Москву мы остановились в гостинице «Лондон» в Охотном ряду, и через несколько дней отец повел меня в первый раз в жизни в театр. Играли «Фрейшютца». Меня до такой степени перепугали выстрелы и потом сцена в волчьей долине с привидениями, что отец не дал мне дослушать пьесы и после второго действия вывел из театра. Несколько дней меня занимало виденное в театре и мне до чрезвычайности снова хотелось в театр. Отец повез меня. Давали «Князя Невидимку» - какую-то глупейшую оперу, теперь уже упавшую, но тогда бывшую в моде. Несмотря на мой десятилетний возраст я понял, что между первою виденною мною оперою и второю - большое различие и что первая несравненно лучше второй. Третья виденная мною пьеса была «Коварство и любовь» Шиллера. Роль Фердинанда играл знаменитый в свое время Мочалов 8 . Мне она очень понравилась, отец мой был тронут до слез; глядя на него, и я принялся плакать, хотя вполне не мог понять всей сути представляемого события.

Меня отдали в пансион, который в то время содержал лектор французского языка при университете, Ге. Первое время моего пребывания после отъезда отца из Москвы проходило в беспрестанных слезах; до невыносимости тяжело мне было одинокому в чужой стороне и посреди чужих людей; мне беспрестанно рисовались образы покинутой домашней жизни и матушка, которой, как мне казалось, должна была сделаться тяжелой разлука со мною. Мало-помалу учение начало меня охватывать и тоска улеглась. Я приобрел любовь товарищей; содержатель пансиона и учителя удивлялись моей памяти и способностям. Один раз, например, забравшись в кабинет хозяина, я отыскал латинские разговоры и в каких-нибудь полдня выучил все разговоры наизусть, а потом начал говорить вычитанные латинские фразы пансионосодержателю. По всем предметам я учился хорошо, кроме танцев, к которым, по приговору танцмейстера, не показывал ни малейшей способности, так что в одно и то же время одни меня называли «enfant miraculeux» 9 , а танцмейстер называл идиотом. Через несколько месяцев я заболел; отцу написали об этом, и он внезапно явился в Москву в то время, как я не ждал его. Я уже выздоровел, в пансионе был танцкласс, как вдруг отец мой входит в зал. Поговоривши с пансионосодержателем, отец положил за благо взять меня с тем, чтобы привезти снова на другой год после вакаций. Впоследствии я узнал, что человек, которого отец оставил при мне в пансионе в качестве моего дядьки, написал ему какую-то клевету о пансионе; кроме того я слыхал, что сама болезнь, которую я перед тем испытал, произошла от отравы, поданной мне этим дядькой, которому, как оказалось, был в то время расчет во что бы то ни стало убраться из Москвы в деревню. Таким образом, в 1828 году я был снова в деревне - в чаянии после вакаций снова ехать в московский пансион; между тем над головой моего отца готовился роковой удар, долженствовавший лишить его жизни и изменить всю мою последующую} судьбу. /431/

Выше сказано было, что. в имении моего отца было несколько переселенцев из Орловской губернии; из них кучер и камердинер жили во дворе, а третий, бывший также прежде лакеем, был за пьянство изгнан со двора и находился на селе. Они составили заговор убить моего отца с намерением ограбить у него деньги, которые, как они доведались, у него лежали в шкатулке. К ним пристал еще и человек, бывший моим дядькой во время пребывания моего в московском пансионе. Злодейский умысел крылся уже несколько месяцев, наконец, убийцы порешили исполнить его 14 июля. Отец мой имел привычку ездить для прогулки в леса на расстоянии двух-трех верст от двора, иногда со мною, иногда один. Вечером в роковой день он приказал заложить в дрожки пару лошадей и, посадив меня с собою, велел ехать в рощу, носившую название Долгое. Усевшись на дрожки, я по какой-то причине не захотел ехать с отцом и предпочел, оставаясь дома, стрелять из лука, что было тогда моею любимою забавою. Я выскочил из дрожек, отец поехал один. Прошло несколько часов, наступила лунная ночь. Отцу пора было возвращаться, мать моя ждала его ужинать - его не было. Вдруг вбегает кучер и говорит: «барина лошади куда-то понесли». Сделался всеобщий переполох, послали отыскивать, а между тем два лакея, участники заговора, и - как есть подозрение - с ними и повар обделывали свое дело: достали шкатулку, занесли ее на чердак и выбрали из нее все деньги, которых было несколько десятков тысяч, полученных моим отцом за заложенное имение. Наконец, один из сельских крестьян, посланный для отыскания барина, воротился с известием, что «пан лежит неживый, а у его голова красие и кровь дзюрчить». С рассветом 15 июля мать моя отправилась со мною на место, и нам представилось ужасное зрелище: отец лежал в яру с головой обезображенной до того, что нельзя было приметить человеческого образа. Вот уже 47 лет прошло с тех пор, но и в настоящее время сердце обливается кровью, когда я вспомню эту картину, дополненную образом отчаяния матери при таком зрелище. Приехала земская полиция, произвела расследование и составила акт, в котором значилось, что отец мой несомненно убит лошадьми. Отыскали даже на лице отца следы шипов от лошадиных подков. О пропаже денег следствия почему-то не произвели.

Многое изменилось с тех пор в моей судьбе. Мать моя не жила уже в прежнем дворе, а поселилась в другом, находившемся в той же слободе. Меня отдали учиться в воронежский пансион, содержимый тамошними учителями гимназии Федоровым и Поповым. Пансион находился в то время в доме княгини Касаткиной, стоявшем на высокой горе на берегу реки Воронеж, прямо против корабельной верфи Петра Великого, его цейхгауза и развалин его домика. Пансион пробыл там год, а потом по поводу передачи дома в военное ведомство на школу кантонистов переведен был в другую часть города неподалеку от Девичьего монастыря, в дом Бородина. Хотя из нового помещения не представлялось такого прекрасного вида, как из предыду-/432/ щего, но зато при этом доме находился огромный тенистый сад с фантастическою беседкою; в ней молодое воображение учеников пансиона представляло себе разные чудовищные образы, почерпнутые из страшных романов, которые были тогда в большой моде и читались с большим наслаждением тайком от менторов, хлопотавших о том, чтобы ученики читали только полезные книги. Пансион, в котором на этот раз мне пришлось воспитываться, был одним из таких заведений, где более всего хлопочут показать на вид что-то необыкновенное, превосходное, а в сущности мало дают надлежащего воспитания. Несмотря на свой тринадцатилетний возраст и шаловливость я понимал, что не научусь в этом пансионе тому, что для меня будет нужно для поступления в университет, о котором я тогда уже думал как о первой необходимости для того, чтобы быть образованным человеком. Большая часть детей, обучавшихся в этом пансионе, принадлежала к семействам помещиков, в которых укоренено было такое понятие, что русскому дворянину не только незачем, но даже как бы унизительно заниматься наукою и слушать университетские лекции, что для дворянского звания приличная карьера - военная служба, которую можно было проходить короткое время, чтобы только дослужиться до какого-нибудь чина и потом зарыться в свою деревенскую трущобу к своим холопам и собакам. Вот поэтому в пансионе не учили почти ничему, что нужно было для поступления в университет. Самое преподавание производилось отрывочно; не было даже разделения на классы; один ученик учил то, другой иное; учителя приходили только спрашивать уроки и задавать их вновь по книгам. Верхом воспитания и образования считалось лепетать по-французски и танцевать. В последнем искусстве и здесь, как некогда в Москве, я был признан чистым идиотом; кроме моей физической неповоротливости и недостатка грации в движениях я не мог удержать в памяти ни одной фигуры контрданса, постоянно сбивался сам, сбивал других и приводил в смех и товарищей, и содержателей пансиона, которые никак не могли понять, как это я могу вмещать в памяти множество географических и исторических имен и не в состоянии заучить такой обыкновенной вещи, как фигуры контрданса. Я пробыл в этом пансионе два с половиною года и к счастию для себя был из него изгнан за знакомство с винным погребом, куда вместе с другими товарищами я пробирался иногда по ночам за вином и ягодными водицами. Меня высекли и отвезли в деревню к матери, а матушка еще раз высекла и долго сердилась на меня.

По просьбе моей в 1831 году матушка определила меня в воронежскую гимназию. Меня приняли в третий класс, равнявшийся по тогдашнему устройству нынешнему шестому, потому что тогда в гимназии было всего четыре класса, а в первый класс гимназии поступали после трех классов уездного училища. Впрочем, принимая меня в гимназию, мне сделали большое снисхождение: я очень был слаб в математике, а в древних языках совсем несведущ. /433/ Меня поместили у учителя латинского языка Андрея Ивановича Белинского. То был добрый старик, родом галичанин, живший в России уже более тридцати лет, но говоривший с сильным малорусским пошибом и отличавшийся настолько же добросовестностью и трудолюбием, насколько и бездарностью. Воспитанный по старой бурсацкой методе, он не в состоянии был ни объяснить надлежащим образом правил языка, ни тем менее внушить любовь к преподаваемому предмету. Зная его честность и добродушие, нельзя помянуть его недобрым словом, хотя, с другой стороны, нельзя не пожелать, чтобы подобных учителей не было у нас более. Вспоминая прежние бурсацкие обычаи, Андрей Иванович серьезно изъявлял сожаление, что теперь не позволяют ученикам давать субитки *, как бывало на его родине у дьячков, принимавших на себя долг воспитателей юношества.

Другие учителя гимназии мало представляли из себя педагогических образцов. Учитель математики Федоров, бывший мой хозяин в пансионе, был ленив до невыразимости и, пришедши в класс, читал, занесши ноги на стол, какой-нибудь роман про себя, либо ходил взад и вперед по классу, наблюдая только, чтобы в это время все молчали; за нарушение же тишины без церемонии бил виновных по щекам. И в собственном его пансионе нельзя было от него научиться ничему по математике. Трудно вообразить в наше время существование подобного учителя, хотя это был человек, умевший отлично пускать пыль в глаза и тем устраивать себе карьеру. Впоследствии, уже в сороковых годах, он был директором училищ в Курске и, принимая в гимназии посещение одного значительного лица, сообразил, что это значительное лицо неблагосклонно смотрит на многоучение, и когда это значительное лицо, обозревая богатую библиотеку, пожертвованную гимназии Демидовым, спросило его, как он думает, уместно ли в гимназии держать такую библиотеку, Федоров отвечал: «нахожу это излишнею роскошью». Этот ответ много пособил ему в дальнейшей его карьере.

Учитель русской словесности Николай Михайлович Севастианов был тип ханжи, довольно редкий у нас на Руси, как известно мало отличающейся склонностью к девотизму; он сочинял акафисты св. Митрофану, постоянно посещал архиереев, архимандритов и, пришедши в класс, более поучал своих питомцев благочестию, чем русскому языку. Кроме того, в своих познаниях о русской словесности это был человек до крайности отсталый: он не мог слушать без омерзения имени Пушкина, тогда еще бывшего, так сказать, идолом молодежи; идеалы Николая Михайловича обращались к Ломоносову, Хераскову, Державину и даже к киевским писателям XVII века. Он преподавал по риторике Кошанского и задавал по ней писать рассуждения и впечатления, в которых изображались явления природы - восход

* Обычай сечь всех учеников по субботам, не обращая внимания, кто из них в чем виноват или нет. /434/

солнца, гроза, - риторически восхвалялись добродетели, изливалось негодование к порокам и т. п. Всегда плотно выбритый, с постною миною, с заплаканными глазами, со вздыхающею грудью являлся он в класс в синем длинном сюртуке, заставлял учеников читать ряд молитв, толковал о чудесах, чудотворных иконах, архиереях, потом спрашивал урок, наблюдая, чтобы ему отвечали слово в слово, а признавая кого-нибудь незнающим, заставлял класть поклоны.

Учитель естественной истории Сухомлинов, брат бывшего харьковского профессора химии, был человек неглупый, но мало подготовленный и мало расположенный к науке; впрочем, так как он был умнее других, то несмотря на его недостатки как учителя в полном смысле этого слова, он все-таки мог передать своим питомцам какие-нибудь полезные признаки знания.

Учитель всеобщей истории Цветаев преподавал по плохой истории Шрекка, не передавал ученикам никаких собственноустных рассказов, не освещал излагаемых в книге фактов какими бы то ни было объяснениями и взглядами, не познакомил учеников даже в первоначальном виде с критикою истории и, как видно, сам не любил своего предмета: всегда почти сонный и вялый, этот учитель способен был расположить своих питомцев к лени и полному безучастию к научным предметам.

Греческий язык преподавал священник Яков Покровский, бывший вместе и законоучителем. Он отличался только резкими филиппиками против пансионского воспитания, вообще оказывал нерасположение к светским училищам, восхвалял семинарии и поставил себе за правило выговаривать так, как пишется, требуя того же и от учеников, чем возбуждал только смех. Это был человек до крайности грубый и заносчивый, а впоследствии, как мы узнали, овдовевши, был судим и лишен священнического сана за нецеломудренное поведение.

Учитель французского языка Журден, бывший некогда капитан наполеоновской армии и оставшийся в России в плену, не отличался ничем особенным, был вообще ленив и апатичен, ничего не объяснял и только задавал уроки по грамматике Ломонда, отмечая в ней ногтем места, следуемые к выучке и произнося всем одно и то же: jusqu"ici 10 . Только когда припоминались ему по какому-нибудь случаю подвиги Наполеона и его великой армии, обычная апатичность оставляла его и он невольно показывал неизбежные свойства своей национальности, делался живым и произносил какую-нибудь хвастливую похвалу любимому герою и французскому оружию. Считаю при этом кстати вспомнить случай, происшедший у меня с ним еще в пансионе Федорова, где он, по выходе Попова, был помощником содержателя и имел жительство в пансионе. Я не поладил с гувернером, немцем по фамилии Праль; Журден поставил меня на колени и осудил оставаться без обеда. Желая как-нибудь смягчить его суровость, я, стоя на коленях во время обеда, сказал ему: monsieur Juordin, ведь Prahler по-немецки значит хвастун. «Chut! tesez vous!» - прошипел Журден 11 . Но я продолжал: эти немцы большие хвастуны, ведь как их Наполеон /435/ бил! «Ох как бил!» - воскликнул Журден и, пришедши в восторг, начал вспоминать Иенскую битву. Воспользовавшись его одушевлением, я попросил у него прощения, и строгий капитан смягчился и позволил мне сесть обедать.

Немецким учителем был некто Флямм, не отличавшийся особым педагогическим талантом и плохо понимавший по-русски, отчего его предмет не процветал в гимназии. Ученики, как везде бывало на Руси с немцами, дурачились над его неумением объясняться по-русски. Так, например, не зная, как произнести по-русски слово «акцент», он вместо того, чтобы сказать «поставить ударение», говорил «сделайте удар», - и ученики, потешаясь над ним, все залпом стучали кулаками о тетрадь. Немец выходил из себя, но никак не мог объяснить того, что хотел, и весь класс хохотал над ним.

Остается сказать еще несколько слов о тогдашем директоре гимназии фон Галлере. Он отличался тем, что каждый ученик, приезжая с домового каникулярного отпуска, считал обязанностью своею принести посильный подарок: кто пару гусей, а кто фунт чаю или голову сахару; директор выходил к ученику в прихожую, распекал его за дерзость, говорил, что он не взяточник и прогонял ученика с его подарком; но в сенях, куда уходил с прихожей ученик, являлась женская прислуга, брала подарок и уносила на заднее крыльцо. Ученик приходил в класс и замечал, что директор во время своего обычного посещения классов показывал к нему особенную ласку и благоволение. Директор несколько лет занимал лично для себя весь бельэтаж гимназического здания, а классы помещались по чердакам; это побудило учителей подать на него донос: приехал ревизор, и директор должен был перейти из гимназического здания на наемную квартиру. Скоро после того начальство устранило его от должности.

Число учеников гимназии в то время было невелико и едва ли простиралось до двухсот человек во всех классах. По господствовавшим тогда понятиям родители зажиточные и гордившиеся своим происхождением или важным чином считали как бы унизительным отдавать сыновей своих в гимназию: поэтому заведение наполнялось детьми мелких чиновников, небогатых купцов, мещан и разночинцев. Плебейское происхождение выказывалось очень часто в приемах и способе обращения воспитанников, как равно и в упущенности первичного воспитания, полученного в родительском доме. Грубые ругательства, драки и грязные забавы были нипочем в этом кругу. Между учениками было довольно лентяев, почти не ходивших в гимназию, а те, которые были поприлежнее, заранее приучены были смотреть на учение только как на средства, полезные в жизни для добывания насущного хлеба. Об охоте к наукам можно судить уже из того, что из окончивших курс в 1833 году один я поступил в университет в том же году, а три моих товарища поступили в число студентов тогда, когда я был уже на втором курсе.

Во время своего пребывания в гимназии в вакационные сроки /436/ я езжал домой к матери; иногда за мною присылали своих лошадей и экипаж, летом - бричку, а зимою - крытые сани; иногда же я следовал на почтовых. В том и в другом случае путь лежал до Острогожска по столбовой почтовой дороге через села Олений Колодезь, Хворостань и город Коротояк, где переправлялись через Дон. Не доезжая до Коротояка дорога на протяжении верст сорока шла в виду Дона на левой стороне; вблизи Хворостани виднелось живописное село Оношкино, в 1827 году сползшее с горы, подмытой Доном. Этот феномен природы, как говорят, никому не стоил жизни, потому что почти все люди были в поле. От Острогожска, если ехал я на своих лошадях, мне приходилось пробираться до своей слободы по хуторам, которых множество в этой стороне. До самой слободы я не встречал ни одной церкви. Хуторки, по которым я проезжал, все были вольные, населенные так называемыми войсковыми обывателями, потомками прежних острогожских казаков и их подпомощников. Весь этот край носил название Рыбьянского, и обитатели хуторов, как и города, как бы в отличие от прочих малоруссов назывались рыбьянами. У них был отличный от других говор и костюм. Впоследствии, побывавши на Волыни, я увидал, что то и другое обличает в рыбьянах чисто волынских переселенцев, тогда как жители других краев Острогожского уезда поюжнее обличают своим выговором, одеждою и домашнею обстановкою происхождение из других сторон Малорусского края. Рыбьяне жили тогда вообще зажиточно; земли у них было вдоволь, а иные отправляли разные промыслы и ремесла.

Бели приходилось ехать на почтовых, то путь лежал несколько восточнее, на Пушкин хутор, где переменялись лошади; там была обывательская почта, и нанявши почтовых, можно было ехать в Юрасовку. Обыкновенно, выезжая из Воронежа, я достигал Юрасовки на другой день, но если ехал на почтовых, то и ранее. Новый дом моей матери был о пяти покоях, крытый камышом и стоял в оконечности слободы на огромном дворе, где кроме дома, амбаров, сараев и конюшен было три хаты, а в глубине двора лежал фруктовый сад, десятинах на трех, упиравшийся в конопляник, окаймленный двумя рядами высоких верб, за которыми тянулось неизмеримое болото. Прежде, как говорят, здесь текла река, но в мое время она вся поросла камышом и осокой, за исключением нескольких плес, и то летом густо покрытых лататьем *.

* Водяное растение Nymphea - кувшинник.

В саду было значительное число яблочных, грушевых и вишневых деревьев, родивших плоды вкусных сортов. В одном углу сада был омшенник для пчел, которых моя мать очень любила. Сад по забору был обсажен березами и вербами, а я кроме того насадил там кленов и ясеней. Любимым препровождением времени во дни пребывания у матери была езда верхом. Был у меня серый конь, купленный отцом на Кавказе, чрезвычайно быстрый и смирный, хотя и не без капризов: стоило только сойти с него, он сейчас вырывался из рук, брыкал задними ногами и во всю прыть убегал в ко-/437/ нюшню. Я скакал на нем и по своим, и по чужим полям. Кроме этой забавы я иногда ходил стрелять, но по своей близорукости не отличался особенным искусством; притом же мне и жаль было истреблять невинных тварей. Помню, как один раз я выстрелил в кукушку и убил ее; мне так стало жаль ее, что несколько дней меня словно томила совесть. В летние вакации мои охотничьи подвиги успешнее всего обращались на дроздов, которые густыми тучами садились на вишни и объедали ягоды. Здесь незачем было целиться: стоило пустить заряд дроби по вершинам вишен и подбирать убитых и подстреленных птичек кучами, отдавая потом их в кухню для приготовления на жаркое.

Кроме охоты и верховой езды меня увлекло плавание по воде. За неимением настоящего челна я устроил себе корабль собственного изобретения: то были две связанные между собою доски, на которых ставились ночвы 12 . Я садился в эти ночвы с веслом и отправлялся гулять по камышам. Так как вблизи моего дома плеса не были велики и притом густые корни лататья преграждали путь моему импровизованному судну, то я перевез его за семь верст в чужое имение, где река была шире и чище, ездил туда плавать и часто проводил там целые дни, нередко забывая и обед.

В 1833 году, когда я ожидал уже окончания курса гимназии, случилось в моем доме неожиданное и крайне неприятное событие. Мать моя уехала ко мне в Воронеж на зимних святках. В это время на наш деревенский дом напали ночью разбойники: связали сторожа, покалечили нескольких дворовых людей, забивая им под ногти шилья, жгли свечкою, допрашивая, есть ли у барыни деньги; потом пошли в дом, поотбивали замки в комодах и шкафах и ограбили все. Когда начало производиться следствие, оказалось, что виновником этого разбоя был помещик Валуйского уезда, отставной прапорщик Заварыкин, а в соумышлении с ним был один из наших крестьян-малоруссов, другой - из чужих в той же слободе. Виновные были сосланы в Сибирь.

В тот же год открылась и настоящая причина смерти отца моего. Кучер, возивший его в лес, явился к священнику и потребовал, чтобы был собран звоном народ: он на могиле барина объявит всю правду о его смерти. Так было сделано. Кучер всенародно, припадая к могиле, находившейся близ церкви, возопил: «Барин, Иван Петрович, прости меня! А вы, православные христиане, знайте, что его убили не лошади, а мы, злодеи, и взяли у него деньги, а ими суд подкупили». Началось следствие, потом суд. Кучер обличил двух лакеев, которые, однако, от убийства упорно запирались, но не могли скрыть’ того, что грабили деньги и ими подкупали суд. К делу привлечен был и повар, но тот запирался во всем и за неимением улик был оставлен в покое. Главнейший же из убийц был уже в могиле. Замечательно, что когда виновных стали допрашивать в суде, кучер говорил: «Сам барин виноват, что нас искусил; бывало начнет всем рассказывать, что бога нет, что на том свете ничего не будет, что только дураки боятся загробного наказа-/438/

Н иколай Костомаров родился крепостным, однако получил хорошее образование. В университете он начал интересоваться историей, писать художественные тексты и научные труды, переводить стихи и изучать украинскую культуру. Позже Костомаров основал тайное политическое общество, пережил ссылку и запрет на преподавание, а в конце жизни стал членом-корреспондентом Императорской академии наук.

Крепостной «чудо-ребенок»

Николай Костомаров родился в селе Юрасовка Воронежской губернии в 1817 году. Его отцом был помещик Иван Костомаров, а матерью - крепостная Татьяна Мельникова. Родители позже обвенчались, однако ребенок появился до брака и потому был крепостным своего отца.

Отец старался дать мальчику хорошее образование, отправил сына учиться в московский пансион. Юный воспитанник демонстрировал способности к разным наукам, и его называли «чудо-ребенком». Когда Костомарову было 11 лет, помещика убила дворня. Крепостной мальчик перешел в наследство семье Ровневых - родственникам его отца.

Через некоторое время Татьяна Мельникова выпросила сыну «вольную» - в обмен на вдовью долю наследства. Мать хотела, чтобы он продолжал учиться, но в Москве это было слишком дорого. Татьяна Мельникова перевела сына в Воронежский пансион, а затем в Воронежскую губернскую гимназию.

Николай Костомаров, капитан 2-го ранга. 1840-ые. Фотография: krymology.info

Николай Костомаров. Фотография: e-reading.club

Николай Костомаров. Фотография: history.org

В 1833 году Николай Костомаров поступил в Харьковский университет. Он участвовал в университетском литературном кружке, изучал латынь, французский, итальянский языки, философию, интересовался античной и французской литературой. В 1838 году в университете начал преподавать Михаил Лунин, историк, специалист по Средневековью. После знакомства с ним Костомаров стал изучать историю.

После окончания университета Николай Костомаров поступил в Кинбурнский драгунский полк в Острогожске, но вскоре оставил военную службу и вернулся в Харьков. Здесь он продолжил учиться. «Скоро пришел к убеждению, что историю нужно изучать не только по мертвым летописям и запискам, а и в живом народе» , - писал Костомаров. Он выучил украинский язык, читал украинскую литературу и собирал местный фольклор, посещая окрестные села.

Под псевдонимом Иеремия Галка молодой исследователь стал писать на украинском языке собственные произведения. До 1841 года он опубликовал две драмы - «Савва Чалый» о казацком полковнике на польской службе и «Переяславская ночь» о борьбе украинцев с польским вторжением - и сборники стихотворений и переводов.

В 1842 году Николай Костомаров написал магистерскую диссертацию «О причинах и характере унии в Западной России». Она была посвящена событиям XVI века, когда была заключена уния об объединении Православной и Римско-католической церквей. Многие видели в ней подчинение русской церкви Католической, и в стране вспыхнули восстания, о которых Николай Костомаров написал в отдельной главе. Диссертацию к защите не допустили. Ее осудило и министерство просвещения, и духовенство - якобы за то, что Костомаров разделял взгляды бунтовщиков. Ученый уничтожил работу и ее копии, а через год представил новый труд «Об историческом значении русской народной поэзии».

Основатель «кирилло-мефодиевского братства»

Николай Ге. Портрет Николая Костомарова. 1870. Государственная Третьяковская галерея

Николай Костомаров успешно защитил научную работу и принялся за жизнеописание предводителя казаков Богдана Хмельницкого. Он много ездил по территории современной Украины: работал учителем гимназии в Ровно, потом в Первой Киевской гимназии. В 1846 году ученый устроился преподавателем русской истории в Киевский университет - здесь он читал лекции по славянской мифологии.

«Не могу сказать, чтобы в его лекциях было что-нибудь особенно увлекательное. <...> Но одно могу сказать: Костомаров сумел сделать необыкновенно популярными среди студентов русские летописи».

Константин Головин, беллетрист и общественный деятель

Еще в годы учебы Николай Костомаров увлекся панславянизмом - идеей объединения славянских народов. И в Киеве вокруг ученого сплотились люди, разделявшие его взгляды. Среди них были журналист Василий Белозурский, поэт Тарас Шевченко, педагог Николай Гулак и многие другие. Николай Костомаров вспоминал: «Взаимность славянских народов в нашем воображении не ограничивалась уже сферой науки и поэзии, но стала представляться в образах, в которых, как нам казалось, она должна была воплотиться для будущей истории» .

Кружок единомышленников перерос в тайное политическое общество под названием «Кирилло-Мефодиевское братство». Его участники выступали за свободу совести и равенство братских народов, освобождение от крепостного права и отмену таможенных пошлин, введение единой валюты и доступность образования для всех слоев населения. Николай Костомаров написал положение об обществе - «Книгу бытия украинского народа».

В 1847 году о существовании братства узнал один из студентов Киевского университета. Он донес властям, все участники были арестованы. Николая Костомарова заключили в Петропавловскую крепость , а затем сослали в Саратов без права заниматься преподавательской деятельностью и публиковать литературные произведения.

В ссылке Костомаров изучал быт местных крестьян и собирал фольклор, общался с сектантами и раскольниками, работал над «Богданом Хмельницким» и приступил к новому труду о внутреннем устройстве Русского государства XVI–XVII веков .

«Член-корреспондент Императорской академии наук»

Николай Костомаров. Фотография: litmir.ne

Николай Костомаров. Фотография: ivelib.ru

Николай Костомаров. Фотография: hrono.ru

В 1855 году Николаю разрешили выехать в Петербург, на следующий год запрет на публикацию и преподавание был снят. После недолгой поездки за границу ученый вернулся в Саратов, где написал работу «Бунт Стеньки Разина» и участвовал в подготовке крестьянской реформы. В 1959 году Петербургский университет пригласил Костомарова заведовать кафедрой русской истории.

«Вступая на кафедру, я задался мыслью в своих лекциях выдвинуть на первый план народную жизнь во всех ее частных проявлениях. Русское государство складывалось из частей, которые прежде жили собственной независимой жизнью, и долго после того жизнь частей высказывалась отличными стремлениями в общем государственном строе. Найти и уловить эти особенности народной жизни частей Русского государства составляло для меня задачу моих занятий историей».

Николай Костомаров

Вскоре Костомаров вошел в состав Археографической комиссии - учреждения, которое описывало и издавало исторические документы. Ученый выпустил подборку документов по истории Малороссии XVII века. В журналах «Русское слово» и «Современник» выходили фрагменты лекций Костомарова, а на страницах журнала «Основа», учрежденного бывшими кирилло-мефодиевцами, - его научные статьи.

В 1861 году после студенческих беспорядков Петербургский университет был закрыт. Николай Костомаров и его коллеги продолжали читать лекции - в городской думе. Позже лекции тоже были запрещены, и ученый отошел от преподавательской деятельности. Он сосредоточился на работе с архивными материалами. В эти годы Костомаров написал научный труд «Севернорусские народоправства во времена удельно-вечевого уклада». В работе были собраны факты из истории северных княжеств, сказочные предания этих земель и биографии местных князей. В это же время появились «Смутное время Московского государства», «Последние годы Речи Посполитой».

В 1870 году Костомарову был присвоен чин действительного статского советника с правом наследовать дворянский титул. В 1972 году Костомаров перешел к составлению труда «Русская история в жизнеописаниях главнейших ее деятелей», где описал биографии князей, царей и императоров с X по XVIII век. В 1876 году его избрали членом-корреспондентом Императорской академии наук.

Николай Костомаров занимался научной работой до конца своей жизни. Ученого не стало в 1885 году. Его похоронили на Литераторских мостках Волковского кладбища в Санкт-Петербурге.

Семья и предки

Костомаров Николай Иванович родился 4 (16) мая 1817 года в имении Юрасовке (Острогожский уезд, Воронежская губерния), умер - 7(19) апреля 1885 года в Санкт-Петербурге.

Род Костомаровых — дворянский, великорусский. Сын боярский Самсон Мартынович Костомаров, служивший в опричнине Иоанна IV, бежал на Волынь, где получил поместье, перешедшее к его сыну, а затем к внуку Петру Костомарову. Пётр во второй половине ХVII века участвовал в казацких восстаниях, бежал в пределы Московского государства и поселился в так называемой Острогожчине. Один из потомков этого Костомарова в XVIII веке женился на дочери чиновника Юрия Блюма и в приданое получил слободку Юрасовку (Острогожского уезда Воронежской губернии), которая перешла по наследству к отцу историка, Ивану Петровичу Костомарову, состоятельному помещику.

Иван Костомаров родился в 1769 году, служил в военной службе и, выйдя в отставку, поселился в Юрасовке. Получив плохое образование, он старался развить себя чтением, читая «со словарём» исключительно французские книги ХVIII века. Дочитался до того, что стал убеждённым «вольтерянцем», т.е. сторонником просвещения и общественного равенства. Позднее Н.И.Костомаров в своей «Автобиографии» так писал о пристрастиях родителя:

«…Кстати и некстати он заводил философские разговоры и старался распространять вольтерианизм там, где, по-видимому, не представлялось для того никакой почвы. Был ли он в дороге - начинал философствовать с содержателями постоялых дворов, а у себя в имении собирал кружок своих крепостных и читал им филиппики против ханжества и суеверия…»

Всё, что мы сегодня знаем о детстве, семье и ранних годах Н.И.Костомарова, почёрпнуто исключительно из его «Автобиографий», написанных историком в разных вариантах уже на склоне лет. Эти замечательные, во многом художественные произведения, местами напоминают авантюрный роман XIX века: весьма оригинальные типажи героев, почти детективный сюжет с убийством, последующее, совершенно фантастическое раскаяние преступников и т.п. В силу отсутствия достоверных источников, отделить здесь правду от детских впечатлений, равно как и от позднейших фантазий автора, практически невозможно. Поэтому будем следовать тому, что счёл нужным сообщить о себе потомкам сам Н.И.Костомаров.

Согласно автобиографическим запискам историка, отец его был человек крутой, своенравный, крайне вспыльчивый. Под влиянием французских книг он ни во что не ставил дворянское достоинство и принципиально не хотел родниться с дворянскими фамилиями. Так, будучи уже в пожилых летах, Костомаров-старший задумал жениться и выбрал девочку из своих крепостных - Татьяну Петровну Мыльникову (в некоторых публикациях - Мельникову), которую отправил учиться в Москву, в частный пансион. Дело было в 1812 году, и наполеоновское нашествие помешало Татьяне Петровне получить образование. Среди юрасовских крестьян долгое время жило романтичекое предание о том, как «старый Костомар» загнал лучшую тройку лошадей, спасая свою бывшую горничную Танюшу из горящей Москвы. Татьяна Петровна была явно ему небезразлична. Однако вскоре дворовые люди настроили Костомарова против его крепостной. Обвенчаться с ней помещик не спешил, и сын Николай, будучи рождённым ещё до официального заключения брака между родителями, автоматически стал крепостным своего отца.

До десяти лет мальчик воспитывался дома, согласно принципам, развитым Руссо в его «Эмиле», на лоне природы, и с детства полюбил природу. Отец желал сделать из него вольнодумца, но влияние матери сохранило его религиозность. Читал он много и, благодаря выдающимся способностям, легко усваивал прочитанное, а пылкая фантазия заставляла его переживать то, с чем он знакомился по книгам.

В 1827 году Костомарова отдали в Москву, в пансион г-на Ге, лектора французского языка в Университете, но скоро по болезни взяли домой. Летом 1828 года юный Костомаров должен был возвратиться в пансион, однако 14 июля 1828 года его отец был убит и ограблен дворней. Усыновить Николая за 11 лет его жизни отец почему-то не успел, поэтому, рождённый вне брака, как крепостной отца, в наследство мальчик переходил теперь ближайшим родственникам — Ровневым. Когда Ровневы предложили Татьяне Петровне за 14 тысяч десятин плодородной земли вдовью долю — 50 тыс. рублей ассигнациями, а также свободу её сыну, она согласилась без проволочек.

Убийцы И.П. Костомарова представили всё дело так, словно произошёл несчастный случай: лошади понесли, помещик якобы вывалился из пролётки и погиб. О пропаже крупной суммы денег из его шкатулки стало известно позже, поэтому полицейского дознания не производилось. Истинные обстоятельства смерти Костомарова-старшего вскрылись только в 1833 году, когда один из убийц - барский кучер - внезапно покаялся и указал полиции на своих подельников-лакеев. Н.И.Костомаров в «Автобиографии» писал, что когда виновных стали допрашивать в суде, кучер говорил: «Сам барин виноват, что нас искусил; бывало начнет всем рассказывать, что бога нет, что на том свете ничего не будет, что только дураки боятся загробного наказания, — мы и забрали себе в голову, что коли на том свете ничего не будет, то значит все можно делать…»

Позднее, напичканные «вольтерьянскими проповедями» дворовые, навели разбойников на дом матери Н.И.Костомарова, который также был дочиста ограблен.

Оставшись с небольшими средствами, Т. П. Костомарова отдала сына в воронежский пансион, довольно плохой, где он за два с половиной года научился немногому. В 1831 году мать перевела Николая в воронежскую гимназию, но и тут, по воспоминаниям Костомарова, учителя были плохие и недобросовестные, знаний дали ему немного.

Окончив в 1833 году курс в гимназии, Костомаров поступил сперва в Московский, а потом в Харьковский университет на историко-филологический факультет. Профессора в то время в Харькове были неважные. Например, русскую историю читал Гулак-Артемовский, хотя и известный автор малорусских стихотворений, но отличавшийся, по словам Костомарова, в своих лекциях пустым риторством и напыщенностью. Однако Костомаров и при таких преподавателях усердно занимался, но, как это часто бывает с молодыми людьми, поддавался по своей натуре то одному, то другому увлечению. Так, поселившись у профессора латинского языка П.И. Сокальского, он стал заниматься классическими языками и особенно увлекся «Илиадой». Сочинения В. Гюго обратили его к французскому языку; потом он стал заниматься итальянским языком, музыкой, начал писать стихи, а жизнь вёл крайне беспорядочную. Каникулы он постоянно проводил у себя в деревне, увлекаясь верховой ездой, катаньем на лодке, охотой, хотя природная близорукость и сострадание к животным мешали последнему занятию. В 1835 году в Харькове появились молодые и талантливые профессора: по греческой литературе А. О. Валицкий и по всеобщей истории M. M. Лунин, читавший лекции весьма увлекательно. Под влиянием Лунина Костомаров стал заниматься историей, проводил дни и ночи за чтением всевозможных исторических книг. Поселился он у Артемовского-Гулака и теперь вёл образ жизни очень замкнутый. В числе немногих его друзей был тогда А. Л. Мешлинский, известный собиратель малорусских песен.

Начало пути

В 1836 году Костомаров окончил курс в университете действительным студентом, несколько времени прожил у Артемовского, преподавая его детям историю, затем выдержал экзамен на кандидата и тогда же поступил юнкером в Кинбурнский драгунский полк.

Служба в полку Костомарову не нравилась; с товарищами, вследствие иного склада их жизни, он не сближался. Увлекшись разбором дел богатого архива, находившегося в Острогожске, где стоял полк, Костомаров часто манкировал службой и, по совету полкового командира, оставил её. Проработав в архиве все лето 1837 года, он составил историческое описание острогожского слободского полка, приложил к нему много копий с интересных документов и приготовил к печати. Костомаров рассчитывал таким же путём составить историю всей Слободской Украины, но не успел. Его труд исчез при аресте Костомарова и неизвестно, где он находится и даже — сохранился ли вообще. Осенью того же года Костомаров вернулся в Харьков, снова стал слушать лекции Лунина и заниматься историей. Уже в это время он начал задумываться над вопросом: почему в истории так мало говорится о народных массах? Желая уяснить себе народную психологию, Костомаров стал изучать памятники народной словесности в изданиях Максимовича и Сахарова, особенно увлекся малорусской народной поэзией.

Интересно, что до 16 лет Костомаров не имел никакого понятия об Украине и, собственно, об украинском языке. О том, что существует украинский (малоросский) язык, он узнал только в Харьковском университете. Когда в 1820—30 годах в Малороссии стали интересоваться историей и бытом казаков, этот интерес наиболее ярко проявился среди представителей образованного общества Харькова, а особенно - в околоуниверситетской среде. Здесь одновременно сказалось влияние на молодого Костомарова Артемовского и Мешлинского, а частью и русскоязычных повестей Гоголя, в которых любовно представлен украинский колорит. «Любовь к малорусскому слову более и более увлекала меня, — писал Костомаров, — мне было досадно, что такой прекрасный язык, остается без всякой литературной обработки и, сверх того, подвергается совершенно незаслуженному презрению».

Важное значение в «украинизации» Костомарова принадлежит И. И. Срезневскому, тогда молодому преподавателю Харьковского университета. Срезневский, хотя и рязанец по рождению, юность тоже провел в Харькове. Он был знатоком и любителем украинской истории и литературы, особенно после того, как побывал на местах былого Запорожья и наслушался его преданий. Это дало ему возможность составить «Запорожскую Старину».

Сближение со Срезневским сильно подействовало на начинающего историка Костомарова, укрепив его стремление изучать народности Украины, как в памятниках прошлого, так и в настоящем быту. С этой целью он постоянно совершал этнографические экскурсии в окрестности Харькова, а потом и далее. Тогда же Костомаров начал писать на малорусском языке — сперва украинские баллады, потом драму «Сава Чалый». Драма была напечатана в 1838 году, а баллады годом позже (то и другое под псевдонимом «Иеремия Галка»). Драма вызвала лестный отзыв Белинского. В 1838 году Костомаров был в Москве и слушал там лекции Шевырева, думая держать экзамен на магистра русской словесности, но заболел и снова вернулся в Харьков, успев за это время изучить немецкий, польский и чешский языки и напечатать свои украиноязычные произведения.

Диссертация Н.И.Костомарова

В 1840 году Н.И. Костомаров выдержал экзамен на магистра русской истории, а в следующем году представил диссертацию «О значений унии в истории Западной России». В ожидании диспута он уехал на лето в Крым, который осмотрел обстоятельно. По возвращении в Харьков Костомаров сблизился с Квиткой и также с кружком малорусских поэтов, в числе коих был Корсун, издавший сборник «Снин». В сборнике Костомаров под прежним псевдонимом напечатал стихи и новую трагедию «Переяславска ничь».

Между тем, харьковский архиепископ Иннокентий обратил внимание высшего начальства на напечатанную уже Костомаровым в 1842 году диссертацию. По поручению министерства народного просвещения Устрялов сделал ее оценку и признал ее неблагонадежной: выводы Костомарова относительно появления унии и ее значения не соответствовали общепринятым, считавшимся обязательными для русской историографии данного вопроса. Дело получило такой оборот, что диссертация была сожжена и экземпляры ее теперь составляют большую библиографическую редкость. Впрочем, в переработанном виде диссертация эта потом два раза была напечатана, хотя под другими названиями.

История с диссертацией могла бы навсегда завершить карьеру Костомарова как историка. Но о Костомарове вообще были хорошие отзывы и, в том числе, от самого архиепископа Иннокентия, который считал его глубоко верующим и сведущим в духовных вопросах человеком. Костомарову разрешили написать вторую диссертацию. Историк избрал тему «Об историческом значении русской народной поэзии» и писал это сочинение в 1842—1843 годах, будучи помощником инспектора студентов Харьковского университета. Он часто посещал театр, особенно малороссийский, помещал в сборнике «Молодик» Бецкого малорусские стихи и первые свои статьи по истории Малороссии: «Первые войны малороссийских казаков с поляками» и др.

Оставив в 1843 году должность при университете, Костомаров стал преподавателем истории в мужском пансионе Зимницкого. Тогда уже он начал работать над историей Богдана Хмельницкого. 13 января 1844 года Костомаров, не без приключений, защитил диссертацию в Харьковском университете (она тоже впоследствии была издана в сильно переработанном виде). Он стал магистром русской истории и сперва жил в Харькове, работая над историей Хмельницкого, а затем, не получив здесь кафедры, попросился на службу в Киевский учебный округ, чтобы быть ближе к месту деятельности своего героя.

Н.И.Костомаров как педагог

Осенью 1844 года Костомаров был назначен учителем истории в гимназию в г. Ровно, Волынской губернии. Проездом он побывал в Киеве, где познакомился с реформатором украинского языка и публицистом П. Кулишом, с помощником попечителя учебного округа M. В. Юзефовичем и другими прогрессивно мыслящими людьми. В Ровно учительствовал Костомаров только до лета 1845 года, но приобрел общую любовь и учеников, и товарищей за гуманность и прекрасное изложение предмета. Как всегда, он пользовался всяким свободным временем, чтобы совершать экскурсии в многочисленные исторические местности Волыни, делать историко-этнографические наблюдения и собирать памятники народного творчества; доставлялись ему таковые и учениками его; напечатаны были все эти собранные им материалы гораздо позже — в 1859 году.

Знакомство с историческими местностями дало историку возможность впоследствии живо изобразить многие эпизоды из истории первого Самозванца и Богдана Хмельницкого. Летом 1845 года Костомаров побывал на Святых горах, осенью был переведен в Киев учителем истории в I гимназию, и тогда же преподавал в разных пансионах, в том числе в женских — де-Мельяна (брата Робеспьера) и Залесской (вдовы знаменитого поэта), а позднее в Институте благородных девиц. Ученики и ученицы его с восторгом вспоминали о его преподавании.

Вот что сообщает о нем, как об учителе, известный живописец Ге:

« Н.И.Костомаров был любимейший учитель всех; не было ни одного ученика, который бы не слушал его рассказов из русской истории; он заставил чуть не весь город полюбить русскую историю. Когда он вбегал в класс, все замирало, как в церкви, и лилась живая, богатая картинами старая жизни Киева, все превращалось в слух; но - звонок, и всем было жаль, и учителю, и ученикам, что время так быстро прошло. Самый страстный слушатель был наш товарищ поляк… . Николай Иванович никогда много не спрашивал, никогда не ставил баллов; бывало, учитель наш кидает нам какую-то бумагу и говорит скороговоркой: «Вот, надо поставить баллы. Так вы уже сами это сделайте», говорит он; и что же - никому не было поставлено более 3-х баллов. Нельзя, совестно, а ведь было тут до 60 человек. Уроки Костомарова были духовные праздники; его урока все ждали. Впечатление было таково, что учитель, поступивший на его место, у нас в последнем классе целый год не читал истории, а читал русских авторов, сказав, что после Костомарова он не будет читать нам историю. Такое же впечатление он производил и в женском пансионе, а потом в Университете».

Костомаров и Кирилло-Мефодиевское общество

В Киеве Костомаров сблизился с несколькими молодыми малороссами, составившими кружок частью панславистского, частью национального направления. Проникнутые идеями панславизма, нарождавшегося тогда под влиянием трудов Шафарика и иных знаменитых западных славистов, Костомаров и его товарищи мечтали об объединении всех славян в виде федерации, с самостоятельной автономией славянских земель, в которые должны были распределиться населяющие империю народы. Причем в проектируемой федерации должно было утвердиться либеральное государственное устройство, как его понимали в 1840-х годах, с обязательной отменой крепостного права. Очень мирный кружок умствующих интеллигентов, намеревавшийся действовать лишь корректными средствами, и притом в лице Костомарова глубоко религиозный, имел соответствующее название — Братство свв. Кирилла и Мефодия. Он как бы указывал этим, что деятельность святых Братьев, религиозная и просветительская, дорогая для всех славянских племен, может считаться единственно возможным знаменем для славянского объединения. Само существование подобного кружка в то время было уже явлением нелегальным. Кроме того, его члены, желая «поиграть» то ли в заговорщиков, то ли в масонов, намеренно придали своим встречам и мирным беседам характер тайного общества со специальными атрибутами: особой иконой и железными кольцами с надписью: «Кирилл и Мефодий». Имелась у братства и печать, на которой было вырезано: «Разумейте истину, и истина вас освободит». Членами организации стали Аф. В. Маркович, впоследствии известный южно-русский этнограф, писатель Н. И. Гулак, поэт А. А. Навроцкий, учителя В. M. Белозерский и Д. П. Пильчиков, несколько студентов, а позднее - Т. Г. Шевченко, на творчестве которого так отразились идеи панславистского братства. На заседаниях общества бывали и случайные «братчики», например, помещик Н. И. Савин, знакомый Костомарову еще по Харькову. Знал о братстве и скандально известный публицист П. А. Кулиш. Со свойственным ему своеобразным юмором он подписывал некоторые свои послания членам братства «гетман Панька Кулиш». Впоследствии в III-ем отделении эту шутку оценили в три года ссылки, хотя сам «гетман» Кулиш в братстве официально не состоял. Просто, чтобы не повадно было…

4 июня 1846 года Н.И. Костомаров был избран адъюнктом русской истории в Киевском университете; занятия в гимназии и иных пансионах он теперь покинул. С ним в Киеве поселилась и его мать, продавшая доставшуюся ей часть Юрасовки.

Профессором Киевского университета Костомаров был менее года, но студенты, с которыми он держал себя просто, очень его любили и увлекались его лекциями. Костомаров читал несколько курсов, в том числе славянскую мифологию, которую напечатал церковно-славянским шрифтом, что отчасти было поводом к ее запрещению. Только в 1870-х годах пущены были в продажу отпечатанные 30 лет назад ее экземпляры. Работал Костомаров и над Хмельницким, пользуясь материалами, имевшимися в Киеве и у известного археолога Гр. Свидзинского, а также был избран членом Киевской комиссии для разбора древних актов и готовил к печати летопись С. Величка.

В начале 1847 года Костомаров обручился с Анной Леонтьевной Крагельской, своей ученицей из пансиона де-Мельяна. Свадьба была назначена на 30 марта. Костомаров активно готовился к семейной жизни: присмотрел для себя и невесты домик на Большой Владимирской, поближе к университету, выписал для Алины рояль из самой Вены. Ведь невеста историка была прекрасной исполнительницей - её игрой восхищался сам Ференц Лист. Но… свадьба не состоялась.

По доносу студента А. Петрова, который подслушал разговор Костомарова с несколькими членами Кирилло-Мефодиевского общества, Костомаров был арестован, допрошен и отправлен под охраной жандармов в Подольскую часть. Затем, спустя два дня, его привезли для прощания на квартиру его матери, где ждала вся в слезах невеста Алина Крагельская.

«Сцена была раздирающая, — писал Костомаров в своей «Автобиографии». — Затем меня посадили на перекладную и повезли в Петербург… Состояние моего духа было до того убийственно, что у меня явилась мысль во время дороги заморить себя голодом. Я отказывался от всякой пищи и питья и имел твердость проехать таким образом 5 дней… Мой провожатый квартальный понял, что у меня на уме, и начал советовать оставить намерение. «Вы, — говорил он, — смерти себе не причините, я вас успею довезти, но вы себе повредите: вас начнут допрашивать, а с вами от истощения сделается бред и вы наговорите лишнего и на себя, и на других». Костомаров прислушался к совету.

В Петербурге с арестованным беседовали шеф жандармов граф Алексей Орлов и его помощник генерал-лейтенант Дубельт. Когда ученый попросил позволения читать книги и газеты, Дубельт сказал: «Нельзя, мой добрый друг, вы чересчур много читали».

Вскоре оба генерала выяснили, что имеют дело не с опасным заговорщиком, а с романтиком-мечтателем. Но следствие тянулось всю весну, поскольку дело тормозили своей «несговорчивостью» Тарас Шевченко (он получил самое суровое наказание) и Николай Гулак. Суда не было. Решение царя Костомаров узнал 30 мая от Дубельта: год заключения в крепости и бессрочная ссылка «в одну из отдаленных губерний». Костомаров провёл год в 7-ой камере Алексеевского равелина, где сильно пострадало его и без того не очень крепкое здоровье. Однако к заключённому допускали мать, давали книги и он, кстати, выучил там древнегреческий и испанский языки.

Свадьба историка с Алиной Леонтьевной окончательно расстроилась. Сама невеста, будучи натурой романтической, готова была, подобно жёнам декабристов, следовать за Костомаровым куда угодно. Но её родителям брак с «политическим преступником» казался немыслимым. По настоянию матери Алина Крагельская обвенчалась с давним другом их семьи - помещиком М.Киселем.

«За составление тайного общества, в котором обсуждаемо было соединение славян в одно государство», Костомаров был выслан на службу в Саратов, с запрещением печатать свои произведения. Здесь он был определен переводчиком Губернского правления, но переводить ему было нечего, и губернатор (Кожевников) поручил ему заведывание сперва уголовным, а потом секретным столом, где производились преимущественно раскольничьи дела. Это дало историку возможность основательно познакомиться с расколом и, хотя не без труда, сблизиться с его последователями. Результаты своих изучений местной этнографии Костомаров печатал в «Саратовских губернских ведомостях», которые временно редактировал. Изучал он также физику и астрономию, пытался сделать воздушный шар, занимался даже спиритизмом, но не прекращал занятий по истории Богдана Хмельницкого, получая книги от Гр. Свидзинского. В ссылке Костомаров стал собирать материалы и для изучения внутреннего быта допетровской Руси.

В Саратове около Костомарова сгруппировался кружок образованных людей, частью из ссыльных поляков, частью из русских. Кроме того, к нему близки были в Саратове архимандрит Никанор, впоследствии архиепископ херсонский, И. И. Палимпсестов, впоследствии профессор Новороссийского университета, Е. А. Белов, Варенцов и др.; позднее Н. Г. Чернышевский, А. Н. Пыпин и особенно Д. Л. Мордовцев.

Вообще, Костомарову жилось в Саратове совсем недурно. Вскоре сюда приехала его мать, сам историк давал частные уроки, совершал экскурсии, например, в Крым, где участвовал в раскопке одного из Керченских курганов. Позднее ссыльный совершенно спокойно выезжал в Дубовку, для знакомства с расколом; в Царицын и Сарепту - для собирания материалов о Пугачевщине и т. п.

В 1855 году Костомаров был назначен делопроизводителем саратовского Статистического комитета, и напечатал немало статей по саратовской статистике в местных изданиях. Историк собрал массу материалов по истории Разина и Пугачева, но не обработал их сам, а передал Д.Л. Мордовцеву, который потом с его разрешения ими и воспользовался. Мордовцев в это время сделался помощником Костомарова по статистическому Комитету.

В конце 1855 года Костомарову разрешено было съездить по делам в Петербург, где он четыре месяца работал в Публичной библиотеке над эпохой Хмельницкого, и над внутренним бытом древней Руси. В начале 1856 года, когда было снято запрещение печатать его произведения, историк напечатал в «Отечественных Записках» статью о борьбе украинских казаков с Польшей в первой половине XVII в., составляющую предисловие к его Хмельницкому. В 1857 году явился, наконец, и «Богдан Хмельницкий», хотя и в неполном варианте. Книга произвела на современников сильное впечатление, особенно художественностью изложения. Ведь до Костомарова серьёзно к истории Богдана Хмельницкого никто из русских историков не обращался. Несмотря на небывалый успех исследования и положительные отзывы о нём в столице, автор все-таки должен был вернуться в Саратов, где продолжил работу над изучением внутреннего быта древней Руси, особенно над историей торговли в ХVI—XVII веках.

Коронационный манифест освободил Костомарова от надзора, но распоряжение о воспрещении ему служить по ученой части осталось в силе. Весной 1857 года он приехал в Петербург, сдал в печать своё исследование об истории торговли и отправился за границу, где посетил Швецию, Германию, Австрию, Францию, Швейцарию и Италию. Летом 1858 года Костомаров снова работал в Петербургской Публичной библиотеке над историей бунта Стеньки Разина и параллельно писал, по совету Н. В. Калачова, с которым тогда сблизился, рассказ «Сын» (напечатан в 1859 году); виделся он и с Шевченко, вернувшимся из ссылки. Осенью Костомаров принял место делопроизводителя в Саратовском губернском комитете по крестьянскому делу и таким образом связал свое имя с освобождением крестьян.

Научная, преподавательская, издательская деятельность Н.И. Костомарова

В конце 1858 года была напечатана монография Н.И.Костомарова «Бунт Стеньки Разина», окончательно сделавшая его имя знаменитым. Произведения Костомарова имели в некотором смысле, то же значение, как, например, «Губернские очерки» Щедрина. Они были первыми по времени научными трудами по русской истории, в которых многие вопросы рассматривались не по обязательному до тех пор шаблону официального научного направления; вместе с тем они были написаны и изложены замечательно художественно. Весной 1859 года Петербургский университет избрал Костомарова в экстраординарные профессора по русской истории. Дождавшись закрытия Комитета по крестьянским делам, Костомаров после очень сердечных проводов в Саратове явился в Петербург. Но тут оказалось, что дело о его профессуре не устроилось, он не был утвержден, ибо Государю сообщили, что Костомаров написал неблагонадежное сочинение о Стеньке Разине. Однако Император сам прочел эту монографию и отозвался о ней очень одобрительно. По ходатайству братьев Д. А. и Н. А. Милютиных Александр II разрешил утвердить Н.И. Костомарова профессором, только не в Киевском университете, как планировалось раньше, а в Петербургском.

Вступительная лекция Костомарова состоялась 22 ноября 1859 года и вызвала бурную овацию со стороны студентов и слушавшей публики. Профессором Петербургского университета Костомаров пробыл недолго (по май 1862 года). Но и за это краткое время за ним утвердилась известность талантливейшего преподавателя и выдающегося лектора. Из учеников Костомарова вышло несколько весьма почтенных деятелей в области науки русской истории, например, профессор А. И. Никитский. О том, что Костомаров был великий художник-лектор, сохранилось много воспоминаний его учеников. Один из слушателей Костомарова так говорил о его чтении:

«Несмотря на довольно неподвижную наружность его, тихий голос и не совсем ясный, шепелявый выговор с сильно заметным произношением слов на малорусский лад, читал он замечательно. Изображал ли он Новгородское вече или суматоху Липецкой битвы, стоило закрыть глаза - и через несколько секунд сам как будто переносишься в центр изображаемых событий, видишь и слышишь все то, о чем говорит Костомаров, который между тем неподвижно стоит на кафедре; взоры его смотрят не на слушателей, а куда-то вдаль, будто именно что-то прозревая в этот момент в отдаленном прошлом; лектор кажется даже человеком не от мира сего, а выходцем с того света, явившимся нарочно для того, чтобы сообщить о прошлом, загадочном для других, но ему столь хорошо известном».

Вообще, лекции Костомарова очень действовали на воображение публики, и увлечение ими можно отчасти объяснить сильной эмоциональностью лектора, постоянно прорывавшейся, несмотря на внешнее его спокойствие. Она буквально «заражала» слушателей. После каждой лекции профессору делались овации, его выносили на руках, и т. п. В Петербургском университете Н.И. Костомаров читал следующие курсы: Историю древней Руси (из которой напечатана была статья о происхождении Руси со жмудской теорией этого происхождения); этнографию инородцев, живших в древности на Руси, начиная с литовцев; историю древнерусских областей (часть напечатана под названием «Севернорусские народоправства»), и историографию, из которой напечатано лишь начало, посвященное анализу летописей.

Кроме университетских лекций, Костомаров читал и публичные, тоже пользовавшиеся громадным успехом. Параллельно с профессорством у Костомарова шла работа с источниками, для чего он постоянно посещал как петербургские и московские, так и провинциальные библиотеки и архивы, осматривал древнерусские города Новгород и Псков, не раз ездил за границу. К этому времени относится и публичный диспут Н.И.Костомарова с М. П. Погодиным из-за вопроса о происхождении Руси.

В 1860 году Костомаров стал членом Археографической комиссии, с поручением редактировать акты южной и западной России, и избран действительным членом Русского географического общества. Комиссией издано под его редакцией 12 томов актов (с 1861 по 1885 г.), а географическим обществом — три тома «Трудов этнографической экспедиции в западнорусский край» (III, IV и V — в 1872—1878 гг.).

В Петербурге около Костомарова сложился кружок, к которому принадлежали: Шевченко, впрочем, вскоре умерший, Белозерские, книгопродавец Кожанчиков, А. А. Котляревский, этнограф С. В. Максимов, астроном А. Н. Савич, священник Опатович и многие другие. Кружок этот в 1860 году начал издавать журнал «Основа», в котором Костомаров был одним из важнейших сотрудников. Здесь напечатаны его статьи: «О федеративном начале древней Руси», «Две русские народности», «Черты южно-русской истории» и др., а также немало полемических статей по поводу нападок на него за «сепаратизм», «украинофильство», «антинорманизм» и т. п. Принимал он участие и в издании популярных книжек на малорусском языке («Метеликов»), причем для издания Св. Писания он собрал особый фонд употребленный впоследствии на издание малорусского словаря.

«Думский» инцидент

В конце 1861 года из-за студенческих волнений Петербургский университет был временно закрыт. Пятеро «зачинщиков» беспорядков были высланы из столицы, 32 студента исключены из университета с правом держать выпускные экзамены.

5 марта 1862 года общественный деятель, историк и профессор Петербургского университета П.В.Павлов был арестован и административным порядком выслан в Ветлугу. Он не прочёл в университете ни одной лекции, но на публичном чтении в пользу нуждающихся литераторов, закончил свою речь о тысячелетии России следующими словами:

«Россия стоит теперь над бездной, в которую мы и повергнемся, если не обратимся к последнему средству спасения, к сближению с народом. Имеющий уши слышать, да слышит».

В знак протеста против репрессий студенчества и высылки Павлова профессора Петербургского университета Кавелин, Стасюлевич, Пыпин, Спасович, Утин вышли в отставку.

Костомаров протеста по поводу высылки Павлова не поддержал. В данном случае, он пошёл «средним путём»: предложил продолжить занятия всем студентам, желающим учиться, а не митинговать. На смену закрывшемуся университету, по хлопотам профессоров, в том числе и Костомарова, открылся, как тогда говорили, «вольный университет» в зале Городской Думы. Костомаров, несмотря на все настойчивые «просьбы» и даже запугивания со стороны радикально настроенных студенческих комитетов, начал читать там свои лекции.

«Передовое» студенчество и некоторые пошедшие у него на поводу профессора, в знак протеста против высылки Павлова потребовали немедленного закрытия всех лекций в Городской Думе. Они решили объявить об этой акции 8 марта 1862 года, сразу после многолюдной лекции профессора Костомарова.

Участник студенческих волнений 1861-62 годов, а в будущем известный издатель Л.Ф.Пантелеев в своих воспоминаниях так описывает этот эпизод:

«Было 8 марта, большая думская зала была переполнена не только студентами, но и огромной массой публики, так как в нее уже успели проникнуть слухи о какой-то предстоящей демонстрации. Вот Костомаров кончил свою лекцию; раздались обычные аплодисменты.

Затем на кафедру сейчас же вошел студент Е.П.Печаткин и сделал заявление о закрытии лекций с той мотивировкой, какая была установлена на собрании у Спасовича, и с оговоркой о профессорах, которые будут продолжать лекции.

Костомаров, который не успел далеко отойти от кафедры, сейчас же вернулся и сказал: «Я буду продолжать чтение лекций», - и при этом прибавил несколько слов, что наука должна идти своей дорогой, не впутываясь в разные житейские обстоятельства. Разом раздались и рукоплескания и шиканье; но тут вод самым носом Костомарова Е.Утин выпалил: «Подлец! Второй Чичерин [Б.Н.Чичерин публиковал тогда, кажется в «Московских ведомостях» (1861, №№ 247, 250 и 260) ряд статей по университетскому вопросу, реакционных. Но еще ранее того его письмо к Герцену сделало имя Б.Н. крайне не популярным среди молодежи; защищал его Кавелин, видя в нем крупную научную величину, хотя и не разделял большинства его всзглядов. (Прим. Л.Ф.Пантелеева)], Станислава на шею!» Влияние, которым пользовался Н.Утин, видимо, не давало покоя Е.Утину, и он тогда из кожи лез, чтобы заявить свой крайний радикализм; его даже шутя прозвали Робеспьером. Выходка Е.Утина могла взорвать и не такого впечатлительного человека, каким был Костомаров; к сожалению, он потерял всякое самообладание и вернувшись на кафедру, сказал, между прочим: «…Я не понимаю тех гладиаторов, которые своими страданиями хотят доставлять удовольствие публике (кого он имел в виду, трудно сказать, но эти слова были понятны как намек на Павлова). Я вижу перед собой Репетиловых, из которых через несколько лет выйдут Расплюевы». Рукоплесканий уже не раздалось, а, казалось, вся зала шикала и свистала…».

Когда в широких общественных кругах стал известен этот вопиющий случай, он вызвал глубокое неодобрение, как среди университетской профессуры, так и среди студенчества. Большинство преподавателей решило непременно продолжать чтение лекций - теперь уже из солидарности с Костомаровым. В то же время возросло возмущение поведением историка среди радикально настроенной студенческой молодёжи. Приверженцы идей Чернышевского, будущие деятели «Земли и воли», однозначно исключили Костомарова из списков «радетелей за народ», навесив на профессора ярлык «реакционера».

Конечно, Костомаров вполне мог бы вернуться в университет и продолжить преподавание, но, скорее всего, он был глубоко обижен «думским» происшествием. Возможно, пожилой профессор просто не хотел ни с кем спорить и лишний раз доказывать свою правоту. В мае 1862 года Н.И. Костомаров подал в отставку и навсегда оставил стены Петербургского университета.

С этого момента происходит и его разрыв с Н.Г.Чернышевским и близкими ему кругами. Костомаров окончательно переходит на либерально-националистические позиции, не принимая идей радикально настроенного народничества. По словам знавших его в ту пору людей, после событий 1862 года Костомаров словно бы «охладел» к современности, всецело обратившись к сюжетам далекого прошлого.

В 1860-е годы Киевский, Харьковский и Новороссийский университеты пытались приглашать историка в число своих профессоров, но, согласно новому университетскому уставу 1863 года, Костомаров не имел формальных прав на профессуру: он был лишь магистром. Только в 1864 году, по напечатании им сочинения «Кто был первый самозванец?», Киевский университет дал ему степень доктора honoris causa (без защиты докторской диссертации). Позднее, в 1869 году, Петербургский университет избрал его почетным членом, но к преподавательской деятельности Костомаров более не вернулся. Чтобы материально обеспечить выдающегося ученого, ему было назначено соответствующее жалованье ординарного профессора за службу в Археографической комиссии. Кроме того, он был членом-корреспондентом по II отделению Императорской Академии Наук и членом многих русских и заграничных ученых обществ.

Оставив университет, Костомаров не оставил научной деятельности. В 1860-х годах им были напечатаны «Северно-русские народоправства», «История смутного времени», «Южная Русь в конце ХVI в.» (переделка уничтоженной диссертации). За исследование «Последние годы Речи Посполитой» («Вестник Европы», 1869. Кн. 2-12) Н.И. Костомаров был удостоен премии Академии наук (1872).

Последние годы жизни

В 1873 году, после путешествия по Запорожью, Н.И. Костомаров посетил Киев. Здесь он совершенно случайно узнал, что его бывшая невеста - Алина Леонтьевна Крагельская, к тому времени уже овдовевшая и носящая фамилию покойного мужа - Кисель, проживает в городе со своими тремя детьми. Это известие глубоко взволновало 56-летнего и так уже измотанного жизнью Костомарова. Получив адрес, он тотчас написал Алине Леонтьевне коротенькое письмо с просьбой о встрече. Ответ был положительным.

Они встретились через 26 лет, как старые друзья, но радость свидания омрачали мысли об утерянных годах.

«Вместо молодой девушки, как я ее оставлял, - писал Н.И.Костомаров, - я нашел пожилую даму и при том больную, мать троих полувзрослых детей. Наше свидание было столь же приятно, сколь и грустно: мы оба чувствовали, что безвозвратно прошло лучшее время жизни в разлуке».

Костомаров за эти годы тоже не помолодел: он уже перенёс инсульт, значительно ухудшилось его зрение. Но расставаться вновь после долгой разлуки бывшие жених и невеста не захотели. Костомаров принял приглашение Алины Леонтьевны погостить в её имении Дедовцы, а когда уезжал в Петербург, взял с собою старшую дочь Алины - Софью - с тем, чтобы устроить ее в Смольный институт.

Сблизиться окончательно старым друзьям помогли лишь тяжёлые житейские обстоятельства. В начале 1875 года Костомаров тяжело заболел. Считалось, что тифом, но некоторые врачи предполагали, помимо тифа, второй инсульт. Когда больной лежал в бреду, от тифа скончалась его мать Татьяна Петровна. Врачи долго скрывали от Костомарова её смерть - мать была единственным близким и родным человеком на протяжении всей жизни Николая Ивановича. Совершенно беспомощный в быту, историк не мог обойтись без матери даже в пустяках: найти носовой платок в комоде или закурить трубку…

И в этот момент пришла на помощь Алина Леонтьевна. Узнав о бедственном положении Костомарова, она бросила все свои дела и приехала в Петербург. Их свадьба состоялась уже 9 мая 1875 года в имении Алины Леонтьевны Дедовцы Прилукского уезда. Новобрачному было 58 лет, а его избраннице - 45. Костомаров усыновил всех детей А.Л. Кисель от первого брака. Семья супруги стала и его семьёй.

Алина Леонтьевна не просто заменила Костомарову мать, взяв на себя организацию быта известного историка. Она стала помощницей в работе, секретарём, чтицей и даже советчицей в учёных делах. Самые известные свои сочинения Костомаров написал и опубликовал, будучи уже женатым человеком. И в этом есть доля участия его супруги.

С тех пор лето историк проводил почти постоянно в селе Дедовцы, в 4-х верстах от г. Прилук (Полтавской губернии) и одно время был даже почетным попечителем Прилуцкой мужской гимназии. Зимой он жил в Петербурге, окруженный книгами и продолжая работать, несмотря на упадок сил и почти полную потерю зрения.

Из последних трудов его можно назвать «Начало единодержавия в древней Руси» и «Об историческом значении русского песенного народного творчества» (переработка магистерской диссертации). Начало второго было напечатано в журнале «Беседа» за 1872 год, а продолжение частью в «Русской Мысли» за 1880 и 1881 годы под названием «История казачества в памятниках южнорусского народного песнетворчества». Часть этого труда вошла в книгу «Литературное наследие» (СПб. 1890 г.) под названием «Семейный быт в произведениях южнорусского народного песенного творчества»; часть просто затерялась (см. «Киевская Старина», 1891 год, № 2, Документы и пр. ст. 316). Конец этой масштабной работы написан историком не был.

В то же время Костомаров писал «Русскую Историю в жизнеописаниях ее главнейших деятелей», тоже не оконченную (заканчивается биографией Императрицы Елизаветы Петровны) и крупные труды по истории Малороссии, как продолжение прежних работ: «Руина», «Мазепа и Мазепинцы», «Павел Полуботок». Наконец, им был написан ряд автобиографий, имеющих не одно только личное значение.

Постоянно недомогавшему еще с 1875 года Костомарову особенно повредило то, что 25 января 1884 года он был сбит с ног экипажем под аркой Главного Штаба. Подобные случаи бывали с ним и раньше, ибо полуслепой, да к тому же увлечённый своими мыслями историк, часто не замечал того, что происходит вокруг. Но прежде Костомарову везло: он отделывался лёгкими травмами и быстро поправлялся. Случай же 25 января подкосил его совершенно. В начале 1885 года историк заболел и 7 апреля скончался. Похоронен он на Волковом кладбище на так называемых «литературных мостках», на могиле его поставлен памятник.

Елена Широкова

По материалам:

А.И.Маркевич, Русский биографический словарь

Таны и загадки истории.